В эджвудском торговом центре тоже всегда находилось чем заняться. Местная аптека служила нашим основным источником леденцов и эксклюзивным поставщиком комиксов, а также бейсбольных и футбольных карточек. Я покупал там все подарки на День матери, начиная с возраста, когда мог самостоятельно пойти в магазин, и до момента, когда в шестнадцать лет получил права. В магазине алкоголя продавались изумительные пицца-сабы, здоровенные багеты с пиццей сырное объедение, тающее на языке. В прачечной самообслуживания я первым делом отправлялся к старинному торговому автомату с конфетами и затаривался упаковками жвачки «Бабл-Ям», невероятно дешевой, по десять центов пачка, тогда как везде она стоила по двадцать пять. Я горстями скармливал этому автомату десятицентовики, а потом продавал жвачку в школе отдельными кубиками. Это давало весьма недурной навар, который потом целиком возвращался в магазин и уходил на пицца-сабы. Ну и напоследок о самом сладком: о бильярдном зале отца нашего дружка Брука Хокинса. Здесь мы учились играть в пул-восьмерку и искали на грязном ковре четвертаки, потерянные выпивохами. Свет в бильярдной был всегда приглушен, забулдыг было полно, и почти всякий раз удавалось найти монетку.
На парковке перед торговым центром ребята постарше построили рампу для скейтбординга три метра в ширину и почти полметра высотой. Благодаря мощному освещению парковки мы гоняли по этой рампе днем и ночью. Иногда приезжали девчонки, целыми ватагами, на машинах, смотрели, как мы катаемся, и поддерживали нас радостным улюлюканьем.
Про Кавано и Андерсонов достаточно сказать, что в библиотеку они не очень-то рвались, а вот меня оттуда было за уши не вытащить. Развалюсь, бывало, в огромном мягком кресле в отделе взрослой литературы и пожираю книгу за книгой. Первым излюбленным объектом изучения стал генерал Джордж Армстронг Кастер, да и вообще все о Диком Западе, Гражданской войне и необъяснимых загадках. Меня тянуло к тайнам и детективным рассказам, я безоглядно верил в призраков и оборотней, в лох-несское чудовище и снежного человека.
Однажды в субботу к нам в город пришел всамделишный охотник на снежного человека. Пришел он откуда-то с запада и устроил в библиотеке обширную экспозицию. Охотник говорил небыстро и сильно сутулился. Мне запомнились кустистые брови, сросшиеся в одну, и нечесаные усы с проседью; а еще запомнилась изумительная лекция, в ходе которой демонстрировались фотографии, карты, рисунки и даже клок подлинной шерсти снежного человека охотник пришпилил его кнопкой к доске. Мне удалось уговорить Джимми пойти со мной, мы сели в центре первого ряда и восхищенно внимали каждому слову. А после лекции уединились в ближайшем проходе между книжными полками, пошептались и разродились планом. Вернувшись в лекционный зал, где дорогой гость позировал для фото и болтал с кучкой поклонников, мы приступили к первой фазе вышеупомянутого плана, а именно к совершению диверсии с целью отвлечения внимания. Сейчас мне уже не вспомнить, в чем конкретно состояла диверсия, однако полагаю, это было нечто связанное с падением диверсанта на пол и артистичным исполнением эпилептического припадка. Когда посетители с озабоченным видом сгрудились над моим трепыхавшимся товарищем, я проскользнул к выставочному столику и, сцапав несколько прядей подлинной шерсти снежного человека, сунул их в карман поглубже. Несколько минут спустя нам удалось бежать, и никто ничего не пронюхал. Я впервые с гордостью и стыдом признаюсь в этом грехе. И по сей день мне неизвестно, что приключилось с тем клоком подлинной шерсти снежного человека. Предположу, что мама нашла его в выдвижном ящике моего стола, брезгливо поморщилась и, покачав головой, выбросила.
Для меня существовало два пути домой из библиотеки или торгового центра. Первый путь проходил по Эджвуд-роуд. Ее надо было пересечь у главного светофора, а потом двигаться несколько кварталов по Хансон-роуд. Так мы добирались, если были на великах или скейтах. Но если пешком, то шли короткой дорогой. Тогда нужно было пересечь Эджвуд-роуд в ее опасной части прямо у торгового центра и пройти по длинной гравийной подъездной дорожке возле жуткого Майерс-Хаус. Миновав это чудовище, срезаешь по паре задних двориков одному совсем маленькому и другому не очень маленькому и вот ты уже стоишь на Тупело-роуд, всего в каком-то квартале от дома.
В каждом маленьком городке есть свой дом с призраками место, в котором, по слухам, просто жуть что случилось. Всякий раз, когда проходишь мимо такого места, сердце бешено колотится и волосы на руках встают дыбом. Майерс-Хаус был построен больше чем за двести лет до рождения любого из нас. По слухам, в девятнадцатом веке здесь устраивали ведьмовские шабаши. То было огромное здание в викторианском стиле с широкой тенистой верандой по всему периметру и двумя остроконечными башнями. Дюжина окон, напряженно всматривавшихся в город, не предвещала Эджвуду ничего хорошего. Находиться рядом с домом в дневное время было неприятно, но терпимо. Чувствовалось, что дом смотрит на тебя, примеряется к тебе. И все же днем ты знаешь (ну или надеешься), что он тебя не тронет. Дом был слишком умный и слишком злобный, чтобы выдать себя среди ясного дня.
А вот ночью все менялось. Дом нависал над тобой во мраке, голодный, хитрый и недремлющий. Отважиться пройти мимо него все равно что ринуться в опаснейшую одиссею. Нужно быть отчаянным храбрецом, чтобы замыслить подобное. Отважными нас вряд ли бы кто-нибудь назвал, однако мы отправлялись в эту одиссею. С одной стороны, из чистейшей лени (короткий путь он на то и короткий), а с другой из мазохистского желания пощекотать себе нервы.
Именно в те долгие, неспешные и напряженные прогулки по подъездной грунтовке я и принялся рассказывать друзьям свои страшные истории. Начинал обычно издали, с совершенно невинных событий, выстраивая повествование постепенно, там и сям обронив интересную детальку, рассчитывая темп сюжета так, чтобы самые жуткие и кошмарные повороты пришлись на тот момент, когда мы подходим к дому. К этому времени Джимми обычно чуть не падал на колени: «Заткнись, Чиз, ради бога, заткнись!» Но Чиз не затыкался. Бывало, брошу взгляд через плечо, глаза выпучу, будто призрака увидел, да и взвизгну так, что кровь в жилах стынет. А потом даю стрекача. Когда мы добегали до перекрестка Хансон и Тупело, визги наши становились задыхающимся хохотом, и мы не думали уже ни о чем, кроме как вновь отправиться в одиссею и пережить ее.
По всякому маленькому городку бродят россказни, а то и собственные полноценные легенды, и Эджвуд не был исключением. За несколько лет до этих событий я был еще малышом некая залетевшая девица спятила и, говорят, совершила самоубийство стала посреди железнодорожных путей за зданием школы, где на нее налетел скоростной поезд. С тех пор нашлось немало свидетелей, которые утверждали, что видели или слышали, как призрак девицы бродит по окрестным лесам. Один из наших закадычных дружков, словам которого точно можно верить, Боб Иринг, до сих пор готов поклясться, что видел группу ученых в белых халатах, которые проводили какие-то эксперименты на взаправдашнем инопланетянине. Боб говорит, что проник на запретную территорию эджвудского «Арсенала» и подглядел в складское окошко; так вот, голова у инопланетянина была размером с велосипедное колесо, а кожа голубая и мучнистая. Мы-то ему сначала не поверили, но Боб засел в библиотеке на пару недель, копаясь в старых газетных подшивках, а потом вынырнул оттуда с пачкой черно-белых ксерокопий статей шестидесятых и семидесятых годов, где рассказывалось о подобных же исследованиях внеземной жизни. Так что достоверность его рассказов опровергнуть сложно. Нельзя же просто так взять и отбросить все эти доказательства.
Похоже, никто не знает, когда Резиновый Жгут появился в Эджвуде. Я спрашивал сестер и выяснил, что о нем ходили слухи по городу, когда девочки были еще подростками. Однако все, кого я знал, до смерти боялись Резинового Жгута. Неясно было, человеческое это существо или жертва лабораторного эксперимента «Арсенала». По слухам а им мы внимали развесив уши, Резиновый Жгут был ростом выше двух метров и болезненно тощий. Руки словно палки застывшие, висят по бокам. Волосы короткая темная щетина. Глаза черные щелки, а рот мрачная прямая прорезь. Зубов никто никогда не видел никто из тех, кто выжил и рассказал, конечно же. В одежде Резиновый Жгут предпочитал темные тона; он обычно крался по безлюдным игровым площадкам и открытым пространствам на закате и выискивал детишек, чтобы утащить их и сожрать. Однажды, когда мне было семь, я играл в прятки с друзьями на детской площадке у церкви, неподалеку от дома. Рядом с качелями были установлены два ярко расписанных бетонных тоннельчика, метра по три с половиной каждый. В наших малышовых играх они были подводными лодками. В тот вечер я спрятался в одном из тоннельчиков. Некоторое время спустя, когда никто не пришел меня «застукать», я выглянул и готов поклясться хоть на целой пачке Библий! увидел, как из леса за дорогой появилась чудовищно высокая тощая фигура. Пройдя пару десятков метров, фигура резко сменила направление и заковыляла к нашей игровой площадке. Внезапно перепугавшись, я нырнул обратно в тоннельчик, замер там и затаил дыхание. Мгновения спустя я почуял жуткую кислую вонь, словно корзину с фруктами надолго оставили под солнцем. Я застыл, сдерживая рвотные спазмы. А потом увидел, как мимо зева тоннельчика прошаркала пара тощих паучьих ножек, ряженных в черные лохмотья. Я выжидал, как мне показалось, не меньше часа, пока звук шагов не стих, а потом для уверенности посчитал про себя до пятидесяти и рванул как безумный к дороге. Друзей я нашел перед домом Боба Иринга, те как ни в чем не бывало дурачились. Я рассказал им обо всем, что случилось, и чуть позже мы вернулись на площадку с подкреплением в виде отца Брайана Андерсона. Никаких следов странной фигуры, конечно, не нашлось. Но я-то не сумасшедший. Я-то знаю, что видели мои глаза. И что чуял нос.
Да, а еще, конечно, надо рассказать о Похотливом Призраке. Когда начались его проделки, я уже уехал учиться в колледж, но благодаря еженедельным выпускам «Иджис», которые мама сохранила для меня, остался в курсе событий. Кстати, прозвище «Похотливый Призрак» придумал кто-то из журналистов «Иджиса». Начиная с августа восемьдесят шестого неизвестный проник в дома по меньшей мере двух дюжин жительниц Эджвуда и лапал их прикасался к ступням, ногам, животам, волосам. И каждый раз, когда женщина просыпалась, преступник бежал из дома и исчезал в ночи. Полиции так и не удалось ни поймать нападавшего, ни даже установить его личность.
Эти и многие другие россказни всего лишь мимолетный взгляд на темную природу моего родного городка. Мое мнение можно назвать предвзятым, однако я вижу свой Эджвуд вовсе не сквозь ностальгическую дымку и не в сусальных лубочных картинках Нормана Роквелла. Как и во всех американских городишках, творились здесь и преступления, и насилие, процветало вероломство, происходили трагедии, случались разочарования. Была и неблагополучная часть города места, куда в темноте лучше не забредать. Когда я поступил в колледж, то сильно удивился: большинство парней в общежитии ни разу не дрались. Я же, когда покидал школу, считался ветераном более десятка драк. Кстати, директора моей школы посадили за растрату: дали реальный тюремный срок. А за пару лет до того арестовали учителя за серию вооруженных ограблений в Мэриленде, Пенсильвании и Делавэре в свободное от работы время он «брал» банки.
