Несмотря на этот инцидент, Гершток Леночке очень понравился, и если бы не второй новый преподаватель, Леночка, пожалуй, сделалась бы его адоратрисой (от фр. adoratrice обожатель).
Что касается второго учителя, с которым девочки должны были постигать изобразительное искусство, то это и вовсе была персона невероятная. Звали его Дмитрием Николаевичем, и никакое прозвище ему пока что как-то не придумывалось.
Начать стоит с того, что был он неописуемо хорош собой и при этом почти совсем не старый, а даже скорее молодой. Таких красивых мужчин Леночка Блохина видела только в книжках, вернее, в одной книжке, самой её любимой в детстве, со сказками Шарля Перо. Была там замечательная иллюстрация, где принц заявился в зачарованный замок будить спящую принцессу. Нет, естественно, что принц на картинке был красивее Дмитрия Николаевича, хотя бы даже потому, что одет был не в строгий темно-серый костюм, а по-принцевски, то есть имел плащ, шпагу, корону и большой кружевной воротник, да и в тексте он значился как «прекрасный принц». И всё же учитель рисования уступал ему незначительно.
В дополнение к выдающейся внешности у Дмитрия Николаевича была самая настоящая тайна, выражавшаяся в том, что он никогда не снимал с правой руки перчатку, даже когда рисовал мелом на доске или поправлял карандашом рисунки учениц. Любопытная Леночка умудрилась подсмотреть за ним даже в учительской столовой и убедилась, что и за обедом Дмитрий Николаевич оставался в перчатке.
Девочки долго ломали голову над тем, чем же объясняется эта странная привычка учителя, и наконец умная Леночка догадалась, что наверняка это он, как средневековый рыцарь, дал обет верности какой-нибудь даме и поклялся не снимать перчатку, пока избранница не ответит взаимностью на его чувства. Это логичное предположение было поддержано всеми, даже зазнайкой Оболенской.
Уроки с Дмитрием Николаевичем проходили не то, что с предыдущим учителем рисования, который особо утруждать девочек не стремился и всегда за всё хвалил. Новый педагог требовал с учениц строго и объяснял им всякие сложности, правда, делал это спокойно, терпеливо и доходчиво. На похвалу он был скуп, зато оказался чрезвычайно вежлив и обращался к воспитанницам, вне зависимости от возраста, как к высокородным взрослым дамам.
В общем, такого учителя, как Дмитрий Николаевич, на памяти воспитанниц ещё не было, и произведенный им фурор сложно было переоценить.
Дмитрий Николаевич открыл ящик своего учительского стола и отпрянул, оглушённый запахом «Лила Флёри» в нестерпимой концентрации. Атмосфера в классной комнате в один момент стала столь невыносимой, что Руднев кинулся открывать окна.
Что тут у вас случилось, Дмитрий Николаевич? раздался за его спиной мелодичный голос Анастасии Аркадьевны Волжиной.
Воспитательница третьегодок стояла в дверях, прикрыв нос платком.
Похоже кто-то из девочек решил надо мной пошутить или и вовсе уморить! отозвался Руднев, глотнув свежего воздуха. Наверное, я кому-то очень сильно не нравлюсь.
Анастасия Аркадьевна рассмеялась и стала помогать ему с окнами.
Напротив, Дмитрий Николаевич, вы кому-то очень сильно нравитесь! Это дело рук вашей адоратрисы.
Кого?
Обожательницы. Это такая традиция в пансионе. Девочки выбирают для себя предмет для поклонения и делают ему всякие приятности, например, поливают вещи одеколоном.
Приятности?! морщась от нестерпимого запаха, Дмитрий Николаевич принялся вытаскивать из ящика карандаши, кисти, бумаги и прочие хранившиеся в нём предметы, последним был извлечен его собственный альбом с рисунками. Господи! простонал он. Это же только в печь теперь!
Волжина отобрала у него альбом и перелистнула несколько страниц.
Да что вы! Как можно такое в печь?! воскликнула она. Я раньше никогда не видела ваших работ, Дмитрий Николаевич. Эти рисунки восхитительны!
Благодарю, Руднев свалил все вещи обратно в ящик, вынул его целиком и перенёс на подоконник. Думаете, это когда-нибудь выветрится?
Анастасия Аркадьевна снова рассмеялась.
Не знаю. Главное, не вздумайте оставить пиджак где-нибудь в доступном для девочек месте.
Ох! Вы уж мне сразу расскажите, чего мне ещё стоит ожидать!
Похищенных платков и перчаток. Срезанных пуговиц. Записочек со стишками на французском. Подвядших букетиков под дверью вашей комнаты. Могут и ещё что-нибудь придумать. У девочек воображение богатое.
Руднев всплеснул руками, а потом и сам рассмеялся.
Вы так хорошо осведомлены, потому что у вас тоже есть адоратриса? спросил он.
Нет, ответила Волжина. Я не так популярна. Просто я пепиньерка (от французского pepiniere саженец, рассадник).
Кто, простите?
Пепиньерка выпускница Аничкиной иколе, которая осталась в ней преподавать.
Мне нужен словарь, чтобы понимать здешнюю лексику, признался Руднев. Так вы, Анастасия Аркадьевна, получается, старожил в этих стенах?
Да, в каком-то смысле. Но я не одна такая, большинство воспитательниц здесь же и учились.
А учителя? Они здесь все давно?
Многие преподавали, когда я ещё носила фартучек. Уже позже пришли учитель музыки, физик и учительница танцев. А итальянка и математик начали работать здесь с прошлого года. Но это совсем не важно, отработать в Аничкиной иколе год или все десять. Достаточно пробыть здесь неделю, чтобы застыть как муха в янтаре, потерять счёт времени и стать пронафталиненной реликвией.
Полноте, Анастасия Аркадьевна, вы совсем не похожи на реликвию! пылко возразил Руднев.
Он взял чистый альбом и карандаш.
У вас есть время? спросил он Волжину. Позволите вас нарисовать?
Анастасия Аркадьевна зарделась и смущенно ответила.
Если хотите У девочек сейчас танцы, так что у меня есть почти полтора часа свободного времени.
О! Так сделайте милость, подарите их мне! У меня сейчас тоже нет уроков.
Дмитрий Николаевич пододвинул Волжиной один из ученических стульев, а сам по-мальчишечьи уселся на подоконник и принялся рисовать.
Говорите, у девочек танцы? продолжил он прерванную беседу. Вряд ли это их любимые занятия. По моему мнению, Владиана Степановна слишком уж строга к ними. Жаль, что личная драма сделала её столь суровой.
Она не настолько черства, как все думают, возразила Анастасия Аркадьевна. В глубине души она милосердна!
Руднев изумленно поднял брови.
Видимо, где-то совсем уж глубоко, произнёс он с сомнением. Я слышал, как она при всех назвала Наталью Леман неуклюжей матрёшкой. Бедняжка аж расплакалась! Разве можно такое барышням говорить! Между прочим, Леман очень талантлива в рисовании. Не всем же в конце концов быть балеринами! Я вот тоже долгое время путал такты и в танце наступал партнёршам на ноги.
Анастасия Аркадьевна звонко рассмеялась.
Никогда не поверю, что вы плохой танцор! уверена заявила она. Вы на себя наговариваете из чувства солидарности с мадмуазель Натали А что касается Владианы Степановна, то она, конечно, иногда бывает чрезмерно резка, но мне известен пример её восхитительной душевности!
Что же это за пример?
Она единственная в школе, кто поддерживает доверительные отношения с Сергеем Григорьевичем. Они настоящие друзья!
Руднев был удивлён. По его впечатлениям Сергей Григорьевич Аршинин, хромой и горбатый учитель математики, ни с кем в пансионе не то что не водил дружбы, но и вовсе не знался.
Волжина продолжала рассказывать.
Сергею Григорьевичу было совсем непросто влиться в наш коллектив. А с Владианой Степановной у него и совсем все было сложно. Она такая красивая женщина, и сразу ему очень понравилась. Это же всегда видно, когда женщина нравится мужчине
Карандаш в руке Руднева замер. Дмитрий Николаевич оторвал взгляд от рисунка, и на короткое мгновение глаза его встретились с небесно-голубыми глазами Анастасии Аркадьевны. Впрочем, он тут же торопливо вернулся к своему занятию и вроде как не заметил выступивший на щеках Волжиной румянец.
