Вот сейчас август, и у них скоро начнется свадьба. В природе же все строго по расписанию: когда спать, когда есть, когда детей заводить. Это у людей все как попало.
Что он говорит? не расслышал Оратай. Что у них начнется?
Свадьбы у них в августе, подсказал кто-то.
Вот, правильно, кивнул Муссолини и не спеша продолжил: -После свадьбы матка рожает пчелят. То есть яйца. Помногу. Как иса-бековская жена.
У скотника Исабека было тринадцать детей, и жена его снова ходила беременная.
Хорошие детки становятся рабочими пчелами. Трудягами. А плохие становятся насвайщиками.
Чего-то ты тут опять компостируешь, вставил Оратай, которому не понравилось обидное сравнение.
Ничего я не компостирую, повернулся к нему с достоинством Муссолини. Так и называются трутни. Они не работают, а только сидят вот так вот, сосут свой насвай и жрут все, что им приносят рабочие пчелы. У них вообще все как у людей.
Ну-ну. И что потом?
Потом, когда наступает пора заводить новых детей, матка выходит из дому.
Одевается, наверно? Губы красит? попытался поддеть Оратай.
Не смешно, парировал Муссолини.
Зачем? подал голос Каркен.
Что «зачем»?
Зачем она из дому выходит?
А затем, ответил степенно Муссолини, чтобы остальные пче-лы-айгыры устроили кыз-куу.
Чего-чего? скривился Оратай.
Чего они устраивают?
Байгу, говорит, они устраивают! ..
Ха! Пчелы-айгыры устраивают кыз-куу! Ха! заржал Оратай. А кокпар они не устраивают? Может, они потом всю округу на той зовут?
Какая еще байга? не поддавался на провокации Муссолини, снисходительно барабаня пальцами себя по колену. Это же я вам на вашем языке объясняю, охламоны. Упрощаю, так сказать. Вы ж не поймете по-научному.
Ну-ну, и что потом? Кыз-куу пчелы устраивают, потом
Потом, значит, терпеливо пояснял Муссолини, выходит матка из дому, покривляется на пороге, а потом летит прямо туда! Вверх!
Тут Муссолини резко вскинул свой палец кверху, словно хотел проткнуть им небо.
И все посмотрели вверх. Туда, куда указывал Муссолини. Вернее, туда, куда якобы полетела пчела-матка.
И за ней тут же погнались все остальные
Кто погнался?
Пчелы-айгары! рубанул ладонью воздух Муссолини и показал пчел-ухажеров, которые погнались за маткой. И вот они летят за ней, летят и по одному начинают падать. Отставать.
Что это за мужики, которые с коней падают? скривился Оратай.
Балбес! махнул на него Муссолини. С каких еще коней? Это ж пчелы. Они летят за маткой. А матка в два раза больше и сильнее любой другой пчелы. И чтобы ее догнать, нужно быть настоящим джигитом, а не таким, как ты, трухлявым пнем! Понял?
Кто тут пень?! возмутился было Оратай, но на него зашикали. Заткнули. Всем было интересно, что там по сюжету дальше: догонят пчелы-айтары или не догонят эту вертлявую пчелу-матку.
И что?
Что потом?
Ну-и?..
И вот кто ее догонит, тому она и даст, закончил без подробностей Муссолини.
А если их много?
Кого?
Ну тех, кто там ее догонит?
Всем даст, ответил Муссолини без сомнений. Никого не обидит.
О, щещен! выдохнул Каркен.
А ты думал! подытожил Муссолини и выпятил нижнюю губу. -Я ж вам говорю, тут не все так просто. Тут наука. Это тебе не баранов пасти. Вот смотрите, тут один академик пишет
Муссолини вытащил из кармана затасканный уже порядком справочник пчеловода. Раскрыл на нужной странице и стал вслух, с выражением, читать:
«Общение с пчелами вызывает массу радостных эмоций, обогащает духовно и облагораживает. Иметь пчел и ухаживать за ними величайшее наслаждение. Для того чтобы с успехом вести пчеловодство, нужны внимание, аккуратность, догадливость, сметливость, а этими качествами обусловливается и трезвость»
Тут он со значением оглядел стариков:
Трезвость! Понимаете? И далее: «Существует мудрая поговорка: «У дурных людей пчелы не ведутся». И это правда. Всегда надо помнить, что пчела твой друг и партнер. Вы работаете вместе»
Вот! закончил Муссолини и выпятил грудь. У дурных людей пчелы не ведутся. Некоторым тут вообще не стоит этим заниматься.
Ну-ну, пчеловод хренов, отозвался Оратай. И где же твой мед?
Скоро уже, запихнул справочник обратно Муссолини. Скоро. Просто я жду, когда у них свадьба пройдет, а потом уже доить начну. Качать то есть. А вы тут можете сидеть дальше и мусолить свой насвай.
Неизвестно, чем бы закончился разговор, но тут прибежал соседский пацан Ергазы. Он был так взволнован и так напуган, что позабыл настоящее имя Муссолини.
Муссолини-ата! закричал он. Муссолини-ата! Там ваши пчелы залетели в наш сеновал и не уходят!
Все тут же повскакивали и поспешили на место происшествия.
А там уже полный аншлаг. Всем было интересно. Пчелиный рой клубился под крышей соседского сарая. Люди держались на почтительном расстоянии и не знали, что делать. Ждали Муссолини.
Вот, с ходу заявил он, видите?
Что?
Я ж говорил! Пчелиная матка вышла из дому, и сейчас она должна полететь вверх.
Зачем? спросил кто-то.
У них сейчас начнется кыз-куу, ответил Каркен.
Что у них начнется? не расслышали в толпе.
Какой еще «кыз-куу»?
За кем погонятся?
Кого украли?
Матку украли! осклабился Оратай. Свадьба у них. Пчелиный той.
У кого свадьба? Кто женился? раздались голоса.
Короче, толпа шумела. Никто ничего не понимал.
Ты это обратился сосед к Муссолини, ты бы не мог эту свою свадьбу поскорее убрать, а то покусают детей ненароком.
Щас, сказал Муссолини и пошел за лестницей.
По пути захватил дымовушку и маску. Развел тут же, во дворе, огонь, заправил дымарь, надел на голову маску и приставил лестницу к крыше. Все это он проделал степенно, без суеты. Он понимал: теперь все зависит от него.
Вы бы отошли чуток, обратился он ко всем из-под маски. А то, не дай бог
Все мигом отступили.
Муссолини полез наверх.
Люди затаили дыхание.
Пчелы, почуяв чужака, тревожно ощетинились и грозно зажужжали. Толпа внизу инстинктивно отшатнулась и отступила еще на пару шагов. Но любопытство побеждало.
Спокойно, поднял руку Муссолини и приблизился вплотную к темнеющему рою. Надо матку тут найти, и все. Возьму ее и отнесу обратно в улей. Они успокоятся и полетят за ней.
А как ты там ее найдешь? крикнул издали сосед. Они же все одинаковые.
Не одинаковые, прошептал уже себе Муссолини и стал осторожно окуривать пчел дымом.
Во дает! донеслось из толпы.
Наука!.. удивился кто-то.
Ты смотри, а! качнул головой Каркен.
Сейчас поглядим, кто кого, усмехнулся Оратай.
По идее, от дыма пчелы должны были опьянеть, расслабиться и потерять бдительность. Так было написано в справочнике. Но пчелы почему-то не пьянели.
Может, наддашь? подсказал кто-то снизу.
Муссолини наддал. И вскоре исчез в дыму вместе со всем своим роем.
Люди в толпе закашлялись.
Эй, Муссолини! закричал сосед сдавленным голосом. Там в углу сено. Прошлогоднее. Чиркнешь и кранты.
Муссолини перестал дымить и спустился вниз. Отдышаться.
Снял маску. Лицо его почернело, и теперь он стал похож на предводителя движения рабов против засилья белых эксплуататоров.
Они сейчас возбуждены, заявил он, размазывая копоть по лицу. -Брачный сезон. Сами понимаете. На дым не реагируют.
А может, тогда водичкой? предложил кто-то.
Точно! воскликнул сосед. Надо полить их водой, тогда крылья у них намокнут и они все попадают. И там ты уже найдешь свою матку.
Разве можно их водой? усомнился Каркен.
_ Конечно! встрял Оратай. Вон бабочка: намокнет под дождем -и летать уже не может. Валяется. И все они так. Они ж все, по сути, мухи. Просто полосатые.
Муссолини почесал взмокший затылок. Идея ему не очень нравилась, но в ней что-то было. Поливать пчел водой он еще не пробовал, но по законам физики вроде как все сходилось. От воды крылья тяжелеют, и в дождь мухи действительно не летают.
Сбегали за водой. Муссолини надел снова свою маску и полез с полным ведром к пчелам.
Приблизившись к улью вплотную, он остановился, как матадор перед быком, и изготовился. Все снова затаили дыхание. Муссолини подождал чуток и, размахнувшись, жахнул ведро воды в самую гущу.
Затем произошло вот что.
Рой черной тучей взметнулся под самую крышу и завис. Погудел там секунду-другую, выискивая, надо полагать, врага, и со страшным воем бросился на странный силуэт с ведром.
Муссолини заорал так, что толпа, стоявшая внизу, разом кинулась врассыпную. И вроде как рванули в разные стороны, но почему-то все смешались в кучу и попадали друг на друга. Все: бабы, мужики, дети Крик, ор, мат
Муссолини забыл про лестницу и, как заправский каскадер, лихо сиганул с четырехметровой высоты вниз. Приземлился на спину соседу, и они вдвоем покатились по земле.
Сосед сориентировался первым и шмыгнул в сарай.
Муссолини побежал в огород, геройски унося пчелиное облако за собой. Кукуруза вмиг проглотила его с головой. Откуда-то из самых краев огорода донеслось удаляющееся:
Робеспьер-р-р!
Через пару дней Муссолини выписали из больницы и он снова сидел в кругу насвайщиков.
Помалкивал.
Седые джигиты рассуждали о преимуществах социализма перед лицом надвигающегося коммунизма.
Муссолини вяло слушал, гоняя травинкой муравьев, а потом, когда наступила пауза, задумчиво так произнес:
Вот возьмем, к примеру, лошадь. Или даже корову
Все разом повернулись к нему.
Может, не возьмем? попытался слабо возразить Каркен.
Нет, мы возьмем, поднажал Муссолини, и все, тяжко вздохнув, приумолкли.
Вот сколько корова приносит телят? принялся рассуждать Муссолини и сам же себе ответил: Одного. Ну двух от силы. Так?
Насвайщики покорно молчали. Они знали: лучше не встревать.
Лошадь то же самое. В год одного жеребенка. Это еще максимум.
Пауза.
А свинья? выдал наконец Муссолини и обвел всех характерным своим взглядом.
Что свинья? устало отозвался Оратай.
Она за раз может метнуть с десяток!
Э-эй, айналайын, как можно мягче возразил Каркен. Где ты видел, чтобы казахи разводили свиней?
Ой, да робеспьер-р т-твою мать, выругался тепло Муссолини. Мир ведь не стоит на месте. Прогресс. Все меняется, все движется. Надо же шевелить мозгом. А вы тут все сидите со своим насваем
Когда Муссолини умер, хоронили всем селом.
Директор совхоза толкнул трогательную речь. Директор школы заплакал. И соседи заплакали. И даже Оратай заплакал. Он оставался последним из той компании насвайщиков.
А потом, когда раздавали по обычаю вещи, кому-то костюм Муссолини достался, кому-то пальто, кому-то маска, а кому-то дымарь
А вот улей никому не понадобился. Он так и остался стоять в самом дальнем углу сада. Возле старой вишни.
Со временем пчелиный домик осел и скосился набок. Трава обступила его со всех сторон, и он стал походить на хижину, которую оставили гномы.
Смешной такой игрушечный домик. Старый. Потрескавшийся. Пустой
Самоубивец
Кто хоть раз резал себе вены или стоял на краю высотки, кто глотал пачками таблетки или включал газовые конфорки Короче, кто балансировал на грани, тот меня поймет.
Кого-то спас врач, кого-то сосед, кого-то друг, кого-то просто прохожий.
А меня вот спас Маугли
Но лучше обо всем по порядку.
Баба Валя белый колдун говорила мне, что малодушие свойственно душам порывистым и импульсивным. А еще она говорила, что самоубийство это грех и человек не имеет права прерывать собственную жизнь. Это удел господа. Он дал, он и заберет обратно. Таково правило. А тех, кто сам наложил на себя руки, там, наверху, не любят. Потому что они нарушают установленный порядок: у каждого ведь свой черед. Кто нарушает очередность, тому нет божеского благословения. И томятся души внеочередников в приемной у господа, и ждут что там с ними решат. Ясно одно: хорошего не жди. Отправят к чертям собачьим на сковородку и жарься там в собственном соку
Но в тот день я об этом не думал. Меня жгла обида.
Корова наша, дура, забралась в огород и обожралась клевера. Кто-то, видимо, забыл закрыть калитку в саду, вот она и забрела. Когда я пришел со школы, она уже лежала посреди картофельных рядов, широко растопырив ноги. Живот ее странно вздулся. Она таращила глаза и задыхалась.
Мать накинулась на меня с прутиком и больно отхлестала по ногам. Я даже не сразу сообразил за что?
Вот я тебе! пригрозила она, когда я метнулся по лестнице, приставленной к сараю, на крышу.
И ушла. В огород. Там она принялась ходить кругами у раздувшейся коровы, плакать, причитать и гладить ее по бокам. Понятно было, что дела плохи. И Мусабек сосед (его позвали уже) сидел рядом на корточках и точил о брусок свой нож.
Он был мастером этого малоприятного дела. Его обычно звали на свадьбы или похороны. Мусабек резал скот быстро и умело. Его за это уважали. Лично я его за это дьявольское умение втайне ненавидел. Если он где-либо появлялся, значит, ясно: прольется кровь.
Смотреть дальше на весь этот кошмар мне больше не хотелось, и я ужом соскользнул по лестнице вниз. Там нашел в сарае смотанный аркан и поплелся в сторону лощины. Было у нас в ауле такое жутковатое место: глубокий овраг, утопавший в густом бурьяне и зарослях колючей ежевики.
Ермек Турсунов с мамой Куляй Жанузаковой у Дворца им. Ленина.
Алма-Ата. 1971 год
Слезы душили меня. Я вытирал их тыльной стороной руки и шел навстречу судьбе. Я твердо решил: дальше жить незачем. Нет в жизни справедливости. Нет, не было и не будет. И в школе ни за что кол поставили, хотя я урок выучил. Просто от волнения забыл. А волновался я, потому что Раушанка не ответила мне на записку, в которой я предлагал ей покататься на велосипеде. Она уже на третью мою записку не ответила, и это означало только одно: я ей неинтересен. Да и никому я не интересен. Вон даже домашним А значит в чем смысл продолжать всю эту бодягу? Вот повешусь и узнают тогда. И поймут какой я был золотой. И всем станет меня жалко. И стыдно. Стыдно за свое бессердечие и слепоту. И захочется меня любить, а меня уже нету
Была среда. Два часа пополудни. Самое время свести счеты с жизнью.
За логом толпились нестройной компанией сливы. И дикая вишня. И урюк.
Я выбрал самое подходящее дерево в том смысле, что на него легко было забраться: раскидистое такое, ветвистое. Не спеша залез на веточку потолще. Расположился там поудобнее и стал разматывать аркан. Сделал кое-как петлю, другой конец крепко привязал к ветви, на которой сидел. И в последний раз глянул на этот черствый мир.
Вокруг, докуда глаз хватало, ликовала и радовалась себе жизнь. Родной аул притулился у самых гор. Снежные вершины подпирали небесный купол. Вдали, на картофельных полях, словно маленькие жуки, копошились трактора. Стрекотали в траве невидимые кузнечики. В небе ни облачка. Бездонная лазурь. Лишь крохотной точкой застыл жаворонок, и беззаботная трель его заполняла всю эту невыносимую до боли картину
И так мне стало жаль себя. Так обидно. И оттого, что я уже решился, и что теперь уже ничего не изменить, и что вся эта красота будет жить сама по себе, мне становилось еще жальчее и еще обиднее. И, понимая безысходность, хлюпая носом, я стал затягивать на хилой своей шее петлю. И тут вдруг откуда-то снизу:
Чё, вешаешься?
Это был Алдаберген. Он учился в четвертом, на класс старше меня. Видимо, давно тут стоял и наблюдал чего я тут собираюсь делать. И, видимо, сообразил. А потому фразу свою произнес нарочито буднично, словно спросил почем картошка? И что вовсе сбивало пафос сцены, так это то, что он ел яблоко. Хрумкал его безжалостно и смотрел на меня чуть запрокинув голову и щурясь на солнце.
Я от неожиданности чуть не сорвался вниз, рывком смахнул петлю и поспешил спрятать ее за спиной. Мне почему-то казалось, что вешаться при свидетелях как-то неприлично.
Зря, ответил сам себе Алдаберген, продолжая трескать яблоко.
И замолчал. Прошла, может быть, минута. Пауза несколько затягивалась. Я по-прежнему испытывал некоторую неловкость. Словно меня застукали за чем-то нехорошим или поймали за руку на мелком воровстве. Да и веревка, мерзкая, никак не сматывалась. Я боролся с ней, пытаясь куда-нибудь запрятать. А некуда было. И пока я так копался с неподатливыми ее концами, Алдаберген покончил с яблоком, зашвырнул огрызок подальше в овраг, глянул на меня ясными глазами и четко так, по слогам, произнес: