Металлический грохот жалюзи, которые служащие «Лондона» снова подняли, прозвучал для Лопеса заключительным аккордом, завершавшим что-то, что решительно оставалось позади. Медрано же закурил новую сигарету и уставился на темные неразборчивые столбцы «Ла Пренсы». Автобус просигналил и медленно тронулся с места. Компания Мохнатого загрустила и пришла к выводу, что расставания всегда причиняют страдания, потому что одни уезжают, а другие-то остаются, но покуда хватит здоровья, так будет всегда, путешествия одним будут доставлять радость, а другим огорчение, потому что одни отправляются путешествовать, а другие не надо этого забывать остаются. Мир скверно устроен, куда ни посмотри, везде одно и то же: кому-то все, а кому-то ничего.
Что вы скажете о речи инспектора? спросил Медрано.
Знаете, со мной уже много раз такое бывало, сказал Лопес. Пока он говорил, его объяснения казались мне вполне приемлемыми, и я даже почувствовал себя вполне комфортно. А вот теперь они представляются мне уже не столь убедительными.
Заметьте: масса забавных деталей, сказал Медрано. Насколько проще им было бы собрать нас на таможне или на пристани, вам не кажется? Как будто не желают лишить тайного удовольствия кого-то, кто наблюдает за нами из окна муниципалитета. Как в шахматах, когда ради чистого удовольствия игру специально усложняют.
Иногда это делается, чтобы скрыть замысел. Такое ощущение, будто что-то не получилось и хотят это скрыть, или вот-вот отменят плавание, или просто-напросто не знают, что с нами делать.
Было бы жаль, сказал Медрано, вспомнив Беттину. Не хотелось бы в последний момент остаться ни с чем.
Низом, где было уже совсем темно, они подъезжали к северной гавани. Инспектор взял микрофон и обратился к пассажирам с видом завзятого экскурсовода. Рауль и Паула, сидевшие впереди, обратили внимание, что водитель специально ехал очень медленно, давая возможность инспектору говорить и говорить.
Ты, конечно, заметила, сказал Рауль Пауле на ухо. Довольно широко представлены все слои общества. С их излишествами и нехватками в самых ярких проявлениях Мы-то с тобой какого черта тут делаем.
По-моему, будет очень интересно, сказала Паула. Послушай лучше, что говорит наш Виргилий. Слово «сложности» не сходит у него с языка.
За десять песо, в которые нам обошелся лотерейный билет, сказал Рауль, претендовать на полную безоблачность, по-моему, не приходится. Как тебе эта женщина мать с сыном? Мне нравится ее лицо, как изящно очерчены скулы и рот.
Самый выдающийся паралитик. Смахивает на клеща.
А как тебе этот парень, который едет со всем семейством?
Скорее семейство едет с парнем.
Семейство менее выразительно, чем он, сказал Рауль.
Все зависит от цвета стекла, сквозь какое смотришь на мир[13], продекламировала Паула.
Инспектор особо подчеркнул необходимость во что бы то ни стало сохранять выдержку, свойственную культурным людям, и не волноваться в случае незначительных накладок или осложнений (снова осложнений) технического характера.
Но ведь все прекрасно, обратился доктор Рестелли к Персио. Все замечательно, как вы считаете?
Я бы сказал, несколько суматошно.
Ничего подобного. Я полагаю, у руководства были свои причины, чтобы организовать все именно таким образом. Лично я, возможно, кое-что сделал бы иначе, не скрою, особенно это касается списка пассажиров, далеко не все присутствующие соответствуют должному уровню. Вот, например, молодой человек, видите, он сидит по другую сторону прохода
Мы не успели познакомиться, сказал Персио. А может, и вообще не узнаем друг друга.
Вы, возможно, с такими не сталкивались. Но я, как преподаватель, по роду занятий
Хорошо, сказал Персио, сопроводив это величественным жестом руки. Во время кораблекрушений, случалось, самые отпетые негодяи вели себя замечательно. Знаете, что произошло, когда тонул «Андреа Дориа».
Не помню, сказал доктор Рестелли, несколько уязвленный.
Там был случай: монах спас матроса. Так что видите, ничего нельзя знать заранее. У вас не вызывает беспокойство то, что говорит инспектор?
А он все еще говорит? Может, надо его послушать?
Плохо, что он все время повторяется, сказал Персио. А мы уже подъехали к причалу.
Хорхе вдруг заинтересовался судьбой резинового мяча и бильбоке с позолоченными заклепками. В каком они бауле? А роман Дэви Кроккета где?
В каюте все отыщем, сказала Клаудиа.
Вот здорово, каюта на двоих. Мама, тебя укачивает?
Нет. Почти никого не укачает, разве только Персио и, может быть, кого-то из этих сеньор и сеньорит, которые сидели за столиком, где пели танго. Ничего не поделаешь.
Фелипе Трехо перебирал в уме названия портов, где предстояли стоянки («если только непреодолимые осложнения не вынудят в последний момент внести изменения», сказал инспектор). Сеньор и сеньора Трехо смотрели в окошко, провожая каждый уличный фонарь таким взглядом, словно никогда его больше не увидят и эта потеря чрезвычайно их удручает.
Всегда грустно покидать родину, сказал сеньор Трехо.
А что такого? сказала Беба. Мы же вернемся.
Конечно, дорогая, сказала сеньора Трехо. Всегда возвращаешься в уголок, где ты увидел свет, как говорится в стихах.
Фелипе перебирал названия, как диковинные плоды, смаковал их во рту, прикусывал: Рио, Дакар, Кейптаун, Йокогама. «Из нашей компании никто не увидит столько за раз, подумал он. Буду посылать им открытки с видами» Он закрыл глаза, вытянул ноги. Инспектор говорил что-то о необходимости непременно соблюдать некоторые предосторожности.
Должен обратить ваше внимание на необходимость непременно соблюдать некоторые предосторожности, сказал инспектор. Руководство тщательно продумало все детали предстоящего путешествия, однако ввиду возникших в последний момент сложностей, возможно, придется внести некоторые изменения.
Инспектор сделал паузу, водитель заглушил мотор, и неожиданно для всех в мертвой тишине раздался клекот дона Гало:
А на каком пароходе мы плывем? Мы до сих пор не знаем, на каком пароходе плывем
XIII
«Вот он, вопрос, подумала Паула. Тот злополучный вопрос, от которого вся игра может пойти насмарку. Сейчас скажут: «На»
Сеньор Порриньо, сказал инспектор, пароход как раз и есть одно из осложнений технического порядка, которые я имел в виду. Час назад, когда я имел удовольствие присоединиться к вам, руководство пришло к соглашению по этому вопросу, однако же могли возникнуть и непредвиденные изменения, в результате которых дело может принять несколько иной оборот. Я полагаю, что нам следует подождать несколько минут и ситуация окончательно прояснится.
Отдельная каюта, коротко бросил дон Гало. С отдельной ванной. Как было договорено.
Договорено, любезно сказал инспектор, не совсем точное слово, однако не думаю, сеньор Порриньо, что в этом плане будут какие-либо сложности.
«Нет, не как во сне, это было бы слишком просто, подумала Паула. Рауль сказал бы, что это скорее похоже на рисунок, рисунок»
Рисунок какой? спросила она.
Что значит какой рисунок? сказал Рауль.
Ты сказал бы, что все это скорее похоже на рисунок
Анаморфный, дурочка. Ну да, немного похоже. Одним словом, неизвестно даже, на какой пароход нас сунут.
Они расхохотались, потому что обоим им это было совершенно безразлично. Не то что доктору Рестелли, чья твердая вера в незыблемость государственного порядка была поколеблена впервые в жизни. У Лопеса и у Медрано выступление дона Гало пробудило желание выкурить еще по одной сигарете. Их тоже все это чрезвычайно забавляло.
Похоже на поезд-призрак, сказал Хорхе, прекрасно разобравшийся в происходившем, садишься в него, и с тобой начинают происходит странные вещи: то мохнатый паук ползет по лицу, то скелеты пляшут
Мы всю жизнь жалуемся, что не происходит ничего интересного, сказала Клаудиа. И когда наконец происходит (а интересным может быть только подобное этому), большинство начинает испытывать беспокойство. Не знаю, как вам, а лично мне поезда-призраки кажутся гораздо более забавными, чем Генеральная железнодорожная компания «Рока».
Разумеется, сказал Медрано. По сути, дона Гало и некоторых других беспокоит то, что наше будущее находится в несколько подвешенном состоянии. Поэтому они волнуются и спрашивают, как называется пароход. А, собственно, что такое название? Разве оно является гарантией того, что мы все еще называем «завтра», это чудище с занавешенным лицом, ни в какую не желающее открыть лицо и подчиниться.
А между тем, сказал Лопес, впереди начинают вырисовываться роковые силуэты небольшой военный корабль и светлоокрашенный сухогруз. Скорее всего, шведский, у их судов лица всегда чистые.
Очень кстати заговорили о нашем неопределенном будущем, сказала Клаудиа. Но вся эта затея приключение, пусть обыденное, но приключение, а в любом приключении будущее самая большая ценность. Если мы находим в этой затее особый вкус, то потому, что приправой тут служит будущее, прошу прощения за кулинарную метафору.
Дело в том, что не все любят острые соусы, сказал Медрано. Есть, по-видимому, два совершенно противоположных способа усилить вкус настоящего. В данном случае некое Руководство решает устранить всякое конкретное упоминание будущего и создает тайну с отрицательным знаком. Разумеется, люди предусмотрительные пугаются. А лично моим ощущениям это абсурдное настоящее придает остроту, я наслаждаюсь каждой минутой.
И я тоже, сказала Клаудиа. Отчасти потому, что не верю в будущее. От нас скрывают всего лишь причины настоящего. Возможно, они и не догадываются, сколько магии для нас в их бюрократических тайнах.
Конечно, не догадываются, сказал Лопес. Магия, да Скорее всего, тут, как всегда, невероятное переплетение интересов, причин, сложных чиновничьих взаимоотношений.
Не важно, сказала Клаудиа. Коль скоро это доставляет нам такое удовольствие.
Автобус уже остановился около складов таможни. Порт тонул в темноте, редкие фонари и сигареты офицеров полиции, стоявших у отворенной двери, много света не давали. На расстоянии нескольких метров ничего не было видно, и густой запах летнего порта сразу же прилипал к лицам выходивших из автобуса людей, затушевывая на них выражение растерянности или радости. Дона Гало водрузили в кресло, и шофер покатил его ко входу, где уже стоял и распоряжался инспектор. «Не случайно, подумалось Раулю, все идут, сбившись в кучку. Словно боятся отбиться».
Один из офицеров выступил вперед сама любезность.
Добрый вечер, сеньоры.
Инспектор достал из кармана бумаги и передал офицеру. Сверкнул луч электрического фонарика, где-то просигналил автомобиль, кто-то, невидимый, закашлял.
Сюда, пожалуйста, будьте любезны, сказал офицер.
Желтый глаз фонарика пополз по бетонному полу, усеянному соломенной трухой, металлическим мусором, мятой бумагой. Тихие разговоры гулко зазвучали в огромном пустом бараке. Желтый глаз высветил длинную таможенную стойку и застыл, указывая путь осторожно приближавшейся кучке людей. Слышно было, как Мохнатый сказал: «Ну и навороты, точь-в-точь как у Бориса Карлофа». Фелипе Трехо закурил сигарету (мать ошеломленно уставилась на сына, первый раз курившего в ее присутствии), и огонек спички на мгновение неверным светом осветил всю сцену вереницу растерянных людей, направлявшихся в глубь помещения к дверному проему, за которым темным светом светилась ночь. Нора, повиснув на руке Лусио, зажмурилась и не желала открывать глаз, пока они не окажутся за дверью, под открытым небом без звезд, на свежем воздухе. Они первые увидели пароход, и когда взволнованная Нора обернулась, чтобы сообщить об этом остальным, полицейские с инспектором уже окружили процессию, фонарик был погашен, и только тусклый свет уличного фонаря освещал край деревянного трапа. Инспектор отрывисто похлопал в ладоши, и из нутра пакгауза, неловкой насмешкой, донеслись еще более отрывистые и механические хлопки.
Я благодарю вас за проявленный дух сотрудничества, сказал инспектор. Мне остается лишь пожелать вам счастливого плавания. Судовые офицеры займутся вами и проводят в каюты. Пароход отчалит через час.
Медрано вдруг показалось, что слишком долго они, прикрываясь иронией, оставались пассивными, и он выступил вперед. Как всегда в подобных случаях, ему стало смешно, но он сдержался. И как всегда, он испытал глухое удовольствие, со стороны наблюдая себя самого в момент, когда собирался совершить поступок.
Скажите, инспектор, уже известно, как называется судно?
Инспектор утвердительно наклонил голову. Даже в темноте ясно была различима плешь, обрамленная венчиком волос.
Да, сеньор. Офицер только что сообщил мне, а ему позвонили из центра и сказали, куда нас вести. Судно называется «Малькольм» и принадлежит компании «Маджента Стар».
Грузовое, судя по очертаниям, сказал Лопес.
Грузопассажирское, сеньор. К тому же из лучших, поверьте. Превосходно оборудованное, готовое принять на борт небольшую группу избранных пассажиров, каковыми вы и являетесь. У меня есть опыт в этой области, хотя я и служил главным образом в налоговых учреждениях.
Вам будет там прекрасно, сказал полицейский офицер. Я поднимался на судно и заверяю вас, это так. Была заминка, команда бастовала, но теперь все улажено. Вы же знаете, как разлагают коммунистические идеи, раз от разу служащие разбалтываются, но, к счастью, мы живем в стране, где есть порядок и власть. И в конце концов даже самые отпетые иностранцы берутся за ум и кончают дурить.
Поднимайтесь на борт, сеньоры, пожалуйста, поднимайтесь, сказал инспектор, отступая в сторону. Очень приятно было познакомиться, и сожалею, что мне не посчастливилось отправиться с вами в плавание.
И он хихикнул, как показалось Медрано делано. Все столпились у трапа, кто-то прощался с инспектором и офицерами, а Мохнатый снова принялся помогать переносить дона Гало, который, похоже, задремал. Женщины с опаской цеплялись за перила, остальные поднялись быстро и молча. Когда Рауль, уже на нижней палубе, вздумал оглянуться, то увидел в густой тени инспектора и офицеров, они тихо о чем-то разговаривали. И, как все это время, все приглушенно и свет, и голоса, и даже плеск речной волны о корпус судна и о причал. Да и на капитанском мостике «Малькольма» было не особенно светло.
С
Сейчас Персио снова примется думать, фехтовать мыслью, как коротким сухим прутом, сосредотачиваясь на добравшейся уже до каюты глухой дрожи: как будто на ворохе фетровых обрезков идет борьба или кавалькада проносится по роще пробковых дубов. Неизвестно, в какой момент огромный лангуст двинул главный шатун, и маховик, в котором долгие дни дремала скорость, раздраженно выпрямился, протирая глаза, и стал расправлять свои крылья, хвост, фаланги, готовясь атаковать воздушные и водяные просторы, хрипло взреветь сиреной, отозваться чутким нактоузом. Даже не выходя из каюты, Персио уже знает, что представляет собой судно, и находит свое место на нем в этот азимутальный момент, когда два грязных упорных буксира начнут метр за метром тащить за собой огромную махину из меди и железа, отрывая ее от каменистого берегового причала, вырывая из цепких объятий бухты. Рассеянно открывая черный баул, с восхищением оглядывая шкаф, такой вместительный, и хрустальные стаканы, благоразумно прикрепленные к стене, и письменный столик с писчей бумагой в папке из светлой кожи, он чувствует себя как бы сердцем этого судна, сердцевиной, куда доходит все учащающееся и становящееся все более ровным биение. И Персио уже видит судно как капитан, стоящий на капитанском мостике, в центральное смотровое окно, откуда виден весь нос с передними мачтами и острый угол, вспенивающий глади вод. Интересно, что нос судна видится ему так, как если бы он снял со стены картину, на которой тот нарисован, и держал бы ее на ладонях, горизонтально, так что линии и объемы ее верхней части, удаляясь от глаза, уменьшались бы, и все пропорции, задуманные художником в вертикальном плане, изменились бы, и возник иной порядок, тоже возможный и приемлемый. Но главное, что видит Персио с капитанского мостика (но находясь в каюте, а представляется ему все это словно во сне или на экране радара) главное, что он видит, это зеленоватая темень с желтыми огнями на правом и левом борту и белый прожектор на призрачном бушприте (невероятно, чтобы на «Малькольме», современнейшем судне, гордости компании «Маджента Стар», был бушприт). В смотровое окно, закрытое толстым, фиолетового оттенка стеклом, защищающим от речных ветров (вокруг будет одна глинистая вода, грязная вода реки Ла-Платы, Серебряной реки, ну и названьице, а в ней рыбы багре, а может, и дорады, золотистые дорады в серебряной реке Ла-Плате, совсем неподходящее ювелирное сочетание, дурной вкус), Персио начинает угадывать очертания носа и палубы и видит их все яснее, и ему вспоминается что-то, например картина художника-кубиста, но, разумеется, снова так, будто он держит ее на ладонях, и нарисованное в нижней ее части представляется более близким, а в верхней более далеким. Словом, Персио видит по правому и по левому борту необычные формы, а дальше неясные тени, возможно голубоватые, как на картине Пикассо, изображающей гитариста, и в центре две мачты и бухты канатов (грязная и прозаическая, но неизбежная деталь), которые, вызывая в памяти картину, представляются двумя кругами, один черный, а другой светло-зеленый, и двумя черными полосами, образующими голосник гитары, если бы, конечно, можно было на картину, лежащую на ладонях, поместить две мачты и изобразить нос судна, «Малькольма», отплывающего из Буэнос-Айреса, нечто мерцающее, подрагивающее и временами поскрипывающее на затянутой маслянистой пленкой поверхности реки-сковороды.