Гектор Шульц
Нефоры
Copyright
© Гектор Шульц, 2022.
Все права защищены законом.
Автор не дает разрешение на воспроизведение и копирование этой книги в любой форме и любыми средствами (электронными и механическими, включая фотокопирование, магнитную запись или иные средства копирования и сохранения информации) для целей, связанных с извлечением прибыли.
В случае цитирования отдельных фрагментов или всего текста обязательно указывается авторство и проставляются все необходимые обозначения.
Все совпадения случайны. Главная цель истории найти добро в своей душе.
Глава первая. Братство Окурка.
«Не вышел ебалом, стал неформалом». Эту фразочку Солёного я буду помнить, кажется, всю жизнь.
Как нас только не называли: говнари, патлатые, волосатые, гривастые, чумные, хайрастые. Но мы всегда были нефорами: молодыми бунтарями, которые котировали метал и смотрели на остальных, как на говно. Конечно, нефор нефору рознь. Я часто видел других нефоров, бздливых и напуганных. Они толпой шугались одного пьяного гопника, а получив пизды, плакались друг дружке. Мы были другими, потому что родились и почти всю юность провели на Окурке районе, куда и днем-то не каждый решался зайти.
Окурок знаковое место нашего города. Есть еще Речка, но там поспокойнее алкаши и «химики» со своими выродками, а пизды получить можно только ночью и изредка днем. Окурок это филиал Ада, как его называли местные, которые ни чужих, ни своих не щадили.
Рязанский проезд, главная улица Окурка, выделялась вечно грязным и заплеванным парком. Справа от проспекта шли серые «хрущевки», под окнами которых можно было найти не только непременные бычки и пустые бутылки, но и шприцы, пакеты с засохшим клеем, арматурины с прилипшими к ржавчине волосами какого-нибудь бедолаги и прочий мусор. Слева располагалась ржавая, оставшаяся еще с советских времен, полуразрушенная промзона, где пиздюки вроде нас любили лазить, каждую минуту рискуя сломать себе шею. Промку закрыли, когда на одного из пацанов упала бетонная плита и размазала его в считанные секунды. Но кого это остановило? Спустя сутки в заборе проделали новую дыру, и заброшенные помещения снова заняли наркоманы, бомжи, гопота и пиздюки, которых кончина их ровесника ни капли не напугала. Лишь его мать выцветшим призраком нет-нет да и бродила по потрескавшемуся асфальту, выкрикивая имя сына. За промкой тянулся вдаль частный сектор, облюбованный цыганами, наркоманами и престарелыми пенсионерами, доживающими свой век в Окурке.
Я жил в третьем доме, чьи окна выходили на грязный парк. Порой, когда я не мог уснуть и торчал на балконе с сигаретой, то часто слышал, как в парке кого-то избивают. Иной раз слышал женские крики, которые обрывались на высокой ноте, после которой всегда следовал шакалий мужской смех.
Жил я с родителями в стандартной хрущевской однушке на тридцать квадратов. С лакированным сервантом, в котором стояла мамина гордость фарфоровый сервиз и деревянная фигурка попа с секретом. Если вытащить божью коровку, которая сидела на мантии, и потянуть попа за голову, то наружу, из-под мантии, вылезал здоровенный хуй с приклеенным к нему куском искусственной шерсти. Других фигурок с секретом в серванте не было.
В остальном наша квартирка не отличалась ничем от других квартир Окурка. Разве что почище была. Раскладной диван, на котором спали родители. Раскладушка у бокового окна, где спал я. Письменный стол и книжные полки над ним. Кладовка, заваленная разной дрянью, которую выбросить жалко, но она один хуй никому не нужна. Кухня тоже была аскетичной. Стол, три табуретки, пенал над головами и двухкомфорочная газовая плита с раковиной-мойкой в углу. Даже сейчас, стоит закрыть глаза, как передо мной возникает наша квартира. На кухне мамка варит гороховый суп, в кресле в гостиной отец курит папиросу и смотрит телевизор, а я, забравшись с ногами на диван, читаю «Dark City» или любимую фантастику.
Я жил на районе со своими друзьями: Солёным, Жабой, Иркой и Лаки. Вот только с детства знал двоих.
Кирилл Комаров, он же Солёный, был моим другом детства и жил в Блевотне частном секторе дальше по проезду. Жил в покосившейся халупе вместе с мамкой и полупарализованной бабкой, которая иногда доводила Кира до белого каления своими выходками. Кир, пусть и крепко сложенный, обладал настолько страшной рожей, что даже бывалая гопота порой ужасалась, когда натыкалась на него, возвращающегося с гулянок, в ночи. Голова его была вытянутой, глаза маленькими и близко посаженными к носу, а нос слишком мясистым, чтобы считаться красивым. Тем не менее, девки на Кира липли как мухи на повидло. Он умудрился трахнуть всех одноклассниц, побрезговав только зубрилой Егоровой и толстой прыщавой Пиленко, от которой вечно воняло старыми носками и подгоревшей кашей.
Мамка говорит, что я в батю пошел, криво усмехнулся Кир, когда я спросил его о причинах такой популярности у девок. Тот был тем еще уебищем лесным, а бабы по нему кипятком ссались.
Погоняло Солёный он получил после выпускного. Мы тогда курили за углом ресторана и случайно подслушали разговор Ольки Перетяго. Она в красках рассказывала своей подружке Пиленко о том, как Кир трахнул её буквально час назад в туалете ресторана.
Чо, чо, фыркнула Олька. Толстенький такой, нормальный. Но солёный, пиздец.
Солёный? даже не видя Пиленко, можно было понять, как скривилось её прыщавое ебало.
Ага. Очень солёный, рассмеялась Олька и отхлебнула порядочно вина из полупустой бутылки. С того момента Кира иначе как Солёным не называли. Да он и сам привык настолько, что в момент знакомства с кем-нибудь представлялся именно Солёным, а не Кириллом. Киром звали его только близкие друзья.
Кир с детства был жестким и даже жестоким. Но это не удивительно. Если живешь в Блевотне, то по-другому не получится. В восьмом классе он отхуярил детей своих соседей кочергой за то, что те пиздили яблоки с его участка. А в девятом отпиздил целую семью, жившую справа по соседству.
Семья та была каноничной и для Блевотни, и для Окурка. Алкаш-отец, алкашка-мать и великовозрастный долбоеб-сын, который, напившись, принимался гонять родных по участку поленом, изредка выбегая на улицу без трусов. В одну из таких попоек они помешали спать Киру, который приходил в себя после тяжкой тусы. Я тогда остался у него на ночь и проснулся от диких криков с улицы. Не найдя своего друга на соседней кровати, я выскочил на улицу в чем был и увидел, как Кир хуярит кочергой долбоеба-сына, одна рука которого повисла плетью, а второй он пытается прикрыть разбитую голову. Неподалеку в кустах валялся отец семейства