И чего такой человек в Вике нашёл? Ну, красивая. Умеет себя подать. Рисовальщица хорошая, слов нет, рука набита. Вот только работы её всегда казались залитыми лаком: застывшим, потрескавшимся, мёртвым. Она их не чувствовала. Голая техника, скелеты.
Алкоголь снял мышечные зажимы. Оксана, пожалуй, даже увлеклась за компанию с Виктором. Степан пил мало, а Вика больше делала вид, что показалось Оксане странным. Потом она забыла об этом.
заканчивали ординатуру, рассказывал Виктор. Последнюю неделю, по существу, жили в больнице. Ну, и пили, само собой. Спирт
Он говорил много и громко, стягивал внимание на себя как одеяло, а взгляд при этом был отсутствующий, словно он не байки травил, а пытался доказать теорему Ферма. Оксану забавляло это странное противоречие, пока она не пришла к простой и очевидной догадке: Сергачёв сбит с толку, а то и напуган. С чего бы?
не помню, когда вырубился: только, вроде, стакан держал и бац! Темнота! Очнулся от холода, зуб на зуб не попадает, башка трещит, во рту сухо и гадко. Глаза разлепил. Что такое?! Пелена серая перед лицом: мутная, холодная. К лицу льнёт, о щёку трётся. Себя не пойму: не то сижу, не то лежу; верх-низ, всё попуталось, только шаги слышу. Осторожные такие, крадущиеся
Илгун-Ты.
Оксана поёжилась, словно её накрыла вязкая и холодная тень. Дерево-то никуда не делось. Оно парило на задворках её чуткого сознания, не в темноте как сейчас, в реальности, в оранжевых лучах умирающего солнца. Образ резкий и чёткий, словно продавленный в бумаге кохиноровским карандашом с твёрдостью пять эйч, не меньше
проняло. Заорал я, короче. Ну, как заорал замычал. По лицу себя пятернёй лапнул и сел. Муть серая с лица сползла. Вижу лампочки бледные, желтушные, под потолком короткого коридора, в конце двери железные. Вдоль стены две каталки стоят, и я сижу на третьей, простыня скомкалась на коленях. За спиной орёт кто-то, да противно так, истошно и тонко, как пальцем по стеклу
Она видела каждое движение ветвей, наклон иголок, изгибы корней и трещин в коре. Переплетённые сучья и вороха опавшей хвои в изломанных складках оврага. Паутинные клубки дикого шиповника. Чуткие пальцы едва заметно зашевелились, повторяя линии, продавливая вязкий воздух в провалы двери и окон нелепой избушки, застрявшей в корнях, как муха в паутине.
уроды не придумали ничего лучше как уложить меня на каталку, накрыть простынёй и отвезти к больничному моргу протрезветь на холодке. За каким мертвяком туда понесло сестру-хозяйку ума не приложу, но меня она заметила
Что-то отозвалось на её прикосновения, коснулось виска колким холодком. Змеи-корни зашевелились, стягиваясь в клубок. С треском провалилась крыша, и остатки кровли взметнулись изломанными крыльями, под дождём опадающей хвои. Слюдяные чешуйки коры закрутились вокруг ствола пепельным смерчем. Ветхий сруб пополз враскат, мох отваливался слоями как мёртвая кожа, и домишко вдруг вмялся внутрь, выстрелив окрест жёлтой щепой
Оксана вскрикнула.
За столом рассмеялись.
Я не хотел никого пугать, сказал сквозь смех Виктор, Как и в тот раз. Но кричали похоже
Она краснела безобразно, пятнами. И сейчас чувствовала жгучие кляксы на щеках и шее. Кислая горечь заполнила рот. Оксана потянулась к стакану с подсыхающими островками пены на стенках, но, коснувшись стекла пальцами, отдёрнула руку.
Кому пришло в голову построить там дом?! выпалила она перед собой. Алкоголь притупил внутренний слух, и слова упали резко, перестуком, словно рассыпанные по столу гвозди.
Смех оборвался. В тишине пламя газовой плитки шипело как клубок растревоженных змей. Ночной мотылёк с треском бился о лампу под потолком. Кия тихонько гладила гальку в густой темноте за палаткой.
Сергачёв покосился на Вику, та пожала плечами.
Это очень старый дом, сказал вдруг Степан. У Оксаны обмякли плечи как камень с души. С затаённой радостью она мимолётно подумала, что никто не спросил, о каком доме она говорит. И где это там? Вообще, о чём? Никто. Ни Виктор, улыбка которого застыла и напоминала теперь болезненный оскал. Ни Вика, чьи глаза заблестели жадными тревожными сполохами болезненного любопытства, она, наконец, почувствовала. Мертвенный лак треснул и осыпался, обнажая нервы и способность воспринимать невидимое.
Ему лет сто, может, больше, проговорил Степан закуривая. Он смотрел на свои руки, на струйку сизого дыма и, кажется, продолжать не собирался.
Разве можно жить в таком месте? Под всем под этим, Оксана не закончила. Мысль о тоннах дерева над головой вгоняла в тошноту.
Нет, ответил Степан, Строго говоря, это не совсем жильё. Скорее храм, и никто кроме Олман-ма Тай жить здесь не может
Кто?
Мать-Которая-Знает, ну, ведунья по-русски. Что-то вроде жрицы Дерева Истины
Начинается, Сергачёв не скрывал презрительной усмешки, Ведьма из Блэр: Сибирская страница.
Ш-ш-ш, Вика сделала сердитые глаза.
Виктор отсалютовал ей пивной банкой.
Виктор! Оксана нахмурилась и вновь повернулась к Степану, Расскажи, что знаешь. Почему-то ты привёз нас именно сюда.
Тот вздохнул.
Сергачёв демонстративно уткнулся в смартфон: сигнала здесь не было, только в игрушки погонять. Степан заговорил.
Тельмучины верят, что Илгун-Ты, Мировое Древо проросло из зерна Истины, которое Унгмару, бог Света, случайно обронил на землю, возделывая свой небесный сад. Упав, зерно раскололо горы, и должно было погибнуть на мёртвой каменистой почве, но Кельчет, Мировой змей и властитель подземелий, натаскал в расщелину земли из глубоких нор и напоил почву подземными водами. Так появилось Илгун-Ты, что тянет ветви к Свету, а корни в самое сердце Тьмы
Степан замолчал. Лоб собрался морщинами, темные глаза почернели и стали походить на крохотные кусочки угля, как у того старика в деревне. Сигарета догорела до фильтра, он не заметил.
Хочешь сказать, это то самое дерево? Оксана постаралась скрыть разочарование. Дурацкая байка. Никакое дерево столько не проживёт.
Что? А-а, нет, вряд ли оно то самое, первое, но это неважно
Почему?
Разве ты не чувствуешь? Степан пожал плечами с видом «я всё сказал», чем напомнил Оксане краснокожих героев Купера. С ответом она не нашлась.
И всё? прервала затянувшуюся паузу Вика.
Говорят, через Илгун-Тебя можно обратиться к Богу: с просьбой, вопросом не имеет значения.
Как это?
Нужно прикоснуться к дереву и спрашивать, ну, или просить. Спрашивать и слушать. Слушать дольше. Если сразу Бог не ответит, то, как правило, оставляют подношение-памятку на ветке. Здесь это давно делали на обнажённых корнях: цветную ленту, ремешок, шнурок, что угодно, что можно привязать. Там, Степан мотнул головой, под крышей их целые завесы. Некоторые очень старые, с тех времён, когда и сруба не было
А звери здесь есть? спросила Вика, тревожно всматриваясь в темноту за палаткой. Кажется, ей захотелось в туалет.
Звери здесь не ходят, заметил Степан, Пожалуй, и птицы облетают дерево стороной
Почему?
Не знаю.
И поэтому у тебя в багажнике «вепрь» лежит, а на поясе «Диверсант», встрял вдруг Виктор.
Степан дёрнулся. Сергачёв смотрел бесхитростно: я, мол, не рылся в вещах, но трудно не заметить.
Человеку тоже долго находиться рядом нельзя, поэтому послезавтра мы уедем сказал Степан.
Почему? Оксана отмахнулась от непонятной реплики про кабана, тем более что Сергачёв вновь уткнулся в экран.
Степан медленно отвернулся от Виктора.
Могу только повторить, что мне рассказывал отец. Я был маленький, но помню, сказал он. Представь, что ты начинаешь понимать, слышать, видеть и чувствовать всё вокруг: каждый камень, травинку, каплю воды; лес и горы, небо и землю; зверя и человека, свет и тьму. Не только сейчас, и то, что рядом, но от сотворения мира и до его конца. Каждого и каждое, что приходило в жизнь
С ума сойти! воскликнула Вика.
Именно, подтвердил Степан. Сомневаюсь, что человек может вынести подобное и остаться в здравом уме. «Сопричастность Божескому не может продолжаться долго, не потревожив рассудок».
А как же эта женщина? у Оксаны вновь всё стянуло в узел внизу живота.
Не знаю. Это опять же всё рассказы, байки. Возможно, Олмон-ма Тай уже не совсем человек. И почему должна здесь находиться непонятно. Я, конечно, у отца спрашивал, что да как.
И что?
Да ничего. Говорил, что последняя погибла, когда в двадцатые здесь, в устье Кожуха бойцы уездной ВЧК настигли остатки уходящей за кордон банды штабс-капитана Мельникова. Был бой, ну и Олман-Ма Тай убили. Случайно или намеренно неизвестно. Кажется, с тех пор тот утёс Степан мотнул головой в сторону реки, и называют «Ведьмин палец», а почему? кто знает Ещё говорят, что Дух Олмон-ма Тай всегда витает поблизости: не то охраняет людей от их желаний, не то ждёт инкарнации В космогонии тельмучин таких полубожеств десятки, как и легенд об одержимости неприкаянными душами, Сунесу, или куда более сильными духами Бурханами, стражами священных мест, хозяевами лесов, гор, озёр или рек. С этой точки зрения Олман-ма-Тай никогда не была человеком, точнее, тело женщины только носило дух особого Бурхана, охраняющего портал между Нижним миром и Верхним
В палатке повисла вязкая тишина, готовая расступиться, пропуская в круг света ражих мужиков, заросших дурноволосьем, насквозь пропахших кровью, железом и порохом; с лицами, одинаково распухшими от укусов мошки и искажёнными ненавистью и страхом. Ужас сидит у них на плечах уродливой обезьяной. В глазах муть неприкаянных душ убийц, насильников, осквернителей
А над ними плывёт в небе густая крона Илгун-Ты, и изба, застрявшая в корнях между добром и злом, все так же пустоглазо и хмуро глядит на то, что было, есть, и всегда будет
Последняя мысль показалась Оксане чужой, не её, словно кто-то безнадёжно уставший и старый забрался в голову. Кто-то похожий на старика с лицом как печёное яблоко и зловонной трубочкой в безгубом рте.
Она снова едва не вскрикнула, когда тишина не расступилась, а с треском лопнула, а Вика нечаянно пнула её под столом. Сергачёв открыл очередную банку, приложился длинно.
Дорогой доктор, сказал он, утерев подбородок и тяжело глядя на Степана. Углы рта дергались. А вы часом шаманский бубен на приём не носите, а? Перед диагнозом не камлаете?
Глаза у Виктора наливались злобой, плохо прикуренная сигарета рассыпала искры.
Мировое древо, кровавая чека, боги Ты, где бога видел кроме как в операционной со скальпелем?! А? Видел?!
Витя!
Что, Витя?! отмахнулся он, Ну, привёз девчонок на пленер к чёрту на рога, так ещё и постращать надо всякой хренью! М-м-мать её, которая знает
Он вытянул руку и неловко сложил пальцы в «фак» прямо перед лицом Степана.
Вот тебе Ведьмин палец! Как?! Ничего?..
«Да он же просто пьян мертвецки», дошло до Оксаны, «В хлам!»
Мальчики, проблеяла Вика.
Давайте спать, сказал Степан. Засиделись мы
Он поднялся, отворачиваясь от Сергачёва как от пустого места. Виктор уронил руку и сгорбился на стуле. Бледные скулы пошли пятнами
Главное без последствий, произнёс он невнятно, не то извиняясь за пьяную выходку, не то пытаясь объясниться.
***
Темнота жалась к углам, подсвеченная зеленоватым светом ночника за тряпичной стенкой, и, казалось, сжималась в вязкий кисель, плотный настолько, что заблудившийся комар никак не мог добраться до человеческих тел, и отдалённый писк его напоминал злобный плач.
Вика плавала в полудрёме зыбкой, тревожной, и её непрочная ткань легко рвалась, то плеском волны, то слабым шелестом, то мягким ударом ветра в тугую ткань тента, то нечаянным сонным всхлипом Оксаны. Мысли давно перетекли в путаные образы, бестолково сменяющие друг друга. Злое лицо Виктора с белыми в нитку, губами, незнакомое ей раньше, как обратная сторона луны, изрытая безобразными кратерами, впадины заполняли густые зловещие тени. Вика была космонавтом одиноким, затерянным, в раздувшемся скафандре, распятым в безвольном полёте над безжизненной поверхностью так похожей на изрытое оспинами лицо мертвеца. Она задыхалась, с каждым ударом сердца паника нарастала, и ожидание, что мертвец вот-вот откроет мутно-синие глаза и упрётся в её жалкую фигурку пьяным взглядом Сергачёва, обдавало всё тело непереносимым ужасом. Вику бил такой озноб, что выворачивало суставы, а потом она, судорожно комкая ткань спальника, обрушивалась с зеленоватый сумрак палатки, в явь, с испариной на лбу и бешено колотящимся сердцем. Ныла поясница, словно она действительно упала навзничь с большой высоты.
Тихо посапывала Оксана. Снаружи что-то скрипнуло, совсем рядом. Вика затаилась, вслушиваясь до одури в безостановочный гул крови в висках, и вздрогнула, когда звук повторился. Она едва успела испугаться, тут же сообразив: Степан ворочается в машине. Да, он устроился на ночлег в «Ниве», разложив сиденья. После нелепой и злой вспышки Виктора, о совместной ночёвке бок о бок не было и речи. Вика передёрнула плечами. Если бы Сергачёв на неё глянул с такой тяжёлой пьяной ненавистью она, пожалуй, описалась бы от страха. Смутные планы в отношении Виктора казались полной нелепицей, если не дурью. Что она, собственно, хочет? Подержать красавца на коротком поводке какое-то время? Как бы он ей не показал такой же «ведьмин палец», ещё до того, как станет ясно, что никакого ребёнка уже нет
Щербатая луна вновь закачалась перед глазами, расплылась кривой усмешкой.
Вика провалилась в сон, словно сорвалась с обрыва
***
Посыпались камешки.
Чёрное с коричневым. Вокруг всё окрашено сепией. Илгун-Ты напоминало умершее на корню дерево: перекрученный ствол, омертвевшая кора, окаменевшие корни, засохшие иглы, которым давно следовало опасть. Небо над деревом тянулось подгоревшей карамелью во все стороны, насколько хватало взгляда. «Ведьмин палец» склонился ниже над застывшей рекой. Над устьем, в расщелине весели грязно-ватные клубки неподвижного тумана.
Оксана переступила с ноги на ногу. Галька под ногами не шевельнулась, словно склеенная.
В дверях сруба зашевелилось, темнота вытолкнула наружу низкорослую фигурку в длинной до пят, рубахе: узкие плечи, спутанные пегие космы закрывали половину сморщенного как печёное яблоко лица цвета окружающих камней; агатовый глаз влажно сверкнул среди глубоких морщин, щель рта надломилась.
Олман-Ма-Тай заговорила. Звуки рассыпались как камешки со склона за Илгун-ты, морщины на её лице шевелились, складываясь в пиктограммы такие же непонятные как финикийские письмена и такие же древние.
Оксана замотала головой, отступая.
Морщины на лице старухи задёргались, на сморщенной шее в вырезе рубахи натянулись жилы. Женщина затрясла головой, выплёвывая камни-звуки в сторону девушки целыми россыпями. Слова били в грудь, кололи лицо. Оксана подвернула ногу и шлёпнулась на задницу. Старуха вытянула руку вперёд, продолжая что-то выкрикивать надтреснутым голосом. Оксану замутило.
Указательного пальца у Олман-Ма-Тай не было.
С обрубка капала чёрная кровь
***
Сергачёв проснулся от ужаса и несколько минут таращился в зеленоватый сумрак, слушая, как колотится сердце.
Во сне он дал Вике таблетку. Она запила её стаканом воды, глядя доверчивыми глазами, влажными, со слезой. И пустыми. Через несколько секунд красивые брови надломились, лицо побелело и сморщилось, словно бумажный лист, рот потерял форму, губы посерели. Она упала на колени, цепляясь одной рукой за его джинсы, а другую прижимая к животу. Он смотрел в запрокинутое лицо, оцепеневший, не в силах сглотнуть вязкий комок в горле, и видел, как стекленеют глаза, мутнеет радужка, сжимаются зрачки и вновь распахиваются, словно чёрные дыры.