Да, я могу говорить на этом языке.
Конечно, он говорил с акцентом, и акцент был вызван скорее всего тем, что его речевые органы чисто физиологически не были готовы использовать новое наречие. Как и всякий иной язык, ледомский был основан на звуках, близких именно ему, а не иным языкам точно так же, как кельтскому языку, сохранившемуся в Шотландии, свойственен твердый приступ, французскому обилие назальных звуков, а немецкому звуков гортанных. Но, так или иначе, ледомский язык был создан для того, чтобы радовать слух, и, осознав это, Чарли вдруг вспомнил, какое удовольствие ему, еще ребенку, доставило разглядывание пишущей машинки с рукописным шрифтом, где хвостик одной буквы цеплялся к головке другой, а та, в свою очередь, примыкала к третьей. Так же вели себя и слоги в ледомском языке они ласкали ухо и одновременно рот в гораздо большей степени, чем это делал современный английский. Нечто похожее звучало из уст англичан в елизаветинскую эпоху, когда английский язык был более звучным. По-ледомски нельзя было говорить со сжатыми челюстями и знаменитым английским оскалом, который со временем так прочно утвердился в родном языке Чарли, что начисто убил культуру понимания по губам.
Я могу говорить! воскликнул Чарли на ледомском, и, услышав со всех сторон воркующие поздравления, признал: так счастлив он не был с тех пор, когда, семилетним мальчиком, проплыл свои первые метры вольным стилем и заслужил восторженную похвалу сверстников.
Сиес подхватил Чарли под руку и помог сесть. Чарли осмотрел себя. Оказывается, пока он был без сознания, его переодели в некое подобие больничного халата. Чарли посмотрел на Сиеса. «Я Сиес» он уже слышал эти слова несколько раз с тех пор, как оказался в Ледоме, но поскольку, не зная языка, был не способен различать его звуки, то воспринимал их цепочку как нечто бессмысленное. Теперь он все понял и улыбнулся первый раз с тех пор, как попал в этот странный мир. Увидев улыбку на лице Чарли, хозяева вновь радостно заворковали.
Сиес представил человека в огненно-оранжевых одеждах.
Это Миелвис, сказал он.
Миелвис сделал шаг по направлению к Чарли и произнес:
Мы очень рады видеть тебя среди нас.
А это Филос, сказал Сиес, показывая на человека в нелепых голубых шароварах.
Тот кивнул и улыбнулся. На лице у него застыло ироническое выражение, а быстрый блеск черных глаз говорил о том, что их владелец знает и умеет многое.
Заканчивая представлять собравшихся, Сиес показал Чарли на «зеленых»:
Это Назив и Гросид.
Те широко улыбнулись, и Гросид произнес:
Ты среди друзей. И мы хотим, чтобы ты знал об этом.
Миелвис, которого его коллеги всеми силами стремились окружить плотной аурой уважения, кивнул и проговорил:
Именно так, верь нам. И, если тебе что-нибудь нужно, просто скажи.
И все дружным воркованием подтвердили слова Миелвиса.
Чарли, который начинал чувствовать к своим хозяевам все большую симпатию, облизал губы и нерешительно произнес:
Главное, что мне нужно так это информация.
С удовольствием предоставим любую все, что ты хочешь знать.
Тогда, прежде всего, скажите где я?
Миелвис, бегло глянув на коллег, ответил:
В Первом медицинском центре.
Это здание называется Первым медицинским центром, объяснил Сиес. А то здание, откуда мы пришли, это Первый научный центр.
Миелвис глава Первого медицинского, подхватил Гросид, и произнесенное им слово «глава» стало означать не только «руководитель», но и «лидер», и «вдохновитель», и несло еще мириады оттенков смысла, которые выражали глубочайшее почтение к главе этого учреждения.
Миевис улыбнулся комплименту и сказал:
А Сиес руководитель Первого научного.
Сиес, также с улыбкой на лице, кивнул в сторону Назива и Гросида.
А они директора Первого детского центра. Думаю, тебе захочется познакомиться с их хозяйством.
«Зеленые» довольно кивнули, а Гросид приветливо заявил:
Надеемся, что ты не будешь с этим тянуть.
Чарли озадаченно переводил взгляд с одного из собравшихся на другого.
Ну, теперь ты видишь («видишь» в его исполнении означало «понимаешь и принимаешь»), что мы все с тобой, и мы здесь все на твоей стороне.
Полный смысл сказанного ускользнул от Чарли, хотя у него и создалось впечатление, что подразумевалось нечто большее, чем то, что было сказано, как будто ему сейчас представили ни больше ни меньше как королеву Англии, президента США и Римского папу одновременно. Но единственное, что он мог придумать, так это простое:
Спасибо!
Но и это слово было воспринято с радостью, и тогда Чарли обратил внимание на единственного человека, который не был удостоен специального представления. Это был Филос, тот, что в шароварах.
К удивлению Чарли, Филос ему подмигнул.
Миелвис же произнес небрежно:
При посредничестве Филоса ты узнаешь все, что для тебя важно и интересно.
И это прозвучало двусмысленно. Миелвис построил фразу так, что было непонятно Чарли будет изучать Филоса в качестве образчика здешней жизни, или же Филос будет его проводником и учителем по местной действительности. Так бывает, когда человек говорит «я не люблю лук», хотя собирается сказать «лук не любит меня». Во всяком случае, Филос не был удостоен ни особого внимания, ни почестей; да они ему, кстати, не очень-то были и нужны. Вероятно, он просто здесь работал.
Размышления на эту тему Чарли отложил на потом. Подняв глаза, он еще раз посмотрел на стоящих вокруг. Те ответили внимательным взглядом.
И он снова задал свой вопрос:
Но где я все-таки нахожусь?
Что ты имеешь в виду под «где»? спросил Сиес, и, бегло взглянув на коллег, удивленно приподнял брови:
Он хочет знать, где находится.
В Ледоме, ответил Назив.
А где находится Ледом? не унимался Чарли.
И вновь последовал обмен недоумевающими взглядами, а Сиес, не скрывая удивления на озадаченной физиономии, повторил, обращаясь к своим коллегам:
Он хочет знать, где находится Ледом.
Послушайте, сказал Чарли, изо всех сил стараясь не расплескать свою чашу терпения, давайте начнем сначала. Что это за планета?
Ну, Земля.
Земля? То есть мы на Земле?
Именно, на Земле.
Чарли с сомнением покачал головой.
Что-то непохоже. Никогда не слышал о такой Земле.
Все посмотрели на Филоса, тот пожал плечами и сказал:
Может быть, и не слышал.
Наверное, весь фокус в языке, предположил Чарли. Если это Земля, то я
Но сравнение, о котором он подумал, показалось ему чересчур фантастическим, и высказать его перед этими людьми он не решался.
Я понимаю, наконец сказал он. На любом языке планета, на которой живет владеющее им существо, будет называться Землей. То есть Марс для марсианина это его Земля, Венера для венерианца тоже Земля.
Грандиозно! произнес Филос.
И тем не менее мы на Земле, веско заявил Миелвис.
Это третья планета от Солнца, так?
Все кивнули.
А мы говорим об одном и том же Солнце?
Ничто не бывает одним и тем же в разных точках временного континуума, проговорил Филос.
Не сбивай его, сказал Миелвис голосом жестким, как двутавровая балка и, повернувшись к Чарли, кивнул:
Да, это то же самое Солнце.
Но почему вы мне об этом не сказали? воскликнул Чарли, чувствуя себя крайне неловко оттого, что так разволновался.
Но мы сказали. Мы ничего не скрывали, негромко проговорил Сиес. И какой тебе нужен ответ? Это Земля. Твоя планета, наша общая планета. Все мы здесь родились, хотя и в разное время.
В разное время? Ты хочешь сказать, что речь идет о путешествии во времени?
Путешествии во времени? переспросил Миелвис.
Все мы путешествуем во времени, негромко, словно для самого себя, проговорил Филос.
