3
Точно! Каждый человек, но особенно женщина, похож на бутылку. На аутентичную посудину из глины с каким-то посланием. С посланием от Бога в море накатывающих волн. Всего несколько слов или фраз, посланных тебе в пучине жизни. Вложенных в них чьей-то рукой и предназначенных, может быть, и не для тебя. Но сказали их по инерции тебе.
Говорят, это судьба. Думаю, вряд ли. Хотя, конечно, судьба, но не такая важная. Потому что это послание еще надо расшифровать, как критские надписи на глиняных табличках. Линейное письмо А, линейное письмо Б
Человек линеен, история линейна, время линейно, его не остановить. Но хочется ставить зазубрины, некие черточки, отметины на этой линейке, подводить итоги, подчеркивать, отмечать важные этапы и периоды.
Сейчас я не помню, не знаю, как почувствовал важность тех дней. Не помню, потому что был слегка не в себе, был ужасно пьян и сам не ведал, что творил, что слушал и что говорил. Помню только гул прилива, что снова и снова звал меня в плаванье на улицу, в порт, а потом гул отлива, что выталкивал меня назад в квартиру на отмель дивана.
«А что если, думал я тогда, что если из нескольких миллиардов пустых глиняных посудин только у одного внутри послание? У избранного Богом. Вот он берет одного из людей, как бутылку в баре, выпивает до дна, выжимает все соки, а потом запихивает в него послание для других людей.
Так появляются пророки или поэты. Три типа безумия по Платону пророческое, поэтическое и молитвенное»
Эта мысль тогда забавляла меня, и я вглядывался в глаза идущих мне навстречу людей, иногда мутные и грязные, а иногда кристально чистые, голубые, чтобы понять, есть ли в них послание для меня.
4
Я перебирал людей, особенно женщин, как бутылки. Не помню, сколько их было, как не помню, каким образом и в какой день недели я забрался в этот бар. Как я очутился в этом подвале. И танцевальный, весь в красных огнях, зал, и красные пьяные рожи бандитов, и раскрасневшиеся женщины с алым макияжем все напоминало преисподнюю в ее бессмысленном мельтешении. В развратных телодвижениях. В агонии пресыщения.
А этажом выше, я знал это точно, светлое уютное кафе с огромными витражами и приятной музыкой.
Я хотел зайти туда, посидеть в тихой спокойной обстановке. Но меня не пропустили. Грубо остановил резким движением руки, словно шлагбаумом, толстый, как будка, охранник.
У вас есть приглашение?
У меня есть деньги.
У нас приватная вечеринка.
Я только кофе глотнуть, пытался протиснуться я между охранником и дверью.
Но охранник вновь остановил меня, задев шлагбаумом руки по плечу.
Спецзаказ. Свадьба, подтолкнул плечом в грудь, не убирая шлагбаум руки.
Я решил сказать, что я жених, но в последний момент передумал паясничать. Я и так слишком много паясничал в жизни. Арлекин, трубадур, скальд, поющий, где придется. Готовый музыкант, бери и выпускай на сцену.
Можете выпить кофе в баре внизу, сжалился надо мной охранник.
«Что же, в ад, так в ад! решил я тогда. Рано или поздно за все мои грехи это должно было случиться». Бар «Трибунал» разве может быть место лучше для самобичевания, для самоедства и наказания. Тем более денег хватит ровно на то, чтобы взять какой-нибудь кислотный коктейль или китайский кофе, что будет разъедать меня изнутри солями или щелочью.
В глубине души я даже был рад такому стечению обстоятельств, я даже хотел попасть именно в преисподнюю, чтобы помучить себя. Да еще взять на себя какой-нибудь левый грешок, который наверняка шили какому-нибудь бедолаге. Да что уж там приватизировать все грехи мира, раз такой неудачник.
5
Впрочем, выглядел я, наверное, еще вполне сносно. Некоторые даже принимали меня за солидного и платежеспособного, предлагали меню и виски с содовой.
Не успел я войти, как девушки, сидевшие на диванчиках, повскакивали и зааплодировали. Некоторые залезли на тумбы и начали танцевать. Го-о-го-о. Они подергивались на тумбах, выворачивали ногами. Изгибались телами, словно старались сменить положение, но только не плавно и медленно, а быстро, хотя все с той же грацией.
