Василий Щепетнев
Рикошет
1
Если после волнового перехода у тебя ничего не болит, значит, ты умер.
У меня болело всё. Руки, ноги, голова, внутренности, кости, да к чему ни прислушайся всё вопило, плакало или просто шептало, в зависимости от остатка сил.
Что ж, бывает. Волновой переход дело не рядовое, и разум, переместившийся на триста пятьдесят миллионов километров в у-тело, должен свыкнуться с новой оболочкой. Потом можно будет подогнать у-тело по вкусу, но это потом. Сейчас же нужно пройти фиксацию и контроль.
Я открыл глаза. По очереди. Сначала правый. Увиденное мне не понравилось. Тогда левый. И здесь ничуть не лучше. Центр приёма за время прошлого визита, а было это месяц назад, изменился разительно.
И не в лучшую сторону.
Я сел. Никто меня не поддержал, никто не остановил, никто не спросил о самочувствии. Такого просто не могло быть, я ведь сам перед пуском нервно шутил с Гибаряном и его бригадой, а вот на тебе никого в приёмной. Да это и не приёмная вовсе, будто я приёмных не видел, тем более гибаряновскую знаю назубок, два раза в неё перемещался. Сегодня должен был быть третий, финальный переход, после чего испытаниям предстояло выйти на расширенный уровень.
Но выйдут ли?
Я поднялся, встал с кровати (кровати, а не функционального кресла вот и ещё одна странность!). И сила тяжести земная. Полно, да на Марсе ли я?
На заплетающихся ногах я подошел к окну. Воля ваша, но это ни разу не Марс.
Тогда где я? На Земле? Переход не состоялся? Но тогда почему я в чужом теле?
Может быть, рикошет? Теоретики не исключают возможность спонтанного рикошета, но вероятность его в миллион раз меньше, нежели вероятность столкновения с крупным метеоритом во время перелёта «Земля-Марс». Или в триллион. Всё равно теория, авария из-за столкновения с метеоритом известна лишь одна, и то неясно, был ли тот метеорит естественным или же рукотворным. О ментальном рикошете известно и того меньше. Ничего не известно, во всяком случае, при волновом переходе человека.
И тут меня скрутило. Пусть с запозданием, но дошло: отравление, и серьёзное отравление. Кетоны, эфиры, барбитураты, метанол, этанол Короче, спасайте меня все.
А никогошеньки рядом нет.
Я добрел до крана старинного, водопроводного. Вода в кране была плохонькая, но на экстренный случай и этой рад. Свалился в ванную, тоже явно с раскопок. Выпил воды. И начал проводить детоксикацию.
Случайно я эндобиолог. То есть не случайно, на первой стадии испытаний эндобиологи только и работают первопроходцами. Вот и пригодилось.
Размышлять на отвлечённые темы было некогда. А отвлечёнными темами были все, не относящиеся к выживанию. Я стремился выжить, а уж потом, если справлюсь с первой задачей, придёт время и задач других.
Пил воду. Активизировал ферменты, расщеплял смертельные яды до полусмертельных, полусмертельные до четвертьсмертельных, и так далее. Выводил яды и продукты распада всеми доступными способами. Дыхание, пот, моча и очень жидкий понос. Опять пил воду, теперь подслащенную (на счастье, в квартирке нашлось немного сахара) и опять выводил яды. Поправлять печень, почки и прочие пораженные органы стал чуть позже, когда понял, что от яда в ближайший час не умру.
Лечился изнутри: белки, жиры, углеводы и минералы брал свои. Вернее, тела, в которое попал. И продолжал пить и выводить, выводить и пить.
Как это меня угораздило-то? В протоколе эксперимента никаких отравлений не предусматривалось. Стартовать с Луны, воплотиться на Марсе, адаптироваться и в обратный путь с освобождением у-тела, чтобы не множиться сверх меры. А тут
Я провел анализ. Что ж, из критического положения удалось выйти. Токсинов во мне осталось мало, выйдут в обычном режиме, органы удалось сберечь от необратимых повреждений. Сейчас бы поспать часочка три, да некогда. Нужно понять, что, всё-таки, случилось. Или хотя бы попытаться понять.
Я вымылся сам, вымыл ванную. Вода холодная это я не жалуюсь, это я отмечаю. В плохоньком зеркале себя я не узнал. Конечно, это не я. И глаза не мои, и уши, и всё остальное. Положим, собственные уши и глаза изменить эндобиологу несложно, что угодно изменить можно, было бы время и материал, но я-то ничего не менял.
Я выбрался в комнату. Обставлена скудно, как в пиэссе «На дне», которую мы ставили в школьном драмкружке. В зеркале-трюмо я не умещался, но и того, что увидел, подтверждало никак не я это.
У-тело? Не бывает таких у-тел. У-тело близко к идеалу, все органы работают безупречно, в общем Аполлон Бельведерский, только мозг чистый, в смысле пустой. Вселяйся и работай, а индивидуальность в тело привносишь потом. Но моё нынешнее местообитание не то, что на Аполлона не тянет даже на «рядового необученного» работы Кастелло. И скелет, и мышечная масса, и вид, и осанка таких не берут в космонавты. Даже в поход по родному краю второй категории не берут: ты, брат, сначала пойди, поработай над собой. А не в состоянии вот направление на коррекцию.
Положим, пришлось израсходоваться на срочную очистку и ремонт, но зубы как можно жить в наше время с такими зубами? Да и зрение, и слух, и обоняние все либо плохое, либо очень плохое. И на отравление списать трудно.
Зазвонил телефон. Обыкновенный, хоть и старенький в этой квартире всё было старенькое. Или откровенно старое.
Я поднес к уху трубку.
Что, живой еще? голос злой, напряженный, женский.
Скорее да, чем нет.
Очередная болтовня? Или только пугал, пожалейте несчастненького? Я так и знала. Не звони мне больше. Никогда.
Но я
Денег не будет. Хватит и того, что мы тебе дали. Учти, станешь надоедать скажу Игорю. Ты ведь знаешь Игоря? Потому забудь обо всем и живи, раз уж решил жить.
В трубке гудки отбоя. Я посмотрел на неё, пытаясь осмыслить услышанное. Похоже, предполагалась, что я, то есть моё нынешнее тело, мертво. Так бы и было, если бы я запоздал с очищением.
Я набрал номер Лунной лаборатории.
«Набранный вами номер не существует», ответил бесстрастный голос. Тогда Земной филиал. «Набранный вами номер не существует». Третья попытка пришлась на Личного Секретаря. И опять «Набранный вами номер не существует».
Это куда же я попал, если невозможно связаться с Личным Секретарем?
Оставались публичные службы помощи, но я решил повременить. Понять, что следует говорить, а о чем лучше умолчать.
Рядом с телефоном лежали два листка бумаги. На одном написано коротко: «В смерти своей никого лично не виню. Время такое. Виктор Брончин» Закорючка-подпись и дата. Датировано письмо было по грегорианскому календарю двадцать пятым июлем две тысячи пятнадцатого года. Вот и хорошо, а то уже начали лезть в голову всякие нелепицы о переходе в прошлое или будущее некоторые теоретики и этого не исключали. Вернее, один теоретик. Даже меньше.
Никакого прошлого, значит. О будущем почему-то не думалось.
Я развернул второй листок.
«Лика! Если ты читаешь эти строки, значит, ты всё-таки пришла, а я всё-таки мёртв. Ну и ладно. Оно, может, и малодушно бросить карты, не закончив игру, но что делать, если игра надоела смертельно? И проигрыш не радует, и выигрыш, даже если и случится Хотя с чего бы ему случаться? Деньги на похороны в обычном месте, должно хватить по низшему разряду. Пусть потомки помучаются, поищут. Моцарта вон до сих пор могилу найти не могут. Ладно, пустое. Пока-пока!»
Значит, вон оно как. Виктор Брончин сознательно решил умереть, наглотался гадости, потерял сознание, на пороге, за порогом, у выхода и тут в его опустевшее сознание попадаю я. Эндобиолог, и хороший эндобиолог. С большим практическим стажем, не раз бывавший в переделках. Беру контроль над телом в собственные руки, спасаюсь и вот теперь стою, думаю, что делать дальше.
Что делать, что делать Сориентироваться на местности, вот что делать.
Я не спеша осмотрел жилище Виктора Брончина. Он, похоже, был педантом. Всё разложено по полочкам, у всего даже надписи есть. Похоже, Виктор офицер. Или бывший офицер. Этот вывод дался мне легко достаточно было открыть платяной шкаф и увидеть парадную форму. Покрой странный и погоны странные. Или он актёр, в роль вживается?
В мусорном ведре я нашел множество пустых упаковок всякой дряни. Того, что лет пятьдесят считали лекарством, и того, что и тогда считали дрянью. Ага, вскрыл, таблетки высыпал, а упаковки бросил в ведро. Я же говорю аккуратист. На крохотном кухонном столике бутылка, стакан и блюдце с тонко порезанным лимоном. Бутылка пустая, лишь на дне осталось чуть-чуть. Этикетка сообщала, что это коньяк. Я понюхал. По коньякам я не специалист, но, помнится, их изготавливают из винного, сиречь виноградного спирта, здесь же был спирт пшеничный. И ещё полдюжины составляющих, к коньяку отношения не имеющих и это я определил лишь по запаху, а обоняние у Виктора Брончина далеко не в лучшем состоянии после пережитого.
Лимон же остался лимоном. Недозрелым, но лимоном. Значит, открыл бутылку, налил коньяк в большой фужер и им, коньяком, запил таблетки, закусив лимончиком. Ввёл для верности инсулин в ведре был шприц и флакон, после чего лёг на застланную наново постель. Такая вот последовательность.
Я вернулся к столу письменному. Открыл ящик, выдвинул. Коричневая папка с документами. Документы древние, большей частью рукописные или машинописные. Паспорт, военный билет я распознал сразу, остальные ввергли в сомнение.
В паспорт были вложены бумажки. Ага, деньги. Судя по всему, здесь они в ходу. Рубли, но странные рубли. Я пересчитал: сколько стоит умереть по последнему разряду, без почестей.
С каждой бумажкой непонятного становилось больше и больше. Сменю точку зрения.
Я вновь подошел к окну, теперь уже стоя на ногах если не крепко, то уверенно, нежели в минуту прибытия.
Вид открывался фантастический. С высоты двадцати метров коробка двора, заставленная мобилями. Судя по всему виду, запаху и шуму были они жестяными и работали на углеводородном топливе, скорее всего на бензине. Середина двадцатого века в лучшем случае. Много мелкой дряни: пластиковые пакеты, битые и целые бутылки, просто бумажки, да мало ли чего Но самым невероятным были люди. Они двигались, сидели, говорили разбалансировано. Неэффективно. Как неисправные автоматы. Да и вид их, отсюда, с высоты двадцати метров, оставлял желать лучшего. Вроде Виктора Брончина, если не хуже. А напротив меня здания, донельзя убогие. Голая функция, воображение термита. Да и функция именно голая, в жару в таких жилищах должно быть жарко, в стужу холодно, и приходилось либо тратиться на охлаждение и обогрев, либо так и жить то в жаре, то в холоде. Бараки для бесправных? Строили такие в конце сороковых, начале пятидесятых двадцатого века.
Похоже, я в городке аутсайдеров. Людей, не признающих ни трансформацию тела, ни развитие духа. Живущих по заветам прадедов. И телефонная станция у них автономная, потому и не связала меня ни с Лунной лабораторией, ни с Личным Секретарем. Вот только живут аутсайдеры в поселениях маленьких, редко превышающих тысячу человек. А тут
Я вернулся в кухоньку, окном своим выглядывающую на противоположную сторону. Не двор, а улица лежала предо мой. Насколько можно судить большая улица. По улице медленно ползли мобили, над которыми дрожало марево выхлопа. Нет, счет на большие тысячи.
