В кошмарах мне являлась вовсе не физиономия Боллинджера. Я видел лицо Чандры и слышал его голос. Он спрашивал: неужели не было другого способа?
Хари, однако, остался со мной. Не думаю, что я особенно ему приглянулся; кажется, он считал, что в долгу у меня, и поэтому возвращался, заговаривая со мной, не позволяя опустить руки.
Именно Хари твердил, что не надо разыгрывать навязанный Чандрой гамбит вины, напоминал, что именно упрямство Чандры заварило кашу. Произнесенная в лазарете речь Администратора, говорил он, не больше чем попытка слабака избежать ответственности за свои поступки. Может, так оно и было, только фактов это не меняло.
Я даже не пытался поступить иначе. Даже не подумал, что это возможно.
Быть может, постаравшись, я смог бы спасти свою мечту, не убивая мечты Боллинджера. Я рухнул в мир по Хари Майклсону. Обратился к насилию, устроил бойню, потому что так было легче проще и эффективнее.
Веселее.
Такую цену за свою мечту я не мог платить. Я продолжал учиться по инерции. Никому не сказав, даже Хари, я принял решение. Я брошу актерское ремесло. Плюну на Надземный мир. Позволю умереть мечте о магии. Боллинджеру это не поможет, конечно. Зато я хоть буду спать спокойно.
Достаточно просрать экзамены, и больше выбора не будет. Пересдачи не существует. Если проваливаешься перед Выпускным советом, тебя просто отправляют домой.
В ночь перед экзаменами Хари Майклсон снова спас мне жизнь.
18
Мы сидели в моей комнате за литровой бутылью рецины и говорили о карьере. В Консерватории принято, чтобы друзья студента посидели с ним в ночь перед экзаменом. Вы все равно слишком нервничаете, чтобы спать, и вам нужны друзья, чтобы составить вам компанию.
Кроме Хари, друзей у меня не осталось.
Когда придет его черед устраивать ночное бдение в следующем семестре, у него в комнате набьется столько доброжелателей, что будет не протиснуться. В тот вечер мы сидели вдвоем по берегам лужи бледно-желтого света, разлитой настольной лампой, пили кислое, отдающее смолой вино и разговаривали вполголоса все больше о нем, потому что, если бы речь зашла обо мне, я не смог бы ни говорить, ни слушать.
Да ну, Крис, пробормотал он, слегка запинаясь, и осушил последний стакан. Думаешь, у меня правда прокатит?
Хари, серьезно ответил я, ты уже звезда. Глянь, как все на тебя смотрят. Любой знает, что ты далеко пойдешь. Ты словно из фильма про самураев вышел или там про пиратов. Актерская индустрия всегда ищет чего-нибудь новенького и даже этого мало. Что бы это ни было, у тебя оно есть. То, что делает звезду. Я это вижу. И ты видишь. Ну прикинь, как ты, не знаю, ожил, что ли, когда на тебя начали обращать внимание. Черт, если бы я тебя похуже знал, то решил бы, что ты счастлив.
Он улыбнулся донышку пустого стакана, глядя куда-то в далекое будущее.
И кем мы, по-твоему, будем через двадцать лет? Звездами мировой Сети? Журналы, посвященные нашей сексуальной жизни, и все такое?
Я пожал плечами:
Ты может быть, если доживешь. Я? Думаю, я стану вице-президентом чего-нибудь в Мальмё, в семейной индустрии.
Слова слетели с языка так легко, будто почти не причиняли боли.
Он полупьяно воззрился на меня по-совиному, не понимая.
Я покачал головой в ответ на невысказанный вопрос и втянул воздух, больно царапнувший оцепеневшее сердце.
В конце концов пришлось бы ему сказать. Тщеславие, конечно. Мне казалось, что я сумею перенести и смешки за спиной, и всеобщее «Я знал, что он не сдюжит», и лживые соболезнования остальных студентов, когда не сдам экзамены. Но только не от Хари. Ему я должен был сказать, что провалился нарочно. Из всех, кого я знал в своей жизни, ему я более всего хотел доказать, что могу пройти любой тест только не желаю.
Чтобы он понял: я отказался, а не провалился.
Не могу, Хари, пробормотал я. И так подумаю, и эдак, по-всякому не могу. Помнишь, что ты мне заявил, когда мы только познакомились, столько месяцев тому назад? «Характер не тот». Ты был прав. Не тот.
Херня.
Правда.
Херня это, вот что! яростно прошептал Хари. Все из-за Боллинджера, так?
Ага.
Он получил то, на что напрашивался. Умолял просто.
Не в том дело.
Тогда в чем? В чем?
Лицо его налилось краской. Он явно сдерживался, чтобы не врезать мне, будто мог вышибить дурь из моей головы.
Если бы все было так просто.
Я трус, беспомощно признался я.
Что? Потому что сложился, когда он тебе врезал? Господи Исусе, Крис! Боллинджер был тебя втрое тяжелей. Живой бульдозер, блин. У тебя не было ни шанса а ты все равно сунулся в тот гальюн. Отвага бывает разная, Крис. Бывает горячая как у меня. Начнется драка, и меня затягивает но таких парней навалом. У тебя смелость холодная. Ледяная, парень. Ты, наверное, самый храбрый сукин сын, какого я в жизни видывал.
В глазах у меня защипало, язык завязался узлом. Я только и смог, что покачать головой. Что тут объяснишь? Но если я не начну говорить, то расплачусь, а я бы, скорее, повесился.
Я всегда хотел одного попасть в Надземный мир, проговорил я. Всю жизнь мечтал быть Актером. Ты знаешь, что такое быть Актером, Хари? Это значит каждый день возвращаться в тот сортир.
Ты справишься, настаивал он. В Надземном мире ты станешь самым крутым парнем в квартале как в тот раз, когда раскатал меня на лугу
Не в том дело! воскликнул я. Не в опасности. Плевал я на нее. Я возвращаюсь в тот сортир, потому что вынужден кого-то калечить, убивать только ради того, чтобы поднять цену своих акций, заработать пару тысяч долбаных марок! Что мне с тех марок? Я и без того богат. Ну что мне нужно такого ценного, что стоит чьей-то жизни?
Либерал, твою мать! пробормотал Хари. Аристократ. Нет ничего дешевле жизни. Будь ты Рабочим, ты бы знал у нас это в крови. Черт, в Миссионерском округе чью-нибудь голову можно купить дешевле, чем хороший бифштекс.
Так это для тебя, отозвался я. А для меня нет. Прикидываться без толку.
Тогда у нас, кажется, проблема.
У нас?
Он откинулся на спинку кресла и поставил стакан на пол.
Ага. У нас. Это не только твоя проблема. Ты мой лучший друг, Крис.
Ну да! Хари, ты же меня еле терпишь!
Ты спас мне жизнь. Я такого не забываю.
Я хотел возразить, но он оборвал меня:
Нет. Спас. Ты провалишь экзамен ты возвращаешься к жизни скандинавского Бизнесмена. Это одно. Не так плохо. Я провалюсь я возвращаюсь в поденщицкие трущобы Сан-Франциско. Это другое. Ты спас мою карьеру, а это важнее жизни. Я не позволю тебе страдать из-за этого.
Поздно, с горечью вымолвил я.
Слушай, предположим, ты сдашь экзамен. Что потом?
Как обычно. Два года полевой практики в Надземном мире для акклиматизации и тренировки на местности, если получится; допустим, я найду адепта, который меня примет в ученики. Потом возвращаюсь, чтобы получить имплантат
Шанс вспыхнул у меня перед глазами, и Хари уловил это, когда по моей физиономии расползлась первая за много месяцев улыбка.
Понял, Хансен? Он ухмыльнулся в ответ. Ты все по правилам метишь играть, парень. Все думаешь, что ты должен делать. Что тебе важно на самом деле стать Актером или все же попасть в Надземный мир? Кто сказал, что это комплект?
Я я
Сказать мне было нечего. В голове у меня эхом отдавались слова Хари: «Кто сказал, что это комплект?»
19
На следующий день я сдал выпускные экзамены с самым высоким баллом за последнее десятилетие.
20
Следующую неделю я провел, мотаясь по Консерватории, собирал вещи, готовился. Это было моим домом в течение трех лет, и трудно было поверить, что больше я его не увижу.
В ту же неделю с меня наконец окончательно сняли хирургическую маску. Теперь, глядя в зеркало, я видел незнакомые черты Перворожденного чародея.
Мое истинное лицо.
Меня порой до сих пор от его вида передергивает.
«Я эльф», повторяю я себе снова и снова.
Я эльф.
Еще я потратил немного времени, наблюдая за ходом турниров. Мой голос сливался с восторженными воплями студентов Кобелятника, когда Хари своим неуставным способом пробивался от этапа к этапу. Финальный бой он, правда, завалил, но, когда поздравлял победителя, на залитом кровью лице отражалась такая дикая радость, будто он сам стал чемпионом.
Потом я на неделю отправился домой повидаться с отцом и матерью, со старшими братьями и маленькой сестренкой, побродить по полям вокруг усадьбы, порыбачить, навестить окрестности Мальмё, где я вырос
Попрощаться.
А потом вернулся в Консерваторию, записал это все и спрятал так, чтобы потом мои заметки нашли и кто-нибудь может, отец, может, Хари, а может, и я сам прочел их и понял.
Завтра я через Трансфер отправлюсь в Надземный мир на полевую практику. Два года спустя я могу появиться в одной из фиксированных точек переноса, чтобы вернуться в Студию, на Землю, к карьере Актера.
А могу и не появиться.
За два года случиться может всякое. Многие студенты гибнут. Надземный мир опасное местечко, особенно для нас, знакомых с ним лишь понаслышке. Иные студенты исчезают, и больше никто никогда не слышит о них.
Подозреваю, что это случится и со мной.
Все дело в Хари, понимаете. Он умнее, чем я мог о нем подумать. Он прав: я, вообще-то, никогда не хотел быть Актером.
Я хотел быть Перворожденным магом.
Может, я просто придуриваюсь. Может, обманываю себя. Может, в этом таится моя погибель.
Ну и что? Я уже сделал выбор и не вижу смысла теперь суетиться.
Я не могу вытравить из памяти выражение глаз Чандры в то утро, когда эта история началась для меня. Я не забуду того же слепого голода в медвежьих зенках Боллинджера. Связующая их нить я день за днем искал ее, перебирая образы в памяти, снова и снова, поглядывая на них то так, то эдак, пытаясь понять, и все никак не складывалось покуда тот же голод я не узрел в глазах отца, когда транспортный фургон Социальной полиции доставил на фабрику новую партию Рабочих.
Я увидел то же самое: будто одна тварь напялила на себя по очереди все три лица, как маски. В моих кошмарах шепчет в окаменелом сне массивная неведомая туша, и сны ее проникают в мир живых, надевая нас, точно перчатки. Маски. Зеркальные забрала шлемов Социальной полиции.
Я долго размышлял о том, что такое эта тварь. Поначалу мне казалось, что это лишь метафора: миф, выдуманный мною, чтобы объяснить собственные ощущения. Теперь я не так в этом уверен. Кажется, тварь и мою маску напялила однажды тот же безличный голод в моих глазах видел Хари, когда я впервые подошел к нему в тренажерном зале. Думаю, поэтому он и возненавидел меня с первого взгляда.
Он выбил из меня тварь в буквальном смысле но это не помешало мне использовать Боллинджера так же безжалостно, так же спокойно и безлично, как Чандра употребил меня. Использовать, пока орудие не сломалось.
Наверное, это привычка. Наверное, так устроен мир. Эта сила вертит шестеренки цивилизации.
Но Хари Вот тут ничего безличного не было: он ненавидел Боллинджера всеми фибрами души. Может, к этому все и сводится. Хари и эта безличная голодная тварь может, они попросту естественные враги.
Хари все касается лично.
Я стану прятаться. Хари нет; я вижу это в нем при каждом взгляде. Он выйдет на поле боя и надает всем по мозгам.
Странно даже писать об этом, даже перед самим собой признаться, что дикий, асоциальный громила Рабочий выше меня. Вот и опять я соскальзываю: Хари не дикий, асоциальный громила Рабочий.
То есть да, но не только.
Кажется, у меня не хватает слов. Он Хари, вот и все. Это очень много.
Я пытался стать его учителем, а узнал больше, чем передал ему.
Я сказал Хари, что быть Актером все равно что день за днем возвращаться в тот сортир. Чего я ему не сказал, так это того, что я, Бизнесмен по рождению и воспитанию, захожу в тот сортир каждый раз, когда встаю утром. Так устроена жизнь на Земле. Неизбежно.
Потребляй и будь потреблен, пока не иссякнешь. Такова жизнь.
Здесь.
Мои длинные эльфийские уши улавливают поступь Хари по дорожке в дальнем краю двора. Сегодня я попрощаюсь и с ним.
Последними прощаются с теми, кто всего ближе.
Я прощаюсь с лучшим другом, который никогда мне не нравился.
Странный какой мир.
А тот, куда я отправляюсь завтра, еще удивительней.
Я буду искать тебя, Хари. Может, когда-нибудь, лет через двадцать, ты будешь сидеть в одной из таверн Надземного мира и смутно знакомый маг из Перворожденных поставит тебе выпивку. Как еще можно отблагодарить тебя за то, что спас мою душу?
Если бы только я мог спасти твою
Во что встанет тебе избранная тобою судьба, я даже представить не могу.
Пожалуй, лучше надеяться, что тебя никто никогда нигде не заметит.
Глава первая
Богиней она работала на полставке, но место свое любила, и получалось у нее здорово. Она шла по земле и струилась в земле, и там, где ступала нога ее, цвели цветы и прорастало зерно; где простиралась рука ее, зимы были мягки, а урожаи щедры, летние грозы приносили ливень, теплый и сладкий, как просвеченный солнцем пруд, и весна пела обо всем, что растет и живет.
Перворожденные звали ее Эйялларанн Поток сознания; покорители камней называли ее Тукулгн Утопляющая; для древолазов она была Кетиннаси Обитатель реки; у людей она звалась Чамбарайей, богом реки; но вообще-то ее звали Паллас Рил.
Говорили, будто у нее есть в дальних краях любовник из рода людского, что на полгода она обретала смертное тело и жила там в мире с возлюбленным своим и дитятей. Иные утверждали, будто супруг ее есть сам господь, ее черная тень, темный ангел погибели и разрушения, и полгода, что проводит она обок него, выкуп за мир, что своим телом она расплатилась, дабы удержать его за стеною времен и сохранить мир в подвластных ей краях.
Как обычно бывает с такими легендами, обе они равно верны и ложны.
Богиня на полставке не имела ни церкви, ни поклонников, не составляла догм, ее нельзя было умилостивить жертвами или призвать чарами. Она шла куда пожелает и следовала велениям сердца своего, точно прихотливым извивам своих берегов. Она любила свой край и все, что живет в нем, и все процветало под десницей ее. Единственная молитва могла тронуть ее рыдания матери над больным или раненым ребенком, будь эта мать человеком или эльфом, ястребом или рысью, оленихой или крольчихой, и то лишь потому, что смертная часть ее рассудка не забыла еще, что значит быть матерью.
Возможно, именно поэтому на самом деле и ей, и ее возлюбленному придется умереть.
Ибо благоухание цветущей, плодородной земли тревожило сон иного бога: слепой безымянной силы, бога пепла и праха, чьи сны исполнены губительной мощи.
1
Отрубленная голова девчонки подскочила на матрасе, ударилась о ребра Хари Майклсона, и тот начал просыпаться.
Он зашарил в комьях сбитых в похмельном сне одеял, пробиваясь к свежему воздуху. Склеившиеся веки разлепились с трудом, как рвется мясо. Сновидения расточились дымом, оставив по себе только клубы меланхолии. Снова мерещатся старые деньки. Давно оставленная карьера Актера. Или даже раньше детали сна ускользали, но, быть может, он относился к временам учебы в студийной Консерватории, больше четверти века тому назад, когда Хари был еще молод, и силен, и полон надежд. Когда жизнь его еще шла по восходящей.
Пальцы в своих слепых блужданиях нащупали что-то, чему в постели не место. Не голову, конечно, никакую не голову, а мячик, точно, детский мячик, какими сам Хари играл в регби сто лет назад, в светлые, счастливые дни, прежде чем умерла мать и выжил из ума отец. С абсурдной уверенностью, как бывает во сне, Хари знал, что мячик принадлежит Фейт. Проскользнула, значит, в родительскую спальню и таким вот способом решила подбодрить его, чтобы он вытащил ленивую задницу из постели и отвел дочку на субботнюю тренировку по футболу.
Повернувшись, Хари выкашлял из смятых легких комок слизи. «Эбби окна просветлить, прохрипел он так, чтобы домокомп распознал голос. И поддай свету».
«Странный какой мячик», мелькнуло в голове, покуда Хари ждал, когда деполяризуются окна. Кривой какой-то, неровный весь в шишках и на ощупь непонятный, словно что-то мягкое, гладкое натянули на твердый каркас, почти как костяной