Когда-то давно был оборудован специальный лаз. Он прикрывался металлическими полосами, щедро украшенными гравированными изображениями розеток и крестов. По этому узкому проходу ползли на коленях молящиеся бабушки и среди них моя спутница человек, только что толковавший о теориях чешского музееведа Збынека Странского4 и приводивший на память многостраничные статистические сведения. Я начинал сомневаться в реальности происходящего.
Но, вероятно, такие сомнения испытывал только я. Неглупая девица, подходя ко мне и отряхивая на ходу колени, сказала:
Наша древняя традиция. Икона чудотворная от всех болезней помогает. Очень советую.
Спасибо, я как-нибудь попозже Зайду обязательно.
Девушка усмехнулась и мы пошли к выходу из собора.
Урок
Эту историю мне рассказал знакомый. Он просил никому её не пересказывать, однако недавно он умер, и я считаю себя свободным от его просьбы. К тому же все люди, которые будут упоминаться по ходу повествования, переселились кто куда: одни за границу, другие, как мой знакомый, в другой мир.
Итак, в 1980-е годы мой знакомый путешествовал с другом по городам Поволжья. Позади были Нижний Новгород, Кострома, Ярославль. Вечером, почти случайно, они попали в районный центр, находившийся чуть в стороне от реки. Путешественники были наслышаны об архитектурных и музейных чудесах этого городка. Друзья не были ограничены ни по времени, ни по финансам отчего бы не заглянуть в милый городок?
Гостиница, в недавнем прошлом служившая обиталищем строителей новых кварталов, нехотя приняла путешественников в свои затхлые объятия. Стены были «украшены» пятнами неизвестного происхождения, между стёклами лежали скрюченные трупики мух, а из крана через равные промежутки времени и потому весьма мучительно для слуха капала светло-коричневая вода. Все «достоинства» провинциальной гостиницы были налицо. Но это не смутило друзей и они весело предвкушали завтрашнее знакомство с местным музеем и памятниками архитектуры.
Церкви не подвели. Каменное узорочье с расписными фасадами внушало восхищение. Здания, напоминавшие драгоценные шкатулки, выглядывали из-за углов современных построек, прятались среди парков и скверов, скромно позировали на пустырях. Толпы туристов не окутывали их со всех сторон городок находился вдали от туристических маршрутов. Это добавляло храмам очарования, едва уловимого в условиях современной цивилизации.
Передышка посвящалась поеданию продуктов пищевой промышленности. После неё предполагалось ознакомление с шедеврами искусства, собранными в художественном музее. Он располагался за широкой спиной воина-освободителя, зачем-то окрашенного в оловянные тона. Солдат гордо смотрел в далёкие дали и крепко сжимал автомат.
В музее почти никого не было. Бабушка-смотрительница, вяло проверив билеты и открыв скрипучую дверь на экспозицию, продолжила просмотр интересного сна. А вдоль стен выстроились шедевры народного искусства: шкатулки Палеха и Мстёры, хохломские чаши, свадебные костюмы и даже сундуки с раскатовской росписью. И всё это великолепие пребывало в полном забвении не только со стороны туристов, но и охраны! Мой друг, по профессии музейный сотрудник, был возмущён: как можно так хранить произведения искусства? Ведь только ленивый или трусливый не позарится на золотное шитьё или шкатулку с великолепной росписью под лаком!
Нечто авантюрное было в характере моего знакомого. Может быть, в прошедшие столетия он бы плавал по неизвестным морям или строил крепости на окраине государства.
Но в этот раз он сделал иное.
Подмигнув другу, он быстро взял мстёрскую шкатулку, притихшую на полке, и выбросил её в открытое окно (по случаю жары многие окна были открыты). Друг обомлел:
Ты что наделал?!
Спокойствие, только спокойствие! Я лишь хочу преподать урок этим непуганым товарищам.
Шкатулка исчезла в изумрудном ковре из листьев и цветов. Скрытая от взоров, она принялась невозмутимо дожидаться друзей. А они после осмотра экспозиции вышли из музея, подняли «беглянку» и удалились.
Ну, как? Я молодец? спросил в гостинице знакомый своего друга.
Ещё не совсем. Вот завтра будешь молодец.
На следующее утро в помещение администрации музея неизвестный подбросил свёрток. В нём сотрудники обнаружили пропавшую шкатулку и записку: «Берегите народное достояние. Доброжелатель».
Говорят, что после этого случая главный хранитель уволился по собственному желанию.
Волшебный тюльпан
Жил когда-то в нашем доме одинокий старый профессор. Жена его давно умерла, а сын, тоже учёный, работал за границей и появлялся в жизни отца только в виде редких телефонных звонков из-за океана. Профессор был ботаником и довольно известным по его книгам до сих пор учатся студенты, а в далёком городе в честь его даже названа улица. Но времена блестящей научной деятельности остались позади. Сноски на его работы теперь появлялись разве что в качестве поклона, не более. Профессор приходил лишь в качестве консультанта в то учреждение, где проработал почти полвека. Два раза в неделю он, входя, торжественно провозглашал тихим голосом: «Я вас приветствую!». Затем усаживался за свой скрипучий стол рисовать по памяти редкие растения.
Но он не работал лишь украшением научного учреждения. К нему часто обращались за советом. Втайне гордясь этим, старый профессор с энтузиазмом обрушивал на собеседников потоки своей осведомлённости. Память его до сих пор была молода и всесильна. Поражённые коллеги очень нехотя отходили от этой живой энциклопедии. Такие дни были праздником для профессора.
Он жил в памятнике архитектуры эпохи классицизма, в квартире с очень высокими потолками. В одной из комнат был большой камин, перед которым стояли кресло и чайный столик. Здесь профессор отдыхал по вечерам. Другую комнату почти полностью занимал огромный письменный стол, достойный стать украшением любого музейного собрания. В нём было множество полочек и различных уютных углублений, в прошлой жизни служивших тайниками. Стол был украшен бронзовыми фигурными накладками и, кажется, раньше на нём даже виднелись остатки росписи. Теперь он был завален книгами и рукописями. Вдоль стен стояли высокие полки, плотно забитые журналами на нескольких европейских языках.
В ту пору профессор занимался приятным делом: он отбирал статьи для публикации своего собрания сочинений. Читая одни работы, он удовлетворённо хмыкал, иногда улыбался. Читая другие, что-то перечёркивал и потом с гневом выбрасывал их в мусорную корзину.
Но стол и книги были не главным украшением этой комнаты. Как я говорил выше, профессор был светилом ботаники, и поэтому в его комнате были десятки растений из разных уголков земного шара. Они вились по потолку, стояли в углах, выглядывали из-за книг. Царём всех зелёных и красивых был большой тюльпан, привезённый профессором ещё в молодости откуда-то из Малой Азии. Он был любимцем старого ботаника. Серёжа так учёный называл своего питомца был весьма привередлив. Его надо было поливать строго в определённые дни и часы, при этом вода должна была быть особой, настоявшейся и обогащённой питательными веществами. Профессор обожал Серёжу, иногда он даже среди ночи вставал, чтобы проверить, всё ли у него в порядке. А в то время, когда тюльпан цвёл, ботаник был вне себя от счастья: напевал песни своей молодости, танцевал вальсы и, говорят, даже декламировал Пушкина. Богатые и нахальные предлагали учёному астрономические суммы за Серёжу, но ботаник строго отвечал, что друзей не продаёт, и с презрением отворачивался. Если учесть, что академический рацион в ту пору состоял только из картошки в разных видах, то такие ответы делают ему большую честь.
Не только тюльпан носил имя у некоторых цветов из квартиры профессора тоже были имена. Дело в том, что старый учёный был беспросветно одинок и очень страдал, хотя и не любил признаваться в этом.
Но страдал он не только от одиночества.
Профессор был человеком старой закалки, и зрелище чудовищного унижения страны болью отдавалось в его интеллигентском сердце. Картины всеобщего падения нравов действовали угнетающе. Он специально поставил Серёжу на подоконник: не столько для обеспечения капризного цветка солнечным светом, сколько для того, чтоб не видеть происходящего на улице.
Всё течет, всё меняется.
Однажды профессор понял, что жить ему осталось недолго. Старые болезни оживились, во сне всё чаще приходила умершая жена и звала за собой. Уже большим усилием воли престарелый ученый соблюдал прежний распорядок жизни. Он очень боялся, что не успеет завершить свой труд жизни, над которым работал уже несколько лет. Поэтому пришлось договориться, чтоб приходить на службу один раз в неделю. Поскольку начальник был его бывшим студентом, это не стоило большого труда. И вот однажды, в один из прекрасных дней, рукопись была сдана в издательство. Гора спала с плеч старого учёного. Жизнь выходила на финишную прямую. Казалось, что даже уличные одуванчики были солнечнее в тот день.
Вечером он сидел перед камином, на столе остывало какао. Большая и плодотворная жизнь была позади. Можно было бы, конечно, ещё дёргаться, напоминать о себе повтором уже написанного, набиваться в советчики, играть в мэтра.
Но оставим это другим. Мы сделаем вот что.
На следующее утро профессор выкопал своих питомцев и пересадил их в грядку около подъезда. Это стало потрясающим зрелищем. Диковинные цветы на фоне загаженного двора смотрелись как кусочек рая в одичавшем городе. Толпы людей стояли перед цветами и молча смотрели на хрупкие стебли и листья.
Особо выделялся, конечно, Серёжа. Он и здесь был царём.
Потом кто-то из соседей взял ведро и отмыл стены подъезда от мерзких надписей; двое других починили качели, а третий принёс разноцветные шины; мальчишки отремонтировали футбольные ворота и клятвенно заверили, что больше не будут ругаться. Множество людей захотело сделать что-то хорошее, все как будто устали от всего пакостного, что окружало их, каждому страстно хотелось чего-то доброго, светлого, вечного.
А через месяц профессор умер.
Люди до сего дня продолжают высаживать цветы на том месте, где когда-то росли диковинные растения старого учёного.
След в искусстве
В ту пору я находился в бригаде музейных рабочих. Нас часто называли «мальчиками», хотя несколько человек имели внуков. Народ очень разный. Например, Антон, который считал себя философом, презирающим бренные ценности (в этом он был прав зарплаты у нас были совершенно детские). Он почти не общался на серьёзные темы, ловко вкручивал в речь латинские афоризмы, часто ехидничал по поводу отечественного правительства и государства. Он мог не выйти на работу, потому что «не имел причины для этого», курил большую трубку, и в целом, кажется, вёл асоциальный образ жизни.
Был также некий Александр, выпускник художественного училища, который полагал, что он живописец. Работу в музее он называл необходимым злом, то есть простой добычей еды в трудные времена, когда не было заказов. Но заказов, судя по всему, не бывало никогда. Поэтому Александр дома пил водку, а на работе нехотя смотрел телевизор или спал. Он был у нас кем-то вроде главного. В мой первый рабочий день он устроил мне экзамен по истории немецкой фахверковой архитектуры, по прошествии которого заявил, что я знаю недостаточно, и привычно включил телевизор.
Вспоминается также странный мужчина по имени Владимир, реставратор, за пьянство пониженный в чине. Владимир где-то всеми правдами и неправдами находил подработку, приносил полотна в мастерскую и оставлял их на видных местах. Заказчики годами не могли найти его и свои работы. Иногда они звонили в музей и грозили физической расправой. Но Владимир был невозмутим. Человек он был добрый, хотя немного хитрый и грубоватый. Любил, козыряя званием сотрудника известного музея, добиваться благосклонности глупых молодых женщин.
И, наконец, надо упомянуть Серёжу. Если кто был чемпионом по глупости, то это он. Глупость его была поистине беспредельна. Она наполняла своим благоуханным ароматом всё его существо. Дело даже не в том, что он не умел связывать причины и следствия или находить решение среди нескольких возможных, он пребывал в своём мире. Последний весьма отличался от реальности. Серёжа не знал значения многих слов родного языка, поэтому употреблял их согласно своему разумению, что часто приводило к очаровательным казусам или к совсем уж непристойным ситуациям, безобидным лишь в мужской компании. Например, однажды, желая пригрозить коллеге за потерянный инструмент, он заявил во всеуслышание (далее цитата):
Я тебе в следующий раз минет сделаю!!
Ответом на это заявление был громоподобный хохот всего нашего мужского коллектива, от которого чуть слышно задребезжали стёкла в рамах.
Но оставим милого Серёжу в его мире, где он, вероятно, пребывает до сих пор, и вернёмся к нашей истории.
Владимир, как я сказал выше, оставлял живописные полотна в разных местах нашей мастерской, причём иногда они совершенно загромождали проход. Товарищи часто упрекали его за это, но он не предпринимал ровным счетом ничего. Вероятно, он тоже жил в своём мире.
В один из прекрасных дней нас по телефону вызвали на срочные работы в залах музея. Коллектив очнулся от сна и бодро двинулся к месту активной деятельности. Я же, зачитавшись в углу какой-то научной «ересью», не слышал всеобщего радостного возбуждения («Вот оно! Началось!»), и очнулся лишь тогда, когда всё вокруг стихло. Поняв, что рискую что-то пропустить, я захлопнул книгу и побежал за родным коллективом. Но процесс захлопывания книги совершенно исключил процесс смотрения под ноги, поэтому я налетел на оставленный Владимиром мольберт и картину на нём. Результатом столкновения было то, что я оказался на произведении искусства, а точнее, на полотне одного весьма известного художника какого-то пыльного столетия. Пальцами я упирался в глаз смелого коня, а носом в соломенную крышу дома.
Ужасу моему не было предела!..
Перспектива всю жизнь посвятить выплате стоимости этого полотна встала передо мной во весь рост. Я медленно поднялся с живописи, посмотрел на неё. Так и есть: следы моих пальцев на коне и на доме
Что же делать?
Не найдя героического решения, я поплёлся к коллегам, и присоединился к работе, стараясь не смотреть на Владимира. Работы наши неожиданно затянулись, и мы разошлись по домам только вечером, почти не заглядывая в мастерскую.
Я не спал всю ночь, нервно пил чай и думал, что предпринять. В конце концов, решил подойти к реставратору и во всём признаться: пусть убивает, как хочет.
Утром я очень нехотя шёл на работу: любовался на старинные дома, кормил уток на речке, помогал бабушке перейти через дорогу, снимал кошку с дерева, спасал воробьёв от спасённой кошки Душа, вероятно, напоследок хотела сделать как можно больше добрых дел, чтоб было с чем являться на небеса.
Однако пришёл я вовремя. Медленно открыл дверь в мастерскую, вошёл. Полотна не было! Ещё вчера оно стояло на проходе (я, разумеется, поставил его на прежнее место), а теперь там находился лишь грустный мольберт, своим скелетом закрывающий почти всё небо в окне. Владимир преспокойно наливал кофе, и, судя по всему, вовсе не собирался меня убивать.