Мы зашли в фойе, разделись, но в зал нас не пустили, нужно было ждать конца первого акта. Мы начали умолять женщину из обслуживающего персонала пропустить нас в зал. Женщина стояла, как гранитный утес, и тут я заплакала, и сказала:
Ну не лишайте нас, пожалуйста, этого удовольствия. Пустите нас в зал. Ну, хотите, я перед вами на колени встану?
И не успел Гуров меня удержать, как я, рыдая, упала перед билетершей на колени.
Театр всегда рядом. Жалко только, что в нашем спектакле, где я играла главную роль, зрителей было маловато.
Гуров, только сейчас осознав, до какой степени мы пьяны, и что с мечтой посмотреть спектакль придется расстаться, подхватил меня с колен, извинился перед билетершей и потащил упирающуюся в гардероб. Сашка увел Виолу, которая шла за ним покорно, не протестуя. Я же рыдала, отбивалась от Гурова и мечтала проникнуть в зал.
Ребята привезли нас в общагу, уложили спать, а сами позвали третьего, и расписали пульку. Около двенадцати взяли такси, и доставили нас по домам.
Родители мои мирно спали, думая, что дочь в театре, а утром укатили на дачу.
Я проснулась с ужасной головной болью и отвращением к жизни. Блуждая по квартире, я вышла на кухню. Взяла яблоко, погрызла его от тошноты, не помогло.
Я открыла мусорное ведро и увидела там бутылку из-под букета Молдавии. Рефлекс был такой быстрый, что я еле-еле добежала до унитаза. После рвоты полегчало.
Я взяла мусорное ведро и выкинула его содержимое в мусоропровод. Избавилась от проклятой бутылки, радуясь, что родители ее не заметили. Подремав на диване, я собралась с силами и позвонила Виолке. Человек, снявший трубку на том конце провода, говорил слабым хриплым шепотом.
Это ты, Виолка? спросила я.
Да
Плохо тебе?
Да
Мне было очень худо, а потом я блеванула, и полегчало.
Даа. А я никак не могу.
А ты представь себе мысленно бутылку «Букет Молдавии»
На том конце раздались хлюпающие звуки, а потом короткие гудки.
Сработало, подумала я удовлетворенно.
Нудистский пляж
Только в метро Ваня вспомнил, что не сделал задание по испанскому языку: не подготовил рассказ о походе на пляж.
Иван, это дома он был Иван, Ваня и даже Ваняткин, а в школе он звался Айвен, так произносилось его имя на американский манер.
Айвен был хитрый русский мальчишка и, не зная таких испанских слов, как полотенце, плавки, и прочее, он решил упростить ситуацию и отправить себя, если его спросят, прямиком на нудистский пляж.
Конечно, здешние нравы он уважал, купался не в русских плавках-трусиках, как у дедушки на даче под Москвой, а в длинных, до колен американских плавках-шортах, но делать сейчас было нечего, либо двойка, либо отправиться на нудистский пляж.
Урок испанского был первым, и Эльмира, учительница испанского языка, сразу вызвала Ваню.
Беседа протекала на испанском. Говорила, в основном, Эльмира, а Ваня делал вид, что понимает. Наконец, в речи позвучала фраза, которую Ваня понял:
Айвен, расскажи, как ты пошел бы на пляж.
Ваня молчал, думал.
Я бы почистил зубы, сказал он фразу из предыдущего урока.
Учительница одобрила его действия, но спросила, что бы он на себя надел, собираясь на пляж.
Мучительное копание в памяти не помогло. Слово «плавки» по испански Ваня как не знал, так и не знал.
Ничего, ответил он.
Как это? Брови Эльмиры угрожающе поползли вверх, как это ничего?
А я бы пошел на нудистский пляж.
Ну, действительно, если у тебя нет плавок, или ты не знаешь, как они называются по-испански, что в данном случае одно и то же, что остается ребенку делать, как не идти голяком. А куда можно так пойти? Только на нудистский пляж.
При словах нудистский пляж Эльмира, благоверная католичка, стала напоминать по цвету вареного рака. И пар от нее пошел, как будто ее вынули только что из кастрюли с кипятком.
Так совсем ничего не наденешь, подумай, настаивала она.