Так что там было дальше? прервал Руднев неловкую запинку.
Так вот, Сергею Григорьевичу было совсем неуютно и одиноко. Мы, право, думали, что он не задержится в Аничкиной иколе, но он остался, и даже стал как-то менее хмур. Никто не знал причины этому, да и сейчас, уверена, кроме меня никто не знает, что настроение его переменилось из-за дружбы с Грачевской. Так уж получилось, что я несколько раз видела их вместе. Они любят гулять по саду подле солнечных часов, а я тоже это место люблю, ещё с детства. Я, конечно, перестала туда ходить, когда поняла, что они там встречаются в тайне от любопытных глаз. А у нас тут с тоски все глаза любопытные, а языки болтливые Вы ничего такого не подумайте! Я не сплетница! Я про них только вам, Дмитрий Николаевич, рассказала, поскольку вы про Владиану Степановну разговор завели И потому, что уверена, вы способны понять ценность и благородство таких отношений и никому ничего не скажите
Последние слова Волжина произнесла сбивчивой скороговоркой, снова краснея.
Дмитрий Николаевич, теперь уж не пряча взгляда, открыто смотрел на свою собеседницу, и та, кабы осмелилась поднять на него глаза, прочла бы в его взгляде восхищение.
Конечно, я никому не скажу, пообещал он. Это лишь их двоих касается.
Было в его голосе что-то такое, от чего Анастасия Аркадьевна и вовсе смешалась, вскочила и заторопилась.
Простите, Дмитрий Николаевич, я совсем забыла У меня есть важное дело Мне нужно идти!
Волжина стремительно направилась к двери, где столкнулась с Белецким. На его извинения она пробормотала что-то невнятное и, совсем смутившись, стремглав выскочила из классной комнаты.
Белецкий растеряно посмотрел ей вслед.
Я что-то не то сделал? недоуменно спросил он, а после принюхался и скривился. Oh, das ist so eklig! (нем. О, это отвратительно!) Здесь пахнет как в парфюмерной лавке! Немудрено, что Анастасия Аркадьевна столь стремительно удалилась! Что здесь произошло?
Погруженный в свои мысли и чувства Дмитрий Николаевич молчал и опомнился, лишь когда Белецкий подошёл к нему.
А?.. Что ты спросил?.. Запах?.. Это девочки вылили мне в ящик стола одеколон АдоратрисыТакая у них тут глупая традиция, рассеяно ответил он.
Белецкий посмотрел на Руднева настороженно.
Дмитрий Николаевич, вы «Лила Флёри» нанюхались что ли чрезмерно? Как-то вы странно разговариваете.
И тут он заметил на коленях Руднева альбом с недорисованным портретом.
Та-ак! протянул Белецкий, указывая на портрет. Вы в неё влюбились!
Окончательно опамятовавшийся Дмитрий Николаевич пожал плечами.
И что с того, даже если и так?
Белецкий впился в Дмитрия Николаевича хмурым озабоченным взглядом.
Да что ты, Белецкий, сморишь на меня, как на хворого? рассмеялся Руднев.
Да потому, взорвался Белецкий, что ваша влюбленность хуже лихорадки! И малиной вас от неё не отпоить!
Белецкий, ты единственный в мире человек, который сетует на то, что влюбленность малиной не лечится!
Я единственный в мире человек, которому приходится лечить ваши влюбленности!
Белецкий, влюбленность не болезнь, а нормальное состояние души! И не нужно меня от неё лечить!
Кабы вы голову не теряли, я бы с вами согласился!.. Вот ведь нашли время! Здесь черт знает что творится, а вы амуры взялись разводить!
Руднев сложил альбом у бросил его в проветривающийся ящик.
Не беспокойся о моей голове, примирительно сказал он. Поверь, я отлично помню зачем мы здесь. Ты ведь мне что-то рассказать пришёл?
Белецкий ещё несколько секунд сердито просверкал глазами, а потом поведал.
Дмитрий Николаевич, пока вы тут с дамой любезничали и портреты рисовали, я ознакомился с личным делом учительницы французского, Екатерины Владимировны Княжиной. В своё время она была помолвлена с сербским офицером из числа слушателей академии Генштаба, но за месяц до свадьбы разорвала помолвку. Позже её жениха отозвали на родину и там отправили под трибунал за участие в антимонархическом заговоре. Он сбежал из-под стражи и, предположительно, вернулся в Россию, где присоединился к террористически-анархистской группировке русских революционеров и, якобы, даже был активным участником революции 1905 года.
Неужто ты всё это в её личном деле вычитал? подивился Дмитрий Николаевич.
Нет, там только про помолвку разорванную было и имя жениха. Остальное я узнал у Черномора.
У кого?
Так девочки прозвали историка Гольца.
А у него-то откуда такая осведомленность о личной жизни Екатерины Владимировны?
Про её личную жизнь он ничего не знает, зато он написал статью о Белградском заговоре, где в числе прочих заговорщиков был упомянут и жених Княжиной. Этот Константин Францевич хвастал передо мной своими публикациями. Я, естественно, выразил желание ознакомится с сербской историей. В общем, всё это абсолютно неважно. Главное, у нас есть имя Миомир Тубич. Думаю, стоит задать вопрос о нём нашему фельдмаршалу из Особого отдела?
Пожалуй, согласился Руднев. Хотя я бы стал его спрашивать не столько про анархиста Тубича, сколько про то, почему господин Ярцев не счёл нужным нам о нём поведать. Ни за что не поверю, что Департамент полиции не знал о Тубиче и про его матримониальные намерения в отношении здешней учительницы.
Белецкий нахмурился.
Вы не доверяете Ярцеву, Дмитрий Николаевич?
Не доверяю, признался Руднев. Он из тех людей, про которого никогда не знаешь, что он сжимает в руке, которую держит за спиной. Мне это не нравится.
Думаю, вы преувеличиваете. Он просто о вас высокого мнения и хочет, чтобы вы взглянули на картину незамутнённом взглядом, Белецкий взглянул на часы. Я должен идти, у меня урок. Встретимся через полтора часа.
Однако встретиться им пришлось раньше.
Глава 7
Леночка всё никак не могла решиться, чьей адоратрисой стать: Герштока или Дмитрия Николаевича. С одной стороны, сделаться обожательницей учителя рисования было бы более очевидным решением, в конце концов, он ведь так походил на «прекрасного принца», но с другой была в этом какая-то несправедливость по отношению к Герштоку, ведь не будь Дмитрия Николаевича, выбор Леночки был бы однозначен, да, к тому же, и без Леночки Блохиной у Дмитрия Николаевича хватало поклонниц.
Помучившись в нерешительности, Леночка Блохина наконец приняла Соломоново решение: по понедельникам, вторникам и средам она станет обожать Дмитрия Николаевича, по четвергам, пятницам и субботам Герштока, ну, а в воскресенье, пожалуй, можно побыть и адоратрисой Михаила Петровича. А то ведь у Филина совсем обожательниц нет! А он ведь даже для неё, для Леночки, снял с самой высокой полки чучело утконоса и разрешил потрогать!
В тот день, когда было принято судьбоносное решение, был аккурат вторник. То есть день обожания Дмитрия Николаевича.
Последним уроком у третьегодок была гимнастика, которую по причине ещё пока теплой и сухой погоды проводили на улице в школьном парке. Леночка Блохина гимнастику терпеть не могла, поскольку ничему полезному, например, лазанью по деревьям, Марта Германовна Адам по прозвищу Ева, разумеется, их не учила.
Чтобы избавится от ненавистных занятий и высвободить себе время, Леночка пожаловалась Еве на плохое самочувствие, и та освободила её от урока, велев зайти в лазарет к сестре. Леночка сделала лицо пожалостливее и поплелась к лечебному флигелю, но, едва лишь завернув за угол, шмыгнула в заросли ирги, где на старой полусгнившей скамейке было их с Натали секретное место.