Слушай, не может быть, что старая ведьма умирает, сказал Рей.
Маримар содрала заусенец до крови у ногтя большого пальца. Орхидея хлопнула бы ее по руке, если бы увидела. Двигатель завелся, и они влились в уличное движение.
Скоро узнаем.
* * *
Татинелли старалась успокоиться и не уронить вазочку с мороженым, которая стояла у нее на животе.
Мороженое было четырех видов: фисташковое, вишневое с шоколадом, ревеневое с ванилью и сорбет из маракуйи. И единственным, что она могла переварить на восьмом месяце беременности. Олимпия в штате Орегон не отличалась теплой погодой, но в тот весенний день неизвестно откуда на город накатила волна жары, поймав в ловушку будущую мать и усердно работающий кондиционер.
Она откинула голову на подлокотник дивана и вздохнула.
Ребенок не толкался уже пару дней, и она перепробовала все, чтобы расшевелить его, потому что это затишье заставляло ее нервничать. Ее врач, молодой человек, который сам никогда не вынашивал ребенка, сказал Татинелли, что все, что она чувствует и не чувствует, совершенно нормально. Но это был их с Майком первый ребенок (первый из многих, как она надеялась), и любые покалывание, боль или необычное состояние заставляли ее волноваться.
Татинелли Салливан, урожденная Монтойя, росла единственным ребенком, и, хотя у нее было много двоюродных братьев и сестер, в какой-то момент все уехали из дома, в котором выросли, и больше не возвращались.
Ей было трудно объяснить Майку, что это был за дом. Во что верили ее отец и бабушка. Это были бы истории об истинных желаниях и женщинах, гадавших по звездам, о скользких морских девах и зачарованных реках. О призраках, которые могут проникнуть в дом, если не насыпать достаточно соли. О феях, живущих в облике насекомых на холмах их родового поместья в Четырех Реках. О волшебных вещах. Невозможных.
Майк родился и вырос в Портленде. Он был высоким и жилистым до такой степени, что казалось, будто его растянули. Он играл в бейсбол и баскетбол в средней школе и каждое утро проезжал тридцать миль на велосипеде по лесным тропам. Лучшим в Майке было то, что он не менялся. Разбуди ее среди ночи, она без запинки перечислила бы все его ежедневные занятия.
Это было глупо, но на выпускном вечере в школе в Четырех Реках Татинелли загадала желание. Она не хотела многого. Она не была похожа на Маримар, требующую объяснений от мира, или на Рея, горевшего огнем и цветом, или на младших кузенов, которые хотели славы и денег. Она не была похожа и на своего отца, мечтавшего быть мэром города, больше не существовавшего.
Татинелли хотела хорошую жизнь, хорошего мужа и ребенка. Вот и все. Этого достаточно.
В момент, когда это желание сорвалось с ее губ, она впервые в жизни почувствовала волшебство, о котором говорила бабушка. Татинелли стала повсюду видеть знаки. Указывающие на Техас, кто бы мог подумать! В ту ночь она оставила письмо семье, уложила свои пожитки в чемодан, который ее мать покупала для путешествий по миру, и поднялась по крутой дороге, ведущей к шоссе. И за рулем первой машины, которую она увидела, внедорожника, сидела женщина, направлявшаяся в Техас.
Аннет, водитель, дала ей комнату на ночь и предложила работу. Внеся небольшую плату, девушка должна была привлекать людей к продажам интернет-услуг компании-провайдера под названием DigiNet. Татинелли, которая никогда ничем особо не интересовалась, справлялась прекрасно и через некоторое время образовала обширную сеть коллег в возрасте от восемнадцати до сорока пяти лет. Она даже отбила первоначальный взнос и сумела снять собственную квартиру-студию. Затем в один прекрасный день Аннет и DigiNet исчезли. Ни еженедельных встреч на кухне Аннет, ни машины у ее дома, ни подключения к Интернету. Татинелли пришлось идти пешком до торгового центра, чтобы вернуть подключение, и там, на стойке с аксессуарами для телефонов, она заметила табличку «Нужна помощь». Ей сразу же предложили работу.
Несколько недель спустя она познакомилась с Майклом Салливаном, который приехал из Портленда в командировку. Ему не нужны были три чехла для телефона и автомобильное зарядное устройство, но он все равно купил их. Он был очарован ее улыбкой, которая показалась ему слаще всего, что он когда-либо пробовал. У нее были большие раскосые глаза. Ее светло-каштановые волосы длинными витыми прядями спадали на стройную фигуру. Она производила впечатление лани, пытающейся перейти через автомагистраль I-10, и ему ужасно захотелось защитить ее, перевести на другую сторону.
Майк совершил самый импульсивный поступок в своей жизни пригласил ее на свидание. Они пересекли парковку и зашли в итальянский ресторан, где подавали бесконечные тарелки с пастой. К пятому часу потребления фетучини «Альфредо» Майк извинился и пошел в ломбард через улицу, где опустошил свой сберегательный счет ради кольца с изумрудом. После чего вернулся в «Меццалуну».
Татинелли, конечно, сказала «да». Ее семья не понимала, почему они не могли подождать несколько лет, но большинство родных приехали на скромную свадьбу в лесу Орегона, где Татинелли Монтойя стала первой из своей семьи, взявшей новую фамилию. Татинелли Салливан.
Салливаны не верили ни в привидения, ни в семейные проклятия. Они использовали соль только в еде. Они никогда не получали штрафов за превышение скорости и всегда читали «положения и условия». Они никогда не дрались, не кричали и не носили цветов ярче пастельных. Они любили своего сына и любили Татинелли, даже если те были слишком юны для брака это просто означало, что у них будет больше времени, чтобы быть вместе.
Ее бабушки не было на свадьбе, но Татинелли с детства знала, что Орхидея не покидает Четырех Рек. Возможно, потому что не может.
Теперь, беременная и страдающая от неожиданной жары, Татинелли не понимала, почему думает о бабушке, которую не видела два года с тех пор, как уехала из Четырех Рек. Дело не в том, что они не ладили. Но Татинелли всегда чувствовала себя в семье обособленной, отстраненной. Как если бы она любила что-то издалека и не нуждалась в том, чтобы стать его частью. Она хранила Четыре Реки в своем сердце, как и всех Монтойя.
У Татинелли Салливан был хороший дом с садом и цветником. Она была замужем уже полгода, и, насколько знала ее мать, срок беременности был такой же. У нее было все, о чем она мечтала. Эгоистичная часть души Татинелли, та, о существовании которой она и не подозревала, нуждалась еще в одном в бабушке. Татинелли хотела, чтобы у ее ребенка была чудесная, необыкновенная, волшебная Орхидея. У ее девочки. Татинелли была почти в этом уверена, хотя для Майка это будет сюрприз.
И в этот момент ее малышка толкнулась так сильно, что вазочка, до этого стоявшая у нее на животе, перевернулась, и поймать ее не удалось.
Входная дверь открылась, и в комнату ворвался землистый аромат, смешанный с запахом пота от мужа, который показался на пороге в своем черном с неоном велосипедном костюме и шлеме.
Милая? Он скинул ботинки у двери и подошел к ней со стопкой почты в руке. Тебе пришло письмо от бабушки. Удивительно, на нем нет марки.
Подумать только, задумчиво сказала она, и в этот момент ее живот пронзила боль. Татинелли улыбнулась и выдохнула между сильными толчками.
Ты будешь сильным, не так ли, мой малыш?
Майк оглядел свою идеальную жену с ее идеальным животом в их идеальном доме. Вазочка с мороженым на полу.
Что случилось? спросил он, поднимая вазочку, чтобы ей не пришлось вставать.
Татинелли провела его рукой по своему животу, и он почувствовал стук ножки их ребенка, встревоженного и готового появиться на свет.