Аутсайдерами я пристально не интересовался, не было причины. Почему бы им и не жить в крупном селении, в городе? Заняли какой-нибудь из бывших промышленных, заняли и живут. Проблема, откуда у них топливо для мобилей? Получают по квоте, как прописано в Декларации Свободы. Из угля синтезируют, либо из мусора. Вон его, мусора, тут сколько
И всё-таки, всё-таки
Я вернулся к бумагам. К паспорту. Двуглавый орел, Российская Федерация. Для игры слишком уж серьёзно. Хотя мне ли не знать, как легко заигрываются люди.
Я почувствовал приближение голода. Да, на очищение ушло немало и энергии, и структуры. Необходимо восполнить. А если речь идет о переустройства тела а она, речь, идет, несомненно, пусть я и говорю сам с собою, еды нужно много. В квартире оставалось много интересных и непонятных вещей, но нужно определить материальный базис.
Статусной карты Виктора Брончина я не нашел. Возможно, её у Брончина и не было: аутсайдеры потому и аутсайдеры, что не признают статус. Тогда как я получу еду? За деньги?
О деньгах я знал многое. Из детских книг. Мушкетёры, рыцари, путешественники все пользовались деньгами. И в пьесах Горького тоже. Я даже старые плоские фильмы помнил, где актеры изображали процесс купли-продажи. Нужно только знать покупательную способность нынешнего рубля. Ладно, разберусь. Погляжу, как поступают другие, подумаю, ещё раз посмотрю и разберусь. Слепо следовать фильмам не стану, те ведь изображали середину двадцатого века, или даже вовсе век четырнадцатый, а за окном двадцать первый, тем более, в городке аутсайдеров.
Проще всего, конечно, было спросить у любого прохожего, где тут местный совет, а уж местный совет, аутсайдерский или нет, обязательно бы связал меня с Личным Секретарем, но я воздерживался от слишком простых решений. И причиной тому было самоубийство Виктора Брончина. В нормальном окружении самоубийство относительно здорового и относительно вменяемого человека штука чрезвычайная. Я вспомнил звонок неизвестной женщины (Лики?) и решил подождать. У аутсайдеров порой бывают самые странные представления о современности. О перемещенном сознании в частности. Кто я для них? Виктор Леонидович Брончин? Или Артем Иванович Краснов? Вопрос не простой, недаром перенос сознания по-прежнему остается на стадии эксперимента, и знают об этом далеко не все. В городке аутсайдеров могут совершенно ничего не знать, более того, должны ничего не знать. И будут обходиться со мной, как Брончиным по аутсайдерским правилам. Какой у Брончина личный секретарь? Какая Лунная лаборатория? Ну-ка, смирительную рубашку, электрошок и гипогликемическую кому с клистиром перед процедурой.
Я, конечно, утрирую. Правила внутри аутсайдерских поселений не могут нарушать Декларацию Свободы. Но ведь откуда-то появились у Брончина древние лекарства современного выпуска? И эти сотни мобилей, медленно катящие по улице, тоже нарушают Декларацию, сжигая без необходимости воздух и углеводороды. Попадёшь в щель исключения, и когда еще из нее выберешься. Нет, торопиться не след.
Я отыскал бельё, одежду. Сидело на мне скверно: и параметры мои изменились, да и изготовлено все поточно, кое-как. Ничего, мы не привередливые.
Одевшись, я взял паспорт, часть денег (не клади все яйца в одну корзину), положил во внутренний карман пиджака. Ах да, запоры Запоры в квартирке были примитивные, механические, и открывались примитивным же ключом. Чисто начало двадцатого века!
Заперев дверь, я стал спускаться по лестнице. В доме был и подъёмник, но он ни видом, ни звуком, ни запахом доверия не вызывал. Лестница, впрочем, не далеко от подъёмника ушла по части вида и запаха, но в ней застрять было сложнее. К тому же, спускаясь по лестнице, я проверял, насколько владею телом, и что следует изменить.
Спустившись на пять этажей, я прошел уже через совсем грязный подъезд и вышел во двор. Да, бензин. И скверный бензин используют местные мобили.
Во дворе на лавочках вокруг разбитого стола сидели двое мужчин и три дамы. Пили и закусывали.
Один из мужчин привстал, махнул рукой и крикнул:
Эй, Леонидыч, возьми-ка пивка да присоединяйся! Видишь, дама простаивает!