Время от времени они меняли тумбы вокруг меня. Точнее, менялись местами сами. Слишком кукольные, слишком манекенные движения для плоти, которую можно потрогать, протянув руку.
Я был чуть ли не первым клиентом, но потом народ начал подваливать. Официант принес меню, потом несколько раз подходил принять заказ, и от этого мельтешения людей и букв, посланий и чуваков, которые старались перекричать музыку, у меня закружилась голова.
Чтобы не вырубится и не свалиться под стол, я стал громче всех улюлюкать в адрес стриптизерш, выкрикивая цитаты из Гадамера, Деридды и Бланшо. Цитаты, включавшие в себя плохие слова, вроде «экзистенция» и «дискурс».
«Дискурс», кричал я. Девушки или их менеджеры, видимо, приняли мои слова за сигнал того, что я уже достаточно опьянел. И потому, не успел я моргнуть глазом, как две полуголые девицы разлеглись от меня справа и слева в позах Данай из Эрмитажа. Они, подогнув колени, облокотились мне на плечи, обвивая за шею, наглаживая мои ляжки, словно собираясь высечь из джинсов искру, как тот Бродский.
Они так и льнули своими податливыми телами, решив, что мне не нужна восторженность, мне нужна земля под ногами. Ведь все мы, люди, созданы из глины. Теплой и податливой.
И как низменное и самое развратное существо, глядя на изгаляющихся в полуметре от меня голых девиц, думал я в тот момент о картинках из Эрмитажа. Даже не о Данае, а о разнице между голым и обнаженным. А точнее, о сексуальном маньяке, который эту разницу может принять на свой личный счет. Я тогда еще не думал о тебе. Я не знал тебя.
6
Наверное, я совсем чокнутый или юродивый, если даже в ночном клубе среди полуголых девиц думаю о картинах с изображениями дам эпохи Ренессанса. Но накануне я как раз был в Эрмитаже, и мне на глаза сначала попалась «Даная» Тициана, а потом и «Даная» Рембрандта.
В первом случае Даная была вся такая холеная, выставившая свои прелести напоказ, на продажу. Ну прямо как девицы в этом баре, уверенные в могуществе своих телес, убежденные, что соответствуют неким все поражающим стандартам красоты.
Ну что, будешь брать в «приват» такую сексапильность? с дерзким вызовом во взгляде вопрошали они.
Я ощущал, как они меня презирают, эти девицы-стриптизерши. Столько в них было надменности, столько высокомерия, пока они так отстраненно и постановочно жуют жвачку.
А можно вас снять на часик-другой?
Снять нельзя. Мы не какие-нибудь дешевые шлюхи.
Призывность перламутрово-розового тела на контрасте холодного тона стен и портьер.
А кто вы? я пытался разобраться, почему на их фоне чувствую себя полным дном.
Мы достойные девушки. И дорогие. Нас можно лишь выкупить у заведения на всю ночь. Но это дорого.
И что мы будем делать всю ночь?
Любить друг друга, застают меня врасплох девушки.
Любить? Я не ослышался?
Да, шепчут сладострастно на ухо, любовь, самая сладкая из эмоций.
7
Даная Рембрандта растеряна словно ее застали врасплох. Она смущается, ощущая свою незащищенность и уязвимость. Даная Рембрандта не уверена в своей красоте, а, скорее, наоборот, стесняется своего тела. Создается ощущение, что ты стал случайным свидетелем происходящего. Но откуда же льется этот заставший ее врасплох и освещающий недостатки уже не юного тела золотой свет? Откуда он появился в запертой темной каморке башни, теплый, мягкий и проникающий в самую душу свет?
Я огляделся. Понятно: поменяли цветомузыку.
Ну так что? словно извиняясь, вкрадчиво присела ко мне третья, чересчур крупная девица с большим матовым телом. Может, все же приват-танец?
Модели на тумбах по-прежнему привлекали мое внимание, вытворяя такое искусство, лишь бы я уже сжалился и начал пихать купюры им в трусы.
А вас там, в приват-комнате, трогать можно?
Можно, но осторожно, ласково улыбнулась девица, и не всем, а только избранным.
О! Кажется, она назвала меня избранным. Это уже совсем другой маркетинговый подход к клиенту.
А вы догола обнажаетесь?
Догола, рассмеялась девица мне в лицо.
Кажется в этот миг я возблагодарил Бога, что даровал мне такое гнойное греховное существование. Снова и снова подтверждая, насколько я низменное существо.
Даная Тициана обнаженная. А Даная Рембрандта нагая или, лучше даже, голая. Голая или нагая и потому естественная и желанная. Это «драма наготы». Одежды нет не только на теле. Мы видим и душу. Это не модель, привыкшая к публичному обнажению и вниманию, это самая обычная девушка, случайно застигнутая врасплох.
Глава 3. Бар «Трибунал»
1
Оказавшись в маленькой каморке приват-комнаты, я сую в трусы девицам купюры, хотя мог бы плеснуть на их красивые тела кислоту. Так сделал какой-то сумасшедший с картиной Рембрандта. Здесь не кислота. Здесь текила. Соль и лайм.
Там, в ночном клубе «Трибунал», я впервые и увидел ее Мелиссу. Да, я увидел тебя. В белом подвенечном платье ты спустилась по крутой винтовой лестнице, поддерживая рукой фату, словно подбитый летчик на одном крыле. Спустилась в самое пекло ночного клуба по прикрепленной, казалось, к небесам, винтовой лестнице и сразу напомнила мне ангела-пилота, спустившегося к пилону стриптизерскому шесту. А потом то ли обувь была тесна, то ли воротник душил меня охватило сильное волнение.
И я подумал: «Вот она, апогея разврата. Сейчас она, девушка моей мечты, изобразит самый соблазнительный стриптиз». И уже начал шарить по карманам в поисках мятых купюр, чтобы быть первым у этого отполированного олицетворения невинности.
И, словно чувствуя мою готовность отдать последнее, невеста направилась прямиком к моему столику. И я вблизи увидел заплаканное, с подтеками туши, нежное лицо, видимо, ее обидел клиент, с которым она провела час в приват-комнате, а может, хозяин заведения он же ее сутенер.
Садись сюда, сделал я призывный жест ладонью, хлопая по кожаному диванчику и сам не веря, неужели этот ангел сейчас заговорит со мной.
Она села и тут же будто перестала обращать на меня внимание. Я предложил ей выпить, она отказалась. Я спросил, как ее зовут, она ответила, что это неважно.
А что важно? спросил я, перекрикивая гвалт и шум.
Сложно сказать, но верю, что в нас есть что-то более свое, чем собственное имя.
Ну это вряд ли. Я чувствовал, что запинаюсь Имя единственное, что у нас есть своего, не наносного
Стоит человека пару недель называть по-другому, и все привыкнут и забудут имя, данное ему родителями, парировала она, он и сам скоро привыкнет к прозвищу.
Но не забудет ибо когда его окликали в раннем детстве, он еще не различал предметы и не делил мир на внешнее и свое Да и внешнее скорее походило на пятна без какого-либо смысла и обозначений.
Тогда Ми протянула она руку, как бы здороваясь и представляясь. Хотя сквозь шум внутри и снаружи перепонок я толком не расслышал, но отчетливо уловил, что оно начиналось на М, как метро. Зафиксировал себе в сознании эту букву, возвышающуюся на неоновой ножке-столбе над входом в подземелье, в яме, в которой мы все оказались
А еще я подумал, что имя у нее какое-то полусказочное. Как Анжелика или Вероника. Из тех, что любят брать проститутки, скрывая свои простые Аня и Маша. Почему так? спросила М, глядя мимо меня, у кого-то, кто словно бы сидел за моей спиной. Почему человек бывает настолько унижен, что бежит даже от своего имени? Меняет свое имя на другое
2
Думаю, в этот момент там за моим плечом видела своих родителей. Я даже на миг обернулся, чтобы понять, как они выглядят.
Так бывает, когда тебе ни с того ни с сего улыбнется вдруг в трамвае самая симпатичная девушка, а ты оборачиваешься, не веря в себя и ища того, кому могла так улыбнуться удача. Вопрос адресовался мне, но я был настолько пьян, что не смог сообразить до конца, сбежавшая ли она со своей свадьбы невеста или стриптизерша, отработавшая сеанс приват-танца в закрытой кабинке.
Что ты здесь делаешь? спросила она резко, не дождавшись ответа, хотя это был мой вопрос.
Отдыхаю, вздохнул я так тяжело, будто нес тяжелый камень в гору, отчего от моего признания повеяло абсурдом, отдыхаю вопреки всему.
Я понимаю, улыбнулась М, приняв меня, должно быть, за какого-нибудь богача, если все время отдыхать, то и отдых становится в тягость.
Я снова глубоко вздохнул. Вздохнул, потому что мне вроде и было что сказать ей, а вроде и не было. Я чувствовал себя рыбой, выброшенной на берег. Тварью, оказавшейся в цугцванге. Несостоявшаяся любовь, несостоявшаяся мать, невеста-жена-женщина, и несостоявшийся мужчина. Оба полностью разочарованы и подавлены. Выброшенные на обочину, изгнанные из социума с единственным багажом всеобщим презрением, сидят в самом центре нижнего круга ада.
Это место мне кажется преисподней, продолжил я подброшенную кем-то тему, потому что там, на втором этаже, кафе с большими витражами напоминает мне рай. Я была на втором этаже, скривилась в язвительной ухмылке М, там сейчас свадьба.
Случаем не ваша?
Кто знает, может быть, может быть
Вас что, спрятали тут от жениха за выкуп? настаивал я.
Скорее, от женихов я спряталась сама, она улыбнулась в первый раз за вечер.
Как Пенелопа?
Как Пенелопа.
Иногда так бывает, особенно в джазе, где темы подбрасывают, как детей под двери. Или под плуг на борозду. И ты сидишь и слушаешь жалобный плач саксофона. И слышишь в нем рождение новой жизни, новых чувств и эмоций.
Но за саксофоном вступает контрабас бум-бум-бум, будто топот бычьих ног. Или такой звук, будто о дверь головой бьется обманутый жених. А потом уже и пианино, как убегающие женские шажки, первая любовь, первый страх, первый побег
3
С другой стороны, я слышал о таких случаях. Я иногда читал книги, и как-то мне в руки попался сборник рассказов Мэнсфилд. А я люблю именно рассказы, чтобы не заморачиваться, не уходить с головой в роман, как в плаванье. И вот передо мной книжка с короткой аннотацией и краткой биографией автора. Там-то я и вычитал, как Мэнсфилд убежала от своего мужа после первой брачной ночи. Или даже с самой брачной ночи к оркестровому музыканту.
Я жутко завидовал парню, с котором сбежала Мэнсфилд. Это же как надо было запасть на простого музыканта из оркестра, что играл на свадьбах?
Ерунда, как-то заметит мне на это Алистер. Я знавал одного поэта, который выбросился из окна в день собственной свадьбы. Потому что счастливей момента в жизни у него уже не будет.
Круто, восхитился я, хотя история с музыкантом из оркестровой ямы мне нравилась больше. Я ведь тоже в какой-то степени музыкант.
Вот я стою перед девушкой, которую принимаю за чужую невесту. Но с той же долей вероятности она может быть и стриптизершей-куртизанкой, чтобы не сказать проституткой, вышедшей из приват-кабинки, где ее только что лапал, а может, и имел ужасно толстый некрасивый торгаш, а может, и какой-нибудь плешивый, пропахший нафталином старикан-банкир.
Все эти кабинки, в которые уединялись клиенты с понравившимися танцовщицами, напоминали мне встроенные в стену камины, жаровни ада. Я специально придумывал себе как можно более жаркие картинки.
Зачем ты выбрала такой путь? спросил я, обращаясь ко второй возможной ипостаси девушки.
От отчаянья, ответила она, у меня никчемная сестра и больная мать на руках, которых надо кормить, а самой еще снимать квартиру.
И опять было непонятно, говорит ли она про замужество или про работу. Но я сам виноват, что задал такой размытый вопрос. А спросить в лоб показалось неделикатным.