Ваня еще покопался в памяти, перебрал небольшое количество испанских слов, которые знал, выбрал из него слова тапочки:
Я пойду в тапочках.
В тапочках? На нудистский пляж?
Да я пойду в тапочках на нудистский пляж.
Ивану еще не стукнуло пятнадцати, расти он не начал. Маленький, весь покрытый крохотными, как булавочные уколы, темными веснушками, Иван смотрел открыто и ясно снизу вверх в глаза учительнице, и выглядел так, как будто он только и делает, что разгуливает по нудистким пляжам.
Эльвира быстро и горячо сказала что-то по-испански, Ваня не понял ни слова и на всякий случай сказал:
Да
Учительница еще что-то произнесла, Ваня потерял окончательно нить разговора и ответил в паузе, для разнообразия:
Нет.
Это было как игра в чет-нечет.
Бордовая учительница перешла на английский.
Хорошо, сказала она, хотя ничего хорошего не просматривалось. Ваня не знал урока, а учительница думала, что он над ней издевается. Пойди к наставнику и скажи ему, что я тобой недовольна.
Ваня отправился к наставнику и обнаружил его в кабинете, что само по себе было большой удачей.
Учительница испанского языка отправила меня к вам, сказал Ваня и потупил скромный взор на пол. Темные ресницы придавали Ване застенчивый вид.
А в чем дело, что ты натворил?
Я решил пойти на нудистский пляж в тапочках, а она мне этого не разрешила. Не понравилось ей, что я хожу туда в тапочках.
А почему ты решил пойти в тапочках?
А в чем?
Ну, босиком. Надо быть последовательным.
Хорошо бы быть последовательным, но я не знаю, как по-испански «босиком», с тоской подумал Ваня, а вслух сказал:
Имею я право выбирать?
Наставник задумался так, как будто от пра́ва Вани пойти в тапочках на нудистский пляж зависел международный престиж Соединенных Штатов.
Прошло несколько минут томительного молчания. Наставник почесал редеющую макушку.
О кей, Айвен, сказал он, наконец, вернись на урок и скажи учительнице, что я разрешаю тебе ходить на нудистский пляж в тапочках, раз тебе этого хочется.
И Иван вернулся на урок.
Наставник разрешил мне ходить в тапочках, сказал он учительнице по-английски. Наверное, он и сам так пошел бы на нудистский пляж, чтобы ноги не наколоть.
Учительница беспомощно оглянулась. Вокруг нее сияли радостные рожицы пятнадцатилетних мальчишек, которых было больше половины класса.
В этот момент, к счастью для нее, закончился урок.
К следующему занятию Ваня подготовился, но его почему-то не спросили.
Страсти мордасти
Я снова была на даче у подруги. На этот раз я решила изобразить ближайший пруд, а не дальний, где живут рьяные поклонники живописи и где мне так досталось позапрошлым летом. Я подошла к пруду, нашла место, с которого мне вид и освещение показались наилучшими, и вернулась за этюдником и красками.
Когда я вновь появилась на пруду, на моем месте, чуть ближе к воде, сидели две юные велосипедистки десяти-одиннадцати лет от роду.
Все время, пока я пыталась изобразить домик на противоположной стороне, березу, кусты, четкое в безветренную погоду отражение в воде, девушки беседовали, вернее, это была не беседа, а монолог, тоже живопись, только словесная.
Говорила одна, черненькая, постарше. Рассказывая, она изредка скашивала глаза на меня, слушаю ли я ее и проникаюсь ли сочувствием и уважением.
Разговор, как я поняла, шел о велосипедной аварии.
Я боялась сбить его, стала объезжать и врезалась в ствол дерева. Я упала, руль велосипеда воткнулся в руку, и я потом помню только, как брат бьет меня по щекам, и кричит:
Очнись, очнись, очнись.
Сколько времени я была без сознания, не знаю.
Повезли меня к врачам на рентген, а там меня заставили так руку вывернуть, просто жуть. Мне страшно больно было, а они: положи кисть в таком положении и не шевелись (взгляд в мою сторону).
А что всё же они у тебя обнаружили, перелом?