Когда я был ребенком, я читал научную фантастику. Много читал. У вас здесь есть что-нибудь подобное?
Собравшиеся отрицательно покачали головами.
Это были истории главным образом про будущее, хотя и не всегда. И в некоторых рассказывалось про машины времени специальные устройства, которые могут отправить человека в прошлое или настоящее.
Все не сводили с Чарли неподвижных глаз. Все молчали, и он понял, что вытянуть из них что-нибудь еще будет непросто.
В чем я точно уверен, так это в том, что это не прошлое, проговорил он дрожа.
Страх вдруг овладел им.
Так это что же будущее? тихо спросил он.
Грандиозно, почти прошептал Филос.
А Миелвис мягко произнес:
Мы не думали, что ты столь быстро придешь к такому выводу.
Я же сказал вам, проговорил Чарли, я много читал.
И, к своему ужасу, всхлипнул.
Младенец спит. Из электронной няньки, приемное устройство которой висит между спальнями Карен и Дейви, доносится легкое гудение частотой в шестьдесят герц. Жены пока не вернулись из кегельбана, и в доме Смитти царит мир и покой. Выпивки у них хватает. Смитти, полуразвалившись, сидит на кушетке. Херб уставился в экран телевизора. Телевизор не работает, но кресло, в котором устроился Херб, стоит так, что смотреть куда-либо еще физически невозможно если, конечно, не намерен доставлять себе неудобств. На пустом экране Херб читает собственные мысли, время от времени озвучивая одну из них.
Смитти! окликает он соседа.
Что?
Ты замечал скажешь женщине какое-нибудь слово, и она отключается?
Ты это о чем?
О дифференциале.
Смитти поворачивается так, чтобы опустить ноги на пол и сесть, что ему почти удается.
Или, допустим, слово «трансмиссия». Или «потенциал».
Какая еще трансмиссия? не понимает Смитти.
Или вот еще слово: «частота». Я имею в виду, радиочастота То есть я хочу сказать вот что: возьми любую, самую наилучшую женщину, разумную и все такое прочее. В бридж уделает любого, глазом не моргнув. Коктейль смешивает без всяких мерных стаканчиков и ни на каплю не ошибается. А когда варит яйца, то в голове у нее как будто таймер заканчивает варить тютелька в тютельку, даже на часы не глянет. То есть все при ней ум, интуиция, все, что нужно!
Ну и отлично! Чего тебе еще-то?
Отлично А попробуй начать ей объяснять про что-то, где есть эти слова. То есть слова, от которых она отключается. Ну, допустим, купил ты машину с устройством, которое блокирует задние колеса так, что они поворачиваются одновременно, и ты можешь легко вырулить, если одно колесо попало на лед. Допустим, она читала про эту штуковину в рекламе или еще где, и спрашивает тебя, что, мол, и как. И ты говоришь: эта штуковина уменьшает отрицательное влияние дифференциала. И, как только ты произносишь это слово, она отключается. Ты пытаешься объяснить, что ничего сложного здесь нет, что тут применяют балансирную подвеску, чтобы внешнее колесо могло крутиться быстрее, чем внутреннее. Но, сколько бы ты ни говорил, из этого ступора ее тебе не вывести пока не кончишь говорить. То же самое с частотой.
Частотой?
Ну да! Я тут на днях говорил о частоте, и Джанетт, как всегда, отключилась, и тогда я остановился и сказал: «Эй! А скажи-ка, что это такое частота?» И знаешь, что она заявила?
Что она заявила?
Что частота это деталь радиоприемника.
Чего ты хочешь? Это же женщины!
Ты не видишь, куда я веду, Смитти. «Это же женщины»! Тебе от этого так просто не отделаться.
Да без проблем! Лучше об этом не думать. Так проще.
Ничего не проще! покачал головой Херб. Это сводит меня с ума. Смотри! Слово «частота». Это же отличное английское слово. Оно означает, что нечто происходит часто.
Он чуть подумал и продолжил:
Еще одно слово «цикл». На нем тоже отключаются. Цикл означает возвращение в точку отсчета через определенный промежуток времени. Но когда ты говоришь женщине о частоте в восемь тысяч циклов в секунду, она отключается в два раза быстрее.
Что ж, просто у них так устроены мозги. Технические проблемы им до лампочки.
Да ну? А ты слышал, как они говорят про одежду, про всякие там ластовицы, вытачки, про двойные французские швы и косые разрезы? А ты видел, как они работают на этих долбаных швейных машинках со спаренными иглами, осциллирующей катушкой и ротационным челноком? А в офисе на бухгалтерских машинах с двойной записью?
И все-таки я не понимаю, что плохого в том, что им по барабану твой дифференциал.
Ты просто не понимаешь, что бьешь в самую точку. Именно по барабану. И до лампочки. Нет! Им под силу и более сложные вещи, но только они не хотят в них вникать. Как ты думаешь, почему?
Ну, может быть, считают, что это не женское дело.
Но какого черта какое-то дело может быть не женским? Они голосуют на выборах, они водят машины, они делают тысячу дел, которые делаем и мы.
Да не бери ты в голову! ухмыляется Смитти и, подхватив свой пустой стакан, встает и идет, чтобы взять стакан Херба, также опустевший.
Все, что я знаю, так это то, что им так нравится. Ну и пусть! Ты знаешь, что Тилли вчера себе купила? Пару замшевых дезертов точь-в-точь как у меня. То есть, я хочу сказать, если хотят, пусть отключаются. И, может быть, когда дети вырастут, они будут нас различать именно по этим признакам. Так что да здравствуют различия!
Ледомцы привели Чарли из операционной в комнату, которая, как они уверяли, будет ему домом, и попрощались. При этом они кланялись столь церемонно, что, казалось, в простом «До свидания» появился второй смысл: «Да пребудет с тобой Господь Бог». Это был первый случай, когда Чарли столкнулся с местной концепцией бога и тем, как ее выражали аборигены, и все это произвело на него немалое впечатление.
Он лежал в одиночестве в довольно маленькой комнате, со вкусом убранной в голубые тона. Одну из стен полностью занимало окно, выходящее на парк и здание Первого научного центра, которое, казалось, с трудом балансировало на тоненьком стебле основания. Пол в комнате был, как и в других здешних помещениях, немного неровным, но упругим и, вероятно, непромокаемым так его удобнее убирать, просто прогнав по нему потоки воды. В углу и еще в трех точках комнаты пол вздымался неким подобием широких шляпок грибов, или же камней с мягкими контурами, это были сиденья. То, что стояло в углу, нажатием на панель, вделанную в стену, могло трансформироваться и по желанию сидящего становилось шире, уже, выше, а также выпячивало из своих недр подушки или валики на тот случай, если сидящему вдруг захочется облокотиться или подложить что-нибудь мягкое и упругое под спину или колени.
Три вертикальные золотистые планки возле постели обеспечивали регулировку света: поместив руку между первой и второй, можно было усилить или ослабить освещение, между второй и третьей поиграть цветом. Подобный же механизм располагался возле двери, точнее стены, в которую была встроена раздвижная дверь; ее можно было открыть и закрыть, изобразив рукой соответствующий жест напротив специальной панели, расположенной на ее поверхности. Стена возле постели наклонялась внутрь комнаты, и во всем помещении не было ни одного прямого угла.
Чарли по достоинству оценил умную предусмотрительность своих хозяев, предоставивших ему полное уединение: ему нужно было прийти в себя, а терзавшие его сложные переживания, где чувства благодарности и одиночества перемешивались со злостью, страхом, любопытством и раздражением, представляли собой такой коктейль, что, конечно же, необходимо было время, чтобы дать ему успокоиться.
К тому, что с ним произошло, Чарли отнесся легко к этому располагала темнота, царившая в комнате. Да, он расстался со своим миром, ну и бог с ним! Так или иначе, там ему все порядком надоело, и, если бы у него была возможность вырваться оттуда живым, он бы ей давно воспользовался.
Что и случилось.