Хорошо, ответила Костя, хмурясь.
У вас красивый Дом, не могу не заметить, сказал врач, возвращаясь в коридор. На втором этаже ремонт?
Что? переспросил Костя потерянно.
Ну, улыбнулся врач, с вами ведь никого, но вы спите внизу в гостиной.
Да, усмехнулся он, действительно. Нет, в других комнатах просто нет места.
Ааа, протянул врач сочувственно, ремонт всетаки делаете? Не волнуйтесь, уже через пару недель сможете продолжить работы. А пока отдыхайте и выздоравливайте!
Поблагодарив врача за визит, оставшись один на один с этим местом, Костя почувствовал, как осознание происходящего медленно доходит до него. То ли так влияла температура, то ли эти чёртовы потолки и шкафы вокруг, но он почувствовал себя загнанным в ловушку зверьком, сердце которого вотвот лопнет от испуга, не успев даже увидеть своего губителя. И сейчас дверь этой ловушки закрылась, а ключ был выброшен в глубокое море. Конечно, он сможет выйти на улицу. В теории. Но ломота в теле явно давала понять, что следует смириться и ждать выздоровления. Костя лёг на диван и долго и безразлично всматривался в потолок. Слезы медленно стекали по щекам, но он будто не замечал их.
Когда оцепенение спало, он позвонил начальнику, пытаясь говорить как можно более спокойно и сдержанно.
Может, это и хорошо, выдохнул руководитель, побудешь дома, попрощаешься с отцом нормально. Домом займешься. Ты же говорил, что там много всего решать с продажей. Может, передумаешь. Всётаки семейное гнездо.
Костя молчал. Ему нечего было ответить.
Извини, наверное, лезу не в свое дело.
Он успокоил его, ответив, что ничего такого в этом вопросе нет, просто изза температуры слишком устал и ослаб. Пожелав друг другу спокойной ночи, они закончили разговор.
Утро следующего дня встретило его болью в спине, ногах и голове. Приняв прописанные врачом лекарства, он понял, что единственное чего сейчас хочет снова вернуться в теплую кровать. Но нужно было поесть. Яичница подгорела, но он абсолютно не обратил на это внимания. Его голова была занята совершенно другим.
Проспав ещё два часа, Костя понял, что больше не может лежать. Нужно было подвигаться, хотя бы чутьчуть, найти хоть какоето занятие. Еле встав с дивана, он попытался найти чтото интересное в книжном шкафу. Полные собрания Лондона, Уэлса, Толстого, Гоголя. Не то. Не сейчас. На одной из полок были книги отца. Костя никогда не читал ни одну из них от начала до конца. Сам толком не помнил почему. Он взял книгу в руки.
«История древних цивилизаций от А до Я» кажется, первая книга Евгения Дмитриевича Мишина. Начинающего писателяисторика, которому было суждено стать горячо любимым в узких кругах. Не сказать, что они жили невероятно богатой жизнью за счет денег с продаж, но он имел своего преданного читателя в лице студентов, другой профессуры и простых любителей, которые просто интересовались предметом. Спустя пару лет он даже смог позволить себе выкупить вторую часть дома обратно. Когдато Дом целиком принадлежал его семье, но потом они продали половину. Отец был так горд, когда вернул Дом в их владения. Наша крепость, говорил он. Костя никогда это крепостью не видел. По крайней мере не своей.
Из прочной крепости, которая защитит тебя от любого ненастья, бежит лишь безумец. И ему хватило сил им стать.
Пролистав книгу, он понял, что она совсем небольшая. Триста с небольшим страниц. Гдето загнуты углы, местами чтото написано на полях. Интересно, это заметки мамы или папы? Их почерки всегда казались ему похожими. Он отложил её. О чём бы она ни была, сейчас не время читать отцовские работы. Не когда он пытается писать чтото сам. И так слишком много сравнений он слышал в свой адрес. Люди, которые узнавали его отца, всегда спрашивали станет ли он тоже писателем, на какую специальность хочет поступать, планирует ли быть исследователем? И будто им назло, он не хотел этого, хоть и писал. Прятал черновики под матрас, лишь бы Евгений Дмитриевич не увидел. Както мама нашла их. Не спросила ни слова, лишь пообещала, что не расскажет. Поняла ли она в том момент, как сильно он боялся его? Как сильно ненавидел?
Осмотрев домашнюю библиотеку, он так ничего интересного и не нашел, но зато потратил довольно много энергии на это занятие. Достать книги с некоторых полок было особенно тяжело. Чёртовы трёхметровые потолки и такие же огромные шкафы. Кажется, сейчас даже таких не делают.
Костя провел остаток дня сидя в оранжерее в попытках написать хотя бы несколько строк, набросать идею для первой главы, но мысли убегали от него, внимание не хотело слушаться, самовольно переключаясь. В итоге он обнаружил себя рассматривающим бонсай, стоящий на деревянном столике. Самое красивое здесь растение. Этот фикус мама любила какойто особой любовью, это было видно. Она тщательно подрезала его, формировала крону, пересаживала, удобряла. Костя наблюдал за этим с непониманием. Разве можно так сильно заботиться о чемто таком бесполезном, как это деревце? Следующая мысль заставила отвести от дерева взгляд. Вся оранжерея выглядела ухоженной. Неужели отец делал это сам после её смерти? Костя никогда не видел, чтобы он даже близко подходил к этой комнате. Периодически он привозил для мамы удобрения, землю, новые горшки, протягивал их ей и уходил наверх работать. Мама занималась ими сама, лишь иногда, когда горшки были совсем тяжелые, она просила Костю помочь. Он, конечно, соглашался, но каждый раз после подолгу мыл руки под теплой водой. Ему казалось, что он весь пропах землей. Сладковатогорький пряный запах казался ему невыносимым.
Погасив свет, Костя вернулся в гостиную. Он быстро уснул, но также быстро проснулся от кошмара. Ему показалось, что ктото коснулся его лба. Теплой и ласковой рукой. Так, как касалась только мама. Если бы он был суеверным, решил бы, что это призраки, духи, демоны что угодно, но он был человеком давно не верующим ни во что. И всё же он судорожно положи руку на пустую шею.
Крестик, который подарили ему родители на пятилетие, лежал в земле, над маминым гробом. Спрятанная за землей цепочка, которую он бросил на него во время похорон. Никто и не заметил. Его вера в бога строилась исключительно на её вере. Когда её не стало не стало и той крохотной частички надежды на справедливость, высшую силу и любовь, которую символизировала эта цепочка, по привычке висящая на шее. В тот день он уехал сразу же после похорон, не оставшись даже на поминки. Работа. На которой ему явно бы дали выходной. Но он не мог. Не мог находиться там, с отцом и их общим горем один на один. Не мог сидеть в этой гостиной, смотреть на эти растения вокруг и не думать о том, что произошло. Не мог терпеть этот сладкий запах земли, который, как ему казалось, залез кудато в лёгкие, под кожу, под ногти, будто вечное напоминание том, что он сделал с её верой.
Умрет ли он здесь? Костя думал об этом спокойно, не пытаясь запугать себя. Это даже казалось ему смешным. От судьбы не убежишь, он пытался, а в итоге снова очутился здесь. Среди стен, которые свисали над ним, грозя рухнуть, раздавить. Он практически чувствовал эту тяжесть на своей груди. Или это была болезнь?
За короткими, температурными, яркими, абстрактными кошмарами была темнота гостиной, за ней снова переведенное дыхание, попытки уснуть, снова кошмары. Промучившись всю ночь, к утру ему все же удалось задремать спокойно и не просыпаться до полудня.
Проснувшись, он недовольно и устало потянулся. С ужасом взглянул на часы на стене. Решил, что они стоят, потому что не могло быть почти час дня. Перепроверив время и на телефоне, он позвонил начальнику, готовый оправдываться.
Я же сказал, строго ответил тот в трубку, ты мне живым нужен, поэтому лечись. Попроси врачей прислать нам больничный лист и лечись. Ты не в состоянии сейчас работать.
Костя хотел было возразить, но его перебили:
Это не обсуждается. Отдыхай и набирайся сил.
На секунду ему показалось, что это забота, но он знал, что это был лишь голос уставшего человека, на плечи которого упали переработки одних, беспокойство о здоровье других и собственные дела. В такой ситуации, начальству точно не позавидуешь.
Осознав, что теперь он остался без занятия на все эти две недели, Костя окончательно почувствовал себя беспомощно. Единственное дело, которым он мог заниматься, теперь ушло от него, оставляя наедине с этим местом. Будто оно знало, что так будет. Отняло родителей, работу и возможность уехать, чтобы остаться с ним один на один, расквитаться за трусливый побег, убедиться, что в этот раз он не сбежит никуда и никогда. Дыхание сбилось, голова закружилась. Это понимание накатывало горячей, липкой волной. Дом поглотит его. Заберет, пережует и выплюнет, как он делал неоднократно в детстве. И с тех пор ничего не изменилось.
Костя оглянулся по сторонам, будто в поисках какойто помощи. Он метнул взгляд к входной двери. Закрыта на замок, ключ весит на крючке. Казалось бы вот он, выход. Сбежать, уехать, выйти. В таком состоянии это равно гибели. Ноги ватные, озноб, кружится голова, а в ушах шум, будто сам Дом насмешливо дышит ему в спину, загребая все сильнее в свои объятия.
«Добро пожаловать домой» будто слышит он. На секунду, всего на мгновение, ему даже кажется, что он правда слышит, как ктото произносит это. Этот голос не похож на голос коголибо, кто был ему знаком. Это голос Дома: тихий, шелестящий скрип деревянных гнилых связок, кашель хрупких стен.
Костя закрыл глаза в тщетных попытках выровнять дыхание. Что успокаивало его обычно? Петербург. Берег Невы. Солнце, отражающееся в синей воде, мосты, Дворцовая площадь. Эрмитаж.
Первый раз, когда он попал туда, ещё тогда, будучи студентом, он ужаснулся от того, что это место напомнило ему Дом. Не внешне, но ощущением. Холодный, слишком статный для тебя, презрительно смотрящий тебе в след. Ты не достоин ходить по этим коридорам, ты не должен заходить в эти комнаты, это место выше тебя, сильнее тебя. Это его милость, что ты здесь, цени это. Спустя годы это чувство улетучилось, истончилось. Лишь в некоторых, особо мрачных залах, таких как библиотека, это чувство снова накатывало на него, но обычно рядом находилась теплая рука друга или подруги, которые с улыбкой выводили его из транса, в который он впадал, глядя на эти книжные полки.
Ты будто впитываешься в них, растворяешься, както сказала ему Варя, обеспокоенно глядя в глаза. Ты в порядке?
Тебе кажется, просто задумался, отмахнулся он. Иногда, слишком глубоко ухожу в свои мысли, прости.
Однокурсница крепко обняла его и поцеловала в щёку.
Как скажешь, просто если будешь уходить кудато, где так глубоко и темно, лучше возьми меня с собой, хорошо? Помогу выйти назад.
Сейчас от этих мыслей отмахнуться тяжелее. Вари нет рядом, да и она явно занята на новой работе. В последние годы они общались гораздо реже. Никого нет рядом. И некому позвонить, не хочется, нет сил.
Как любое животное привыкает к клетке и начинает ходить по ней кругами, смирившись со своей участью, так и Костя теперь бездумно бродил по Дому, рассматривал вещи, спал, ел, пытался читать книги из домашней библиотеки. Тщетно. Не получалось отвлечься.
Старый телевизор барахлил и звук от него был настолько ужасным, что даже тишина казалась лучшей альтернативой. Но он все же держал его включенным, потому что слышать, как живет Дом ему не хотелось. Он и так чувствовал его присутствие. Надзиратель всегда следит за заключенным, даже если его не видно. Могло ли это место следить за ним через книжные шкафы, мамины цветы, папины рукописи и старые посуду? Через хрусталь в старом деревянном шкафу? Через дорогой чайный сервиз, который так никогда и не доставался и, кажется, так и простоит на полках веками? Или через эти сломанные часы на стене? Или они все же ходят, но от того, как громок Дом, их просто не слышно? Костя минуты наблюдал за стрелками часов. Они ходили. Но в какомто своем, только им известном ритме, как ребенок, который танцует под музыку в своей голове, совершенно не обращая внимание на то, что играет по радио. Радио Точно. У отца гдето было радио. Хоть какаято замена. В телефон или ноутбук смотреть не хотелось, потому что их экран был настолько маленьким, что Костя невольно переводил взгляд на обстановку вокруг.
Так, радио. Решено. Костя дошел до кабинета отца, но снова застыл, не решаясь войти. Он пришел сюда по инерции, по тем воспоминаниям, которые не открывал уже так много лет. Обычно отец хранил радио там. Слушал, пока работал. Несмотря на то, что у них был неплохой старенький проигрыватель дисков (даже имелись колонки, которые, правда, выключались сами собой, если звук был слишком громким), отец все равно предпочитал слушать именно радио. Это была более живая музыка. Так он говорил. Ты мог слушать ведущего, который говорит с тобой сейчас, а не с мертвой записи. Мертвые записи так он называл пластинки и диски.
«Многие из тех, кого мы слушаем, уже мертвы», говорил он, «и это благословение, что мы можем наслаждаться их талантом сейчас, но с другой стороны, это и проклятье, они пытаются чтото сказать нам с той стороны, но все что могут старые записи. Кто знает, может они кричат нам чтото важное, пока мы отплясываем под их пение, но мы не можем их услышать».
Он както сказал это маме, на что та рассмеялась, шутливо толкнув его в бок. Костю тогда это так напугало. И сам смысл сказанного и то, что папа сказал это в шутку. Если это правда, в этом не было ничего смешного, это страшно и ужасно. Никто не хотел бы оказаться в ситуации, когда тебя не слышат, когда ты так усердно пытаешься кричать.
Костя стоял у двери, чувствуя, как воздуха в груди становится мало. Это воспоминание, эта шутка отца Он даже не вспоминал её раньше. Вспомнил, глядя на дверь и думая о радио.
Была не была. Он провернул ручку, дверь открылась. Он не знал, что ожидал за ней увидеть, но резкий вдох, прерывистый, как у детей, после того как они прорыдали несколько часов, а потом успокоились, вырвался из его груди. Воздуха стало ещё меньше, ноги снова подводили его и теперь казались холодными и чужими. В комнате никого.
Кресло, то самое кресло, скрип которого ему померещился на днях, стояло развернутым от стола к двери. Обычно именно так его встречал отец, когда Костя заходил в комнату. Он поворачивался в кресле, хмуро поправлял очки, вздыхал раздражённо и спрашивал: «Что?». И Костя тут же забывал все слова, которые хотел сказать, все вопросы, которые хотел задать, все просьбы. Тогда взгляд отца становился чуть злым, выжидающим. Сын отвлекал его от работы и это злило. Возвращайся, когда вспомнишь, а пока не мешай мне говорил он в ответ на такое долгое молчание. И Костя уходил, не возвращался потом, просил маму узнать, что нужно. Она соглашалась.
Еле оторвав от кресла взгляд, Костя прошел внутрь кабинет, борясь с ощущением того, что ему сюда нельзя. Будто вотвот ктото выйдет и отругает его за то, что он зашел сюда без разрешения и снова отвлекает, мешает, толком не объясняя зачем нарушил покой этого места. Окна, с плотно задернутыми шторами теперь, казалось, специально скрывали свет. В этом месте ему не рады, уходи. Остальная часть дома, может быть, ещё выносит твое существования, но эта без обмана заявляет, чтобы ты катился отсюда куда подальше и ничего и никогда здесь не трогал.