Мы едем повидать Орхидею, сказала Татинелли. Она знала это. Каким-то образом, какой бы обычной и простой она ни была, она нутром почуяла, о чем говорилось в письме.
Майк нахмурился, но усмехнулся.
Да?
Она погладила свой живот там, куда пришелся сильный толчок.
Теперь она говорила со своим ребенком прямо, без посредства слов. «Ты знаешь, Орхидея тоже была сильной девочкой».
3. Девочка, выросшая под открытым небом
Изабелла Монтойя придумывала имя для своей новорожденной дочери. Имя важно, даже если она не придерживается традиций своей семьи. Саму Изабеллу, до вмешательства ее отца, хотели назвать Матильдой, в честь Матильды Идальго, знаменитой суфражистки, первой женщины, окончившей среднюю школу в Эквадоре, первой женщины, проголосовавшей в Латинской Америке, первой получившей степень бакалавра, и так далее и тому подобное. Имя такой успешной женщины патриарх семейства Монтойя счел слишком революционным. Вместо этого Изабелла Белен Монтойя Урбано была названа в честь тети, чей мягкий нрав и умение играть на пианино помогли ей удачно выйти замуж.
Новоиспеченная мать мысленно перебирала список семейных имен. Кузина Даниэла слишком некрасива. Берта слишком чопорна. Каридад сплетница. В списке была и тетя Пьедад, самая добрая из всех ее провинциальных родственников. Но назвать свою незаконнорожденную дочь именем, означавшим благочестие, было бы слишком иронично, по ее мнению.
Родильное отделение было забито узкими койками с роженицами. Мать Изабеллы пересекла комнату, чтобы подойти к постели дочери. В ее волосах, которые прошлой ночью были черными, как оникс, появились серебряные нити. Лицо женщины было твердым, как мрамор, она шла медленно, осторожно, словно по натянутому канату. Гуаякиль был многолюдным городом, но не таким уж большим. Она боялась, что кто-нибудь ее узнает, увидит, что она нарушила запрет мужа, распространявшийся на всех вплоть до садовника, навещать Изабеллу и ребенка. К тому же девочку.
Роберта Аделина Монтойя Урбано стояла рядом со своей дочерью. Взяв ручку ребенка, она раздвинула пальчики новорожденной с такими нежными ноготками, что они были почти незаметны. Она изучала цвет кожи, линии на ладони, как будто это определяло будущее малышки.
Мамá, сказала Изабелла.
Роберта закрыла глаза. Она вытащила из сумочки мятый белый конверт и положила его на прикроватный столик. Добрая католичка, она должна была с чистой совестью сказать своему мужу, что не разговаривала с Изабеллой. Но он не говорил, давать или не давать ей денег.
Изабелла крепче прижала к себе ребенка и смотрела, как уходит мать.
Хорошенькая молоденькая медсестра обошла ее кровать. Она проверила, удобно ли Изабелле, и спросила:
Как ты ее назовешь?
В семье Монтойя первого ребенка по традиции называли в честь отца, где бы тот ни находился. Но она не могла себе представить, что будет произносить его имя всю оставшуюся жизнь. Они провели вместе одну ночь, а потом он ушел. Перед отъездом он оставил ей две вещи, и только одну из них в подарок. Орхидею, растущую только в Эквадоре. Корабль, на котором он служил, экспортировал их в Европу, но он украл одну для нее. Прекрасный цветок, не похожий ни на что, что она видела прежде, белый, темно-сливовый и мягкий. Он все еще был с ней, но приобрел бежевый оттенок, зажатый между страницами книги, которую она не могла заставить себя дочитать. Второй была ее дочь, невесомая, хрупкая, как тот цветок, которому не нужна твердая почва, чтобы расти.
Орхидея.
* * *
Деньги в смятом белом конверте были растянуты настолько, насколько это было возможно. Потом Изабелла нашла работу в кабинете врача на другом конце города и проводила долгие часы в крошечном доме на промышленном участке земли у берега. Хотя она жила в двух шагах от дома своего детства, семейство Монтойя не хотело иметь ничего общего с незамужней матерью и несчастной девочкой. Незаконнорожденной дочери не суждено было унаследовать землю, титулы, фамилию своего отца или даже любовь, которая ничего бы не стоила членам клана Монтойя, умей они испытывать это чувство.
Когда Орхидея подросла, она быстро поняла, что, если она чего-то хочет, ей придется узнать все то, чему научить ее некому. В пять лет она проходила пешком четверть мили до пирса. Старый рыбак обтянутый темной кожей скелет научил ее ловить рыбу на ужин и вычищать розовые кишки. Она отдавала обрезки кошкам, которые ленивыми тенями бродили за углом ее дома.
Длинная пыльная дорога, вдоль которой стояли цементные дома с железными крышами, называлась Ла-Атарасана в честь старых колониальных верфей. Корабли давно ушли, Изабелла поселилась на пустынной береговой линии, и вскоре ее примеру последовали другие. Орхидея была известна в округе как странная смуглая девочка с нечесаными черными кудрями. Только кошки ходили с ней повсюду.
Когда мать, наконец, записала ее в школу, она научилась читать и писать. А еще бороться с девочками из хороших семей, которые смеялись над ее именем, ее кожей, вообще над ней. Переносить побои линейкой от учителей, после которой ее руки и ладони болели, а позже ремнем от матери за позор дочь, которая дерется, как уличная девка.
Она научилась зашивать свою единственную форму, когда расходились швы, и штопать дырки на носках. Узнала, куда бить мальчишек, которые пытались засунуть руку ей под юбку или ущипнуть ее, словно спелые персики, груди. Как бить по-настоящему сильно. Научилась щипаться и кусаться, потому что это был единственный способ избежать ограбления по дороге домой из школы. Когда бить не получалось, она использовала свой рыболовный нож. Орхидея подносила его к промежности мальчишки и говорила: «Я могу выпотрошить рыбу за две секунды. Как думаешь, что я могу с тобой сделать?» Ее сердце бешено колотилось, и ее называли злобной, грубой, жестокой. Но защитить ее, кроме нее же, было некому.
Она узнала, что никто никогда ее не захочет по не зависящим от нее причинам и что молитвы облупленным статуям Virgen María и el niñito Jesús[9] остаются без ответа. Она научилась выживать и выжила благодаря тому, что училась.
Когда ей исполнилось тринадцать, она стала настоящей красавицей, с блестящими черными кудрями, кожей цвета темного меда, но все еще казалась странной, и с ней по-прежнему ходили кошки, а в ее ежедневных прогулках к берегу реки к ней стали присоединяться и петухи.
Возможно, самым важным, что узнала Орхидея за время своей жизни в Гуаякиле, был ее отец. Она встретилась с ним однажды, но не заполучила его имени.
Когда она впервые встретилась со своим отцом, ей было семь лет. Все принимали ее молчание за глупость, но ум Орхидеи был таким же острым, как ножик в ее кармане. Во лжи людей она видела правду. Видела грех в их деяниях. И в лице незнакомца увидела свое лицо. Ее отец, колумбийский рыбак, ставший моряком, до этого был в их городе всего раз. Высокий мужчина с черной кожей и улыбкой, от какой у женщин кружилась голова. Он пришел к старому дому Изабеллы Монтойи, но пробегавший мимо мальчишка сказал, что она там больше не живет, и за несколько монеток показал моряку нужный дом.
Он был рад узнать, что женщина справляется сама и что она не замужем. Изабеллу он не застал, но за столом сидела Орхидея, пила café con leche[10] и читала учебник.
Они узнали друг друга без слов. Иногда кровь узнаёт кровь. Дело было в красивых родинках, которые образовывали идеальный треугольник над их левыми скулами, в том, как они оба наклонили голову в сторону, когда увидели чужака перед собой. В изгибе полных губ, рождавшем ямочку, которая могла бы завоевать сердца во всех часовых поясах и полушариях.