Нет, очень сильный ушиб. Сказали покой, и руку держать на перевязи. Я в школу ходила и куртку не могла снять, и портфель еле-еле несла. И мне две девочки помогали и сочувствовали, Галя и Женя. А Майка, она была до этого моей подругой, она только посмотрела издалека, сказала:
Ну, просто цирк
И ни разу не подошла мне помочь, только шушукалась и смеялась надо мной с мальчишками. Я теперь с ней больше не дружу (взгляд в мою сторону).
Младшая закивала головой, одобряя обрыв дружбы.
Это я один раз сознание потеряла. А еще теряла, когда мне прививку в школе делали. К нам в класс девочка из Воронежа приехала учиться и она рассказала, что у них одной школьнице сделали прививку, и она осталась на всю жизнь инвалидом. И мама мне говорит: ты смотри, как они делают. Всё ли стерильно, одноразовые шприцы употребляют, в общем, чтобы инфекции не было.
Я смотрю, как они целлофан снимают, лекарство набирают, уколы делают, внимательно так смотрю, и когда до меня дошла очередь, я бряк и без сознания. Мне нашатырный спирт поднесли к носу, ты никогда не нюхала нашатырный спирт? (взгляд в мою сторону). Ну, повезло тебе, это такая дрянь.
Я еще в обморок в магазине упала. Мне обруч на голову хотели купить, чтобы волосы держать. В магазине было душно, мы ходили, ходили, вдруг у меня потемнело в глазах, и я упала. Мама потом говорила, что я страшно побледнела и завалилась. Меня на улицу вынесли, я тогда маленькая еще была. Я в обмороке всё слышу, что вокруг, но сказать ничего не могу и глаза открыть тоже. А вот когда я с рукой упала, тогда всё темно было. И я ничего не помнила, а в магазине я помнила, только всё в таком тумане Представляешь?
Не представляешь? Ты никогда в обморок не падала? Повезло тебе (забыла посмотреть на меня).
А я четыре раза сознание теряла, вот три я тебе рассказала, а четвертое давно было. Я маленькая была, гвоздем ногу поранила, кровь течет. Я помню, как кровь по ноге течет, и она такая красная, а трава рядом такая зеленая и вдруг эта трава начала ко мне приближаться и всё Больше я ничего не помню. А вообще-то я много из своей жизни помню. Вот. У меня такая память. А ты из своей жизни ничего не помнишь?
К счастью для девочек, вторая не вспомнила ничего достойного внимания, такого, что можно было бы рассказать после перечисленных выше ужасов. Только это их и спасло.
Я уже подумывала, а не искупать ли их в пруду. Столкнуть легонько, они и кувыркнутся. Тоже было бы событие, достойное красочного рассказа.
На Чусовой
Я писала белый храм, расположенный на высоком обрывистом берегу реки Чусовой. Расположилась я недалеко от мостика через речку, и народ ходил мимо, заглядывал. Взрослые деликатно смотрели издали, но дети подходили близко, смотрели, разговаривали, беззастенчиво комментировали, предполагая, видимо, мою полную глухоту.
Ой, наш храм, услышала я девчачий голос за спиной. Как красиво.
Ну и что, храм, как храм, раздался в ответ мальчишеский голос. Я тоже его на уроке рисования рисовал.
Интонации не оставляли сомнения, что мой рисунок и в подметки не годится его произведению. Я спорить не могла.
Мои неудачи вот они, налицо, а его гениальное произведение отсутствует, и обругать его нет никакой возможности. Пришлось промолчать.
О вреде трезвости
В июльский воскресный день мы решили прогуляться и утречком отправились в деревню, расположенную, как мы знали, на берегу реки Москвы. Мы это я, муж Леша и наша 2-х летняя дочка Катя.
Путь туда был не близким, и мы взяли с собой еду, обычный набор: вареные яйца, кусок колбасы любительской, хлеб, огурцы, и потопали.
Не прошли мы и с километр, как Катенька стала отставать, Алешка взял ее на руки, и тут нас догнал рафик, затормозил и спросил:
Куда?
Мы назвали деревню:
Садитесь, довезу.
Мы уселись в машину, в которой уже сидел, как мы позже выяснили, Мишка, и потряслись по колдобинам проселочной дороги.
Навстречу из облака пыли вынырнул грузовик, наш водитель лихо крутанул баранку, избегая столкновения, машина завизжала, как живая, и накренилась, норовя кувыркнуться в канаву.
