Наша северна столица,
Славный город Питинбрюх.
Шел по Невскому проспекту,
Сам с перчаткой рассуждал.
Кто только не работал в жилищном хозяйстве и в нежилом фонде в столичных городах: бывшие лётчики, бывшие фронтовики и гражданские; бывшие подводники и офицеры других родов войск; деревенские за лучшей жизнью; родители, лишённые родительских прав; детдомовские; многодетные; студенты; не поступившие в студенты; отсидевшие клептоманы и не только; сбежавшие от алиментов; пенсионеры; образованные и необразованные; будущие директора Газпрома и других солидных учреждений; будущие писатели, художники, певцы, историки, искусствоведы, кандидаты и доктора различных наук, кандидаты в мастера спорта, прорабы, инженеры и другие белые и синие воротнички и интеллигенты и работяги. И спецназовцы ГРУ, и бывшие менты.
Был даже сын полка, фронтовик работал сантехником. Он покончил с собой, выпив уксусной эссенции. Уволить и выгнать из служебной комнаты его хотели за пьянку. Достали фронтовика стабильностью, застоем и не обустроенностью. Не вписался.
Осеннее устройство на работу, весеннее увольнение тех, кто проштрафился за зиму.
Музеев много, денег мало. Краски продаются свободно, а с холстами тоже почему-то напряг. Только членам Союза Художников.
Кто стучится в дверь моя?
Неужели это я?
Боря и Вова
В Большом Музее недалеко от Невского проспекта у директорского входа работали Боря и Вова. Они так считали. Того овчароида, что покрупнее назвали в честь директора Музея Вовой, другого, помельче, полохматее и позлобнее в честь Самого Главного Борей.
Искусством псы не интересовались если только скульптурой, чтобы задрать ногу и оставить сообщение. Чужих они в Музей не пускали. Их не пускали в залы. Бродячие собаки получили имена и нашли приют. Они вместе со сторожами охраняли вход в директорский корпус. Иногда Вова кого-нибудь чужого прихватывал за лодыжку, но не кусал. Не один год так прожили собаки. Сторожа приходили-уходили к семье, по делам, на другой объект или на другую работу. Кобели-друзья оставались.
Возможно, что эта пара кобелей навела одного арт-критика, работающего здесь и входившего-выходившего в-из Музей-ея через эти ворота, на мысль написать книжку для детей историю искусства для собак. Он любит животных у него самого, говорят, есть пудель.
По идее, историю искусства для собак должен писать одоролог, парфюмер или, на крайний случай, сырный сомелье заметил Буран. Историю искусства запахов и ароматов.
Картина мира у собаки совсем не такая, как у человека. Ароматическая ось у человека вертикальная, а у четырёхногих горизонтальная. Под одним небом ходим, а горизонт событий и горизонт восприятий у всех разный.
Перевод смыслов в природе с одного образа в другой сложен. Мимикрия говорит только о внешней похожести. Подобие не всегда говорит о внешней схожести. Люди, например, переводят музыку в картины или картины в слова. У собак другая образность. Каждый представляет мир, его устройство и его искусство в меру своих возможностей. Перевод слов, афоризмов, удачно найденных фраз в живопись, с точки зрения Ван Дога, не является удачным открытием. Другие виды современного искусства неофита живописи не интересовали. Живопись это воспоминание о запахе чувств и само чувство запаха. Не всё связано с эротикой, но всё связано с эротикой: любовью земной и любовью небесной. Настоящую живопись не пересказать и не объяснить. Картина оживает, когда в ней появляется родственная душа. Искусство живописи, настоящая живопись, ближе к поэзии и искусству запахов, а не визуальному искусству иллюзии, не ремесло. Ремесленник всегда знает, что у него получится. Живописец никогда. Живо-песец, живопсец. Некоторые уходят в живопись навсегда Роткович, Ротко, например.
Занятие тем, что при определённых обстоятельствах называют искусством это проклятие, которое иногда прилипает и к обычным людям. Проклятие искусством несут в себе и художник, и поэт, и шаман. Такая шаманская болезнь. Шаман, оказывается это просто «исступлённый подвижник», чем он занимается неважно. Что исступлённый, что сумасшедший, что безумный какая разница? Говорят, что слово пришло с Тибета через тунгусов. Конечно, ремесленник не художник, а художник, случается, бывает не просто исступлённым, а ещё и тупым подвижником.
жалкий труд,
Отнявший множество минут
У бога, дум святых и дел:
Искусства горестный удел!..
Лермонтов М.
Прекрасный Город-музей искусств, построенный на костях его строителей, пытается диктовать свои каменно-асфальтовые и графические традиции в живописи. Из каждой питерской мрачности и подворотни прут Достоевский, Мамлеев или другой провинциальный ужас, литературщина и графика. Город фасадов и дворов-колодцев. Живописи и живописцев здесь почти нет так считает Ван Дог. Вирус имперской музейщины и академизма поражает всех, что ли? А музеи больше всего любят мёртвых художников. Как сказал один философ: «Люблю Питер возможно, правда, потому что он умирает». В городе всегда умирало людей больше, чем рождалось. Спасали положение гламурного и пошлого Питера только понаехавшие и обитатели «бродячей собаки».
Квартал искусств некрополь искусств.
Город музей некрополь всего.
Собаки бегают носом к земле или нос держат по ветру. Человек-нюхач парфюмерные запахи описывает в музыкальных терминах нотах. Говорит, что в одних духах слышится высокая нота такого-то запаха, в других духах доминирует нота такого-то запаха, а то и целый аккорд. К человеку пахучие звуки нисходят не из определённого места, а их смысл рождается в восприятии невидимых субстанций запаха и феромона. Пахучие звуки доносятся откуда-то сверху, с неба и говорят о виртуальной, а не земной реальности. За знакомым феромоном человек может идти как собака по следу запаха. Здесь был этот человек, здесь есть этот человек, даже если он невидим. Вомер скажет всё надо уметь его правильно слушать и понимать.
Нюхач, как и собака, должен обладать уникальным обонянием; ассоциативной и оперативной памятью; воображением и фантазией.
На выставке «Поварская книга Музея» для собак должно было бы пахнуть как на кухне хорошего ресторана, коммунальной квартиры и химической лаборатории. Одновременно. Это было бы по-собачьи. Хотя, конечно, запахи и пахучие звуки индивидуальны и субъектны. А так в музеях пахнет пылью, лаком, красками, а не движущиеся и однообразно пахнущие объекты собакам неинтересны. В музее оружия Арсенале пахнет железной смертью.
Для собак всё музей с застывшими запахами инсталляций, с перфомансом вновь появляющихся и исчезающих запахов. Лучший музей или выставочный зал это парк, площадка для выгула и охотничьи угодья.
Физиология как искусство. Искусство экстерьеров. Интеллектов в природе множество. Собачий интеллект мало познан у него своя эстетика: нюхательная.
Для собак всё музей, если эстетика придёт в гости и объяснится.
Антиэстетика тоже бывает искусством.
Не только художественные эпохи, но и разные интеллекты часто непримиримы и переход из одного стиля в другой как эмиграция, как переход ГГ. Понимание непривычного как непонятный запах или проба необычного блюда.
Некоторые эстеты сжигают, давят бульдозерами, обливают непотребством искусство непохожее на их представления о жизни и на их представления о красоте.
Гёте давно ехидно сказал: «Право же, собачка достаточно мила! И почувствуй человек страсть к подражанию, он бы, несомненно, попытался каким-нибудь способом изобразить это создание. Допустим даже, что подражание ему вполне удалось, но и тогда мы мало от этого выиграем, ибо в результате получим всего-навсего двух Белло вместо одного».
Но искусство не подражание, а разговор, притча вещи только для примера. И связанность мира, и связь с миром получаются разными.
Традиция вести повествование от животных не нова. Золотой Осёл описал свои метаморфозы, Фидель и Меджи писали друг другу письма, и Шарик, став человеком Шариковым, стал мерзким, вонючим рассказчиком и утратил лучшие собачьи качества и нюх.
Почему-то на картинках в книге «История искусства для собак» все пограничники нарисованы леворукие тебе, Шалый, на заметку, сказал Буран, но оружия для левшей я не видел.
Композиция диктовала: как научили, так и рисовали.
Хотя, может быть, главное в книге истории искусства для собак чувство прекрасного и человечность Человека, и человечность Собаки. Для собаки лучший запах это запах спутника, еды и преследование по следу. Как говорил Лао-Цзы: «Небо и Земля не обладают Человечностью она в отношении». В призрачном Петербурге-Петрограде-Ленинграде-Петербурге особая человечность имя ей: бесчеловечность. Но это в лучшем, городе, самом культурном, витрине государства. А что говорить о других городах и весях? «В Петербурге жить словно спать в гробу», писал Осип Мандельштам.
Однажды на основании чьей-то служебной записки директор приказал убрать с глаз долой Борю и Вову. Хозчасть отвезла кобелей на городскую свалку за Колпино. Несчастные псы не понимали, за что их лишили дома. Они же служили верой и правдой, их кормили, с ними говорили, и их по-своему любили. В современном искусстве они ничего не понимают, но не за это же на свалку? За что?
На ветке
Сидели птица гнева
И птица любви.
И опустилась на ветку
Птица спокойствия.
И с клекотом
Поднялась птица гнева.
А за ней поднялась птица
Любви.
Хлебников В. 19051906
Некоторая часть музейной общественности возмутилась. Но решительные действия предприняла, вышедшая на работу после своих двух выходных дней, смотрительница Софья Моисеевна. Приехав на свалку-помойку, она нашла впавших в прострацию Борю и Вову там же, куда их выбросили.
Борю и Вову привезли обратно на музейной «Газели», построили им будку подальше от ворот и выпускали только ночью. Днём они стали выть и мешать работе дирекции. Их сослали в филиал Музея на помощь другим сторожам. Всё закончилось благополучно.
Искусство это спасение.
Дети Маугли
В Петербурге под дворцами и доходными домами подвалы обширны и не предсказуемы. На одной из работ-подработок Ван Догу пришлось побывать в некоторых из них. В одном располагался цех по пошиву театральной одежды и изготовлению бутафории, в другом склад старых афиш, поломанных кресел и другой культурной ерунды, в третьем ничего, кроме воды, прибывающей во время наводнения и уходящей после него.
А вот здесь была «Бродячая собака», сказала начальница в одном из подвалов. В блокаду она была днём сантехником, а по ночам гасила бомбы-зажигалки на крыше.
Пришлось узнавать.
***
Кафе «Художественное общество Интимного театра» находилось недалеко от Музея, в том же квартале искусств на площади Искусств. Оно было давно, но легенды живут дольше людей, и в новом веке кафе возродилось вновь. По крайней мере, в том же месте и с тем же названием.
В самом известном литературно-артистическом клубе обитал живой художественный символ Петербурга Серебряного века чёрная собака. Жизнелюбу и цинику писателю Алексею Толстому принадлежит идея названия кафе. Он сравнил литераторов, художников и поэтов с бездомными собаками, ищущими приюта.
Мейерхольд вспоминал, что многие мечтали о месте, которое объединило бы людей искусства яркого склада души: «Одна из лучших грез та, которая промелькнула на рассвете у нас с Прониным в Херсоне (ездили туда за рублем). Надо создать Общину Безумцев. Только эта Община создает то, о чем мы грезим».
«Посвященные» знаменитого подвала делили всё человечество на людей искусства и на всех остальных «фармацевтов» или «буржуа»: «Наглухо не пускать фармацевтов и дрогистов!» (аптекарей). Термин «фармацевты» придумал Корней Чуковский в 1903 году и означал он людей, в искусстве не разбирающихся, но предъявляющих к нему «направленческие» требования: «О, фармацевты земли русской! Сколько вас? Зачем вас так много? Зачем водворяете вы рецепты не в аптеках только? Зачем суете их и в науку, и в искусство, и в жизнь? Как спастись от вас, куда уйти?» Общество, «фармацевты» никогда не были творцами и носителями искусства. «Фармацевты» или «буржуа» могут быть ценителями, почитателями, фанатами или указчиками, как правильно делать. Или мракобесами с самыми добрыми и благими, как им кажется, целями. Часть общества вернулась на сто лет назад к временам погромов, другая часть общества вернулась на восемьдесят лет назад к временам ярлыка «дегенеративное искусство». Вперёд! Но коленками назад!
Но те безумные бродячие собаки не вернутся.
Впрочем, все люди бродячие собаки. Ищут хозяина, партнёра, понимания, где теплее, ищут конуру или дом.
***
На гербе работы М. Добужинского была изображена лохматая пуделиха Мушка, любимица Hunddirektor, почётного доктора эстетики Honoris causa Бориса Пронина, которой он, гладя, приговаривал: «Ах, Мушка, Мушка, зачем ты съела своих детей?». Не Мефистофель ли была Мушка? И есть ли пол у неугомонного духа творчества? Христиане говорят, что всё живое от Святого Духа. Пусть. Но Святой Дух по-арамейски женского рода, по-гречески среднего, а по-русски мужского.
И уж испуганной орлицей
Хлопочет Пронин над теплицей
Хлебников В. Олег Трупов. 1914
Свет красного фонарика приглашал в художественную преисподнюю. Узкая лестница заканчивалась дверью, обитой чёрной клеёнкой, на которой было написано «ТУТ». За дверью был тамбур-гардероб размером в собачью конуру. Камин из красного кирпича согревал, а виноградная лоза с лампочками на огромном деревянном ободе на цепях, освещала обитателей «Бродячей собаки». Вначале на стенах подвала висели шаржи, карикатуры, плакаты, лозунги и живопись. Потом художники во главе с С. Судейкиным расписали их. К годовщине подвала Узкая Оса написала такие строки:
На стенах цветы и птицы
томятся по облакам
В кабаре танцевали танго, завоевавшее к тому времени весь мир. Печально-эротичная, трагичная и пряная музыка лучше всего передавала ритмы и настрой «Бродячей собаки». Танго это упругий шаг, быстрый как ритм города, резкий как стихи будетлян-футуристов и змеевиден, как узкое платье акмеизма и юбка с разрезом символистов. Танго это страсть и нежность, надежда и отчаяние, грусть и битва, свобода и мелодия чего-то далёкого. И цвет танго оранжевый, как цвет блузы Маяковского.
***
Из логова змиева,
Из города Киева,
Я взял не жену, а колдунью.
А думал забавницу,
Гадал своенравницу,
Веселую птицу-певунью.
Покликаешь морщится,
Обнимешь топорщится,
А выйдет луна затомится,
И смотрит, и стонет,
Как будто хоронит
Кого-то, и хочет топиться.
Твержу ей: крещеному,
С тобой по-мудреному
Возиться теперь мне не в пору;
Снеси-ка истому ты
В Днепровские омуты,
На грешную Лысую гору.
Молчит только ежится,
И все ей неможется,
Мне жалко ее, виноватую,
Как птицу подбитую,
Березу подрытую
Над очастью, Богом заклятою.
Гумилёв Н.
***
Муж хлестал меня узорчатым,
Вдвое сложенным ремнем.
Для тебя в окошке створчатом
Я всю ночь ждала с огнем.
Ахматова А.
***
Иногда днём в холодном подвале сиротливо бродила мохнатая слеповатая дворняжка Бижка. Вроде бы биологических собак там больше не бывало.
У кабачка был свой орден медаль на цепи. Было два гимна: вначале один, потом другой. Была книга отзывов синяя «Свиная книга». Ещё была «Собачья книга» фолиант размером в квадратный аршин, переплетенный в пеструю кожу. Здесь было всё: рисунки, стихи, жалобы, объяснения в любви и даже рецепты от запоя.