В отличие от большинства жителей округа Харфорд и благодаря тому, что жили мы поблизости от эджвудского «Арсенала», эджвудцы были весьма пестрым и неоднородным сообществом. Тут жило немало семей военных, а такие семьи часто приезжают и уезжают. Эджвуд служил домом обширному афроамериканскому и латиноамериканскому населению, их дети ходили здесь в школу. Однако и в наше нынешнее просвещенное время одного лишь их присутствия оказывалось достаточно, чтобы запугать некоторых горожан. Получив права, я столкнулся с тем, что жившие за городом родители девчонок, с которыми я встречался, не отпускали дочек ни на тусовки, ни на спортивные матчи в Эджвуд.
Без обид, ладно? говорили они и больше ничего не объясняли.
Я вежливо улыбался и все равно возил девчонок в Эджвуд.
В выпускном классе эджвудская школьная команда по лакроссу[9] впервые в истории школы выиграла кубок штата, и ученики из соседнего, но гораздо более престижного Фолстона дразнили нас, скандируя с трибун: «Все отлично, просто класс, будете пахать на нас!» Правда, мы, эджвудские, от такого заносчивого к нам отношения только крепли: черт с ним, мы против всего мира! Мы не просто из одного города, мы семья. Нет у нас крутых тачек, дома наши не дворцы, и садовников мы не держим. Родители наши не вхожи в элитарные загородные клубы или деловые организации, их удел ветеранская организация да школьный родительский комитет. Мы и мои дружки лучшей жизни и не желали.
* * *
В моей душе навсегда запечатлелись два особенно ярких воспоминания об Эджвуде. В первом мне пять лет, мы только что сюда переехали. Стоит морозная декабрьская ночь, земля укрыта толстым одеялом свежевыпавшего снега. После обеда мы с отцом надели теплые зимние куртки, лыжные шапочки, перчатки, боты и отправились на улицу. Подъездные дорожки и тротуары в основном везде расчищены. В окнах и на коньках крыш домов по всей Хансон-роуд сияют рождественские огоньки. Машин почти нет, в воздухе тишина и покой. Взявшись за руки, мы с отцом молча поднялись по Тупело, мимо Черри-корт и Джунипер-драйв на вершину здоровенного холма на Бейберри. Тут отец обернулся и посмотрел назад. Я тоже, глядя на него, посмотрел вниз с холма. И этот вид просто потряс меня. Каждый дом по обе стороны улицы, насколько хватало глаз, сиял разноцветными рождественскими огоньками, некоторые из них весело подмигивали. Сверкающие снежные покровы перед крыльцом каждого дома переливались калейдоскопом ярких красок: красно-зелеными, желто-голубыми, серебристо-золотыми. У какого-то крыльца хором пели «Тихую ночь»; под крышей другого дома на нежном ветерке покачивался огромный пластиковый Санта в окружении летящих оленей.
Я, помнится, подумал: «Я здесь живу. Это волшебно, я хочу, чтобы так было всегда». Отец крепко сжал мне руку, видимо, почувствовав, что я затаил дыхание. Я сжал его руку в ответ, и, постояв так еще немного, мы вместе побрели по улице, внимая зрелищу.
По случайности второе воспоминание, что я бережно храню, также приходится на снежный зимний вечер. Мне пятнадцать, мы с дружками только что откатали на санках долгий морозный день, гоняя по холмам вокруг начальной школы на Седар-драйв, что недалеко от нашего дома. На самом высоком из холмов стояла водонапорная башня, ее длинные тощие опоры всегда будили в моей голове образы разбушевавшихся инопланетян из любимого фильма «Война миров». Хотя в детстве эта башня часто являлась мне в кошмарах, теперь я стал старше и отважнее. Друзья чуть раньше потопали домой обедать, и я остался на холме в одиночестве. Какие-то еще парни недолго катались со мной, но и они уже минут двадцать как исчезли, а я так заигрался, что и не заметил. Голодный, уставший и окоченевший, я еще раз скатился с холма и отправился домой.