Шофер дал задний ход, рафик закачался над канавой, раздумывая, падать ему или нет, а Алексей, не дожидаясь, героически выпрыгнул наружу. Я с Катей и Мишка не менее героически остались в фойе. Сидели, как сидели, ждали, что же будет.
Автомобиль задумчиво кренился набок, шофер газовал и давал задний ход, открытая дверца болталась, Алешка снаружи просил подать ему Катю и прыгать самой, но я трусливо сидела и на призывы мужа не реагировала: боялась, что машина завалится на нас именно в тот момент, когда мы будем из нее вылезать. Дальше канавы упасть не удастся, это всё же не серпантин в горах, и не в ущелье мы сползаем. Рафик завалился в кювет, но не боком, а носом. Машина фыркнула пару раз, чихнула и замолчала, стояла, задрав зад.
Алексей сполз в канаву и принимал нас с Катей, а грузный Михаил выполз сам. Выбрался из кабины и шофер. На лице его от уха до уха сияла счастливая улыбка. Он обошел вокруг машины, почесал затылок.
Ну, здесь уже недалеко, ободряюще сказал шофер нам, как бы извиняясь перед нами, что взялся везти и не довез.
А Михаилу сказал:
Кликни там шурина, скажи: Колька к нему ехал, да застрял в кювете, пусть приедет с трактором и вытащит.
И всё это звучало, как дело обычное, чуть ли не каждодневное.
Мы вчетвером продолжили путь, а шофер сел на обочину, подперев голову рукой. Лицо его приняло мечтательное выражение.
Я подумала, что мы с Катей очень мешались: несмотря на ситуацию Колька ни разу не матюкнулся.
Пыльной деревенской дорогой мы вышли на берег реки Москвы. Спускаться к самой воде с обрывистого берега мы не стали, гуляли по травке, Катя радостно рвала цветочки, и вскоре у нее были полные руки куриной слепоты и колокольчиков, и потом мне вверилась честь таскать эти увядающие букетики. Мы прошлись вдоль реки, посидели в тени, съели припасы и повернули к дому, закончился наш пикник.
Не успели мы пройти и пятисот метров, как нас обогнал знакомый рафик, лихо затормозил, Колька высунулся из окна и приветствовал нас, как родных.
Встреча с шурином не прошла для него бесследно, он был веселый, красный, и глаза как-то странно косили. Само собой, он ждал, что мы поедем с ним.
Лучше плохо ехать, чем хорошо идти, закричал он нам.
Можно отказать человеку, который зовет с собой от чистого сердца? Мы сели, и он, крутя баранку, рассказал нам, что его вытащил из кювета проходящий грузовик минут через двадцать после того, как мы ушли.
Хорошо посидели у шурина, заключил он, но завтра на работу.
Минут через двадцать мы благополучно, несмотря на совершенно пьяного водителя, прибыли в свой поселок.
Вот голову поправил, и всё в порядке, сказал нам на прощание Николай. А то поехал утром, не опохмелившись, и что вышло?
Гуси-лебеди
Дело было в Камышине.
Мы шли втроем, мой муж Алеша, я, а между нами, за ручки, наша трехлетняя дочка Катя. Расслаблено плелись на рынок, вечерело, и перед нами пылила стая крупных белых уток.
Посмотри, какие красивые уточки, обратилась я к дочке перед тем, как их обогнать.
Это гуси, строго сказал Алексей.
Это утки, не согласилась я, видишь же какие у них низкие попки и походка утиная.
Это гуси, не меняя интонаций, как заезженная пластинка, утверждал Алексей.
Но утки это, самые обыкновенные белые утки, закипая слезой, с вибрациями в голосе настаивала я.
Это гуси, также монотонно, без эмоций продолжал муж.
Вдруг птицы встревожились, замахали крыльями и пронзительно закрякали. Объясняли Алексею, что они утки, сердились, что их принимают за презренных гусей.
«Послушай, кря-кря кричат» я повернулась к мужу, чтобы сказать ему это, но он опередил меня:
Слышишь, га-га говорят, радостно, как будто он действительно получил доказательство своей правоты, произнес Лешка.
Я почувствовала отчаяние: наша маленькая девочка никогда не научится отличать гусей от уток, и я никогда не смогу доказать никому на свете, что сейчас перед нами идет стая уток. Если же начну плакать, то он скажет: