Не исключение и последняя книга критика «Трепет сердца», и о нашей классике Гоголе и Пушкине, Достоевском и Чехове, и о наших современниках Воробьеве и Белове, Шукшине и Быкове, о других. Как и все работы критика, и эту отличает новизна и смелость концепций, поток художественного мышления, широкий ассоциативный фон и та свобода взглядов, которая дается не одной лишь эрудицией и культурой, а именно единой цельностью личности писателя, и которую чувствуешь не только в сказанном, в подтексте сказанного, а и в «подтексте подтекстов», самого творческого ресурса критика
Но понимая значение явления критика, его личности, художественного мира его книг, любя их создателя, мне случается и с чем-то быть с ним несогласным в его «конкретном слове». Так случилось и при чтении статьи «совесть, совесть и совесть» в книге «Трепет сердца».
Каждый, разумеется, волен понимать вещи по-своему, литературно-писательские суждения по поводу жизни и литературы выражают себя многоголосо, «соборно», выстраиваются не линейно, скорей некой ширящейся сферой единого духовного мира. Может, само мироздание, с его незримыми и напряженными силами тяготения, неисчислимостью галактик, их разбегом и катаклизмами, и все же с неизменной гармонией и есть некая идеальная модель, к которой неосознанно устремлена литература и все происходящее в ней? Мироздание образец для литературы, равно как сама литература образец для жизни?..
Надо ли спорить с писателем, чье слово любимо, дорого, радостно-ожидаемо?.. Но риторичные вопросы порождены сомнениями. Они больше всего обращены к самому себе. Поэтому на них трудней всего ответить.
Да, есть случаи, когда несогласием не пренебречь, нужно спорить. С кем бы то ни было. То есть, когда речь идет о вещах принципиальных, уже выходящих из рамок «каждый волен» и даже «каждый обязан».
«Совесть, совесть и совесть», статья, посвященная книге Шукшина «Нравственность есть правда», книге, где собрана публицистика Шукшина. Наверно, нет нужды оговаривать, что именно книгу такую Шукшин не писал. Рядом с его статьями и беседы, и интервью, и выступления. Так или иначе перед нами посмертная книга публицистики Шукшина! И она читается с таким же интересом, как и книга шукшинских рассказов. Ее бы, пожалуй, очень не хватало нам. К счастью, она есть. И разговор о ней, на этот раз известного критика, правомерен и тоже не может не интересовать нас
Во-первых, о «тональности» статьи «Совесть, совесть и совесть». Да, уже настроением автора, атмосферой текста, статья рождает чувство удивления. Все похоже на более чем непринужденную рецензию по поводу рукописи, которая еще неизвестно, станет ли она книгой; или же, если станет книгой, то заведомого беллетриста средней руки, который живет, пишет, издается, читается (и ничего с этим не поделаешь), но серьезному критику тут не с чего изображать почтение, или там даже пиетет! Известный критик как бы то и дело забывает, что речь о писателе не просто редкостно самобытном, народной природы, но и страдальческой судьбы. Да, именно страдание было главной творческой пружиной художника. Страдание не за известность из того же народного чувства значения своего слова. Ведь этих в обычном понимании страданий вроде бы нет, не на виду они во внешней биографии человека и художника, имя которому Шукшин А это, сдается нам, надо бы в первую голову почувствовать каждому, кто берется писать о Шукшине. Дело не в почтительности позы, не в стилистически-мимическом сострадании без верного чувства Шукшина как художника написанное не сможет приблизиться к истине Затем, страдательно-горячая и вдохновенная стихия Шукшинского слова вряд ли может быть постигнута одним лишь профессиональным анализом да сравнительными экскурсами-суждениями. Нужна подобная стихия вдохновенности, та же высь творческой волны, с которой можно обозреть, пусть хотя бы бегло, зримые горизонты народного явления в литературе. Наконец, главное, говорить о Шукшине как о художническом явлении совершившемся в своей законченности, где остается лишь что-то уточнить, поставить на место (точно поправить цветок-другой на надгробии), в то время, как явление, точно посадка молодого леса, растущее во времени, когда «Шукшин начинается» означает заранее обречь многое в написанном на бесплодность
И последнее время несомненно со всей решительностью назовет Шукшина классиком! И это, несмотря на всю его «нехрестоматийность». На фрагментарность и фабульность многого из написанного. Но ведь один из уроков нашей классики еще и в том, что учит нас смотреть не только на завершенность формы, но, главное, на новизну жизненного содержания.
Впрочем, в сознании читателей Шукшин живет уже именно как писатель-классик. Так же как Твардовский. И это чувство народное своего, народного, писателя тоже обязывает каждого критика. Не просто, повторяем, к ритуальному почтению, к более глубокому раздумью над писательским наследием
Одним словом, при всей талантливости статьи «Совесть, совесть и совесть» она написана, увы, в духе тех прижизненных статей, которые, при жизни же писателя, серьезно удручали его. Не конкретной критикой, а всеобщностью взгляда, невскрытием самих сокровенных помыслов творческих Становится все очевидней, что каждый разговор о Шукшине требует не будничного профессионализма, а того особого настроя души, который мы все еще как-то привычно называем вдохновенностью, или озаренностью, но без которого о Шукшине по существу ничего не скажешь, как о каждом поэте. А о том, что Шукшин подчеркнутый вроде бы прозаик: рассказчик был поэтом, мы тоже еще как-то не привыкли думать. Это имя тоже время произнесет не только внятно, но и непреложно. Таким оно уже в чувстве народной памяти. Не писание стихов, не своеобычность образности даже отличают Шукшина как поэта. Есть здесь «признаки» более существенные. Постоянная вдохновенность творца, «внутреннее творчество» в его слове, сокровенность непреходящей тайны во всем, от личности до слова, страдательное отношение к двуединству действительности и творчества. И главное: провидение!..
В статье верно отмечается некоторая суетность, что ли, в предисловии к шукшинской книге публицистики. Критик Л. Аннинский, в том предисловии, например, оперирует и спорными, и газетно-трафаретными аншлагами. Например: «Город сделал Шукшина профессионалом культуры», «Хрупкое, летящее понятие Мечты не могло скомпенсировать эту тяжесть», «Он размышляет о социальной ориентации индивида в обновившемся мире», «Речь идет об этическом обеспечении личности на нынешнем этапе нашего общественного развития». Отмечается, что в предисловии «То и дело мелькают слова «индивид», «целостный микрокосм», «целостный духовных план», «Шукшин стоял на главном направлении». От такого языка Шукшин бы поморщился С макрокосмом к Шукшину лучше не подъезжать. Его слова эти раздражали не потому, что их не понимал (чего тут не понять), а потому, что он чувствовал в них холод. Холод профессиональной обкатки, закалки, утрамбовки».
Как говорится, и золотые слова, и к месту сказаны. Ничего против этого не возразишь. Но вряд ли можно согласиться с продолжением мысли. «Сам себе Шукшин профессионалом не считал (4 книги за пятнадцать лет)», и чуть далее «Шукшин не был профессионалом культуры», «он мучился от своего «непрофессионализма» (от неумения плотно, без перерывов работать), от «недостатка культуры», «полукультуры» Но ведь и с таким лучше к Шукшину не подъезжать.
Не просто здесь размашистость и неприцельность эпитеты по существу малоподходящи такому художнику как Шукшин. Укор в непрофессиональности писателю Шукшину, сдается, некая инерция профессионализма критика Между тем Шукшин, переполненный замыслами, не успевавший за ними, занятый кино в ущерб писательской работе именно это называл «непрофессионализмом» «Полукультура»? Но может ли вообще кто-то сказать, что полностью овладел ею, общечеловеческой исторической культурой? Все говорит лишь о неутоленной жажде культуры, а не о нехватке ее! На нехватку знаний и времени для чтения жаловался и Чехов но никто это не истолкует как «полукультуру» и «непрофессионализм» Культура беспредельна, надо очень много знать, что иметь моральное право сказать, во время Сократа, «Я знаю, что ничего не знаю». Равно как верно то, что ограниченность и мизерность знаний легко себя считают овладевшими культурой, находя даже «материальную обеспеченность» своему убеждению в дипломе, в породистой собаке, в автомобиле и последней марке цветного телевизора
Это что же «полукультурой» и «непрофессионализмом» созданы Шукшиным рассказы, которыми зачитывается народ, кинофильмы, которые и поныне делают кассовые аншлаги? Вот уж поистине случай, когда смотреть должно в корень! Для творца культуры, знать, здесь мерила и параметры, точки отсчета и сами «единицы измерения» весьма сложны и индивидуальны! Главное, культура здесь живая, творческая, не массовая, не номинально-анкетная, не образовательный ценз для оклада согласно штатному расписанию, а исток общенародной духовности и непреходящая ценность народная.
Да, давал Шукшин нередко повод к таким «характеристикам». Но в каждом случае подобает знать внутреннюю творческую причину к таким высказываниям. Что ж, или ему подобало «остепениться», «защитить диссертацию», обрести звание кандидата наук, чтоб мы наконец должным образом отнеслись к его кое-где прорывавшимся «репликам в сторону» по поводу своей культуры?
Между тем Шукшин явление не просто резко самобытное, лица необщим выражением, глубоко сокровенное своей народной сутью, оно еще имеет склонность внешне казаться вполне «простым», и даже вот «непрофессионализмом», «недостатком культуры», «полукультурой»! Да, как выразился выше автор, с такими мерилами к Шукшину и вправду «лучше не подъезжать»! Он был художником, поэтом, причем, глубоко народной природы, и, стало быть, был профессионалом культуры! Сознавал себя «заводом, вырабатывающим счастье». Вовсе не от писательского непрофессионализма страдал Шукшин, а от непонимания критикой его художественного мира, его необычных образов; от того, что, например, первый роман «Любавины» долго хоронился в редакциях, запеленатый нерешительными рецензиями «с одной стороны» и «другой стороны»; от того, что часто, и в слове своем и в кино, ему приходилось уступать голосу «внутреннего редактора», говорить полуправду, обойтись намеком, вместо того, чтоб со всей присущей писательской страстью до конца разобраться в правде своего времени. Наконец, от неприятия худсоветами его сценариев Разина Анкетная «культура» чиновников боялась культуры Шукшина!
Автор статьи «Совесть, совесть и совесть» совершенно прав, сказав о Шукшине: «Не над тем, как делать кино, пьесу или рассказ, думал Шукшин (хотя и это занимало его), а над тем, как жить. К ответу на этот вопрос и шел через свои рассказы, пьесы. Не шел, а продирался, потому что надеяться чаще всего приходилось на чутье, на седьмое чувство правды, на сердце. И эта крупность вопросов Шукшина тоже в духе русской литературы. В этом отличие Шукшина от писателей пятидесятых начала шестидесятых годов. Те больше по проблемам или, по темам, касались одной практической стороны или другой. Шукшин бьет по целям общин: что с нами происходит? Не врем ли мы?» То есть, «нечаянно», критики открывают Шукшина-поэта!
Тут не только верное понимание Шукшина, его значения в нашей литературе тут, главное, уважительное чувство к страдальческому поиску художника, стремившегося во всем дойти до сути. К явлению литературы, которое все еще впереди! Но, любопытно, что «нечаянно» открыв для себя Шукшина-поэта, найдя этому доказательные слова («надеяться чаще всего приходилось на чутье, на седьмое чувство правды, на сердце»!), критик не только проходит мимо своего открытия, но еще сожалеет о столь «несовершенных» писательских приемах Шукшина! Мол, опять все те же нехватка «профессионализма», «полукультура»?.. Но чего они стоили бы без поэтического чутья-озарения, без седьмого и семикратного! чувства правды поэта, без вещего сердца провидца-поэта? Ведь речь не об ученом с «систематической эрудицией». Неужели если б Шукшин изучал статистические столбцы, доклады и отчеты, доклады и социологические статьи в газетах и журналах продираться к правде не пришлось бы? Была бы спокойная кабинетная работа «профессионала»? Но сколько общеизвестного, газетно-вторично-иллюстрационного хоть и умелой литературности лежит без движения на полках магазинов и библиотек! По счастью Шукшин и вправду таким «профессионализмом» не обладал, в его озаренном сердце поэта жила она, «Совесть, совесть и совесть». Поверх шести обычных чувств (видать, все же не совсем они обычные у поэта!) продирался он неизменно к правде, к своим усмешливым, задумчиво-нездешним, к правде страсть имеющим, «чудикам», отринувшим все казенное, мертвое, косное, продирался к их народно-духовной очистительной миссии
Остановимся подробней на непрофессионализме, от которого будто бы страдал Шукшин, 4 книги за пятнадцать лет? Ведь не числом написанных и изданных книг измеряется и определяется профессионализм! Порой тут дело обстоит как раз наоборот. Зрелое чувство как раз удерживает от писания книг которые время сочло бы «не ко времени», в которых писатель не желает чем-то поступиться из своего внутреннего творчества, от своего чувства правды. Сознание ответственности художника перед читателем и временем, перед творчеством тоже существенная черта профессионализма! «Неплотность», перерывы в работе, таким образом, как раз особенно когда речь о таком художнике как Шукшин! имеют куда как более сложные причины, чем в таком смысле «непрофессионализм». Скорей всего они и свидетельство требовательного профессионализма!.. Вот тут бы как раз и мог бы начаться не просто интересный насущный и главный разговор о писательской судьбе Шукшина, которая многим кажется не столько страдальческой, сколько блистательной
Известный критик то и дело приближается к такому началу, выходит на подступы к такому разговору, но каждый раз (кажется непреднамеренно) уходит от него. «В Шукшине много рождалось от противного от спора, от бешенства по поводу того, что все думают так, говорят так, что так общепринято, а он, Шукшин, этого принимать не хочет, не обязан, не подрядился. Даже словесно он все время задирается и протестует».
Да, таков Шукшин! Таково внешнее впечатление от него. Но после такого «портрета» хочется понять главное. Из чего человек (художник) приходит в «Бешенство», почему он не желает, не может принять общепринятое, в чем оно, общепринятое, для него или вообще нехорошо, как это все понимает Шукшин: в чем правда самого Шукшина? Может, литература современная для него некое сплошное авгурство, в котором он, художник задыхается? Из чего поэт шел здесь как бы против течения? Ироничный тон по поводу шукшинских ненадуманных страданий тут тем более ничего не объясняет: ведь речь не просто о спорщике, перекорщине, фрондирующем обывателе!..
Вот она, кажущаяся простота Шукшина, закатанность тем же всеобщим, утрамбовка произвольной цитатностью против чего он и выступал! Вот она, каждый раз приходящая к нам догадка: «Шукшин начинается» В этом «начинается» не мала была роль критика!
Вряд ли вообще помогают пониманию художнического мира Шукшина ироничность, шутливость, острословие и легкие укоры, вроде: «Шукшин подчас оказывается в положении быка, воюющего с красной тряпкой», «Темперамент Шукшина неуемен», «Он по всем вопросам хочет иметь свое мнение», «Шукшину «мещанин» жить не дает он на него, как Дон-Кихот на ветряные мельницы, бросается», «Хочет то и дело в статьях своих увильнуть от формулирования», «иногда читаешь и думаешь: неужели это Шукшин написал (или сказал, если речь идет об интервью)? Детскость какая-то, школьные прописи. Особенно, когда берется судить о том, что плохо знает». «Брякнул это когда-то не помысливши или инерции своего школьного знания доверившись», «Читая «беседы» и «интервью», видишь, как путается Шукшин в ответах и вопросах о том, что такое кино, зачем кино, почему кино». «Как-то выжимает из себя». Шукшин защищает хорошее кино от плохого «Здесь видны какая-то слепота и влюбленность неспособность оторваться», «С одной стороны, зудящее желание самостоятельности, отъединения, отмежевания, с другой прорехи и слабость памяти и просто провалы», «И лишь там наливается силой его слово, когда выходит он на свой материал, им оплаканный, им вытверженный. Таков Шукшин в своих суждениях о Разине Есть что сказать, потому что не один год об этом думал, в библиотеках сидел, источники штудировал». «Путь обретения свободы путь обретения культуры», «Есть в Шукшине воинственность незнания, неполного знания. Эта смесь и есть Шукшин человек мечущийся между затверженными истинами и интуицией недовольства этими истинами, которые он просто не успел проверить, лично проверить и описать в расход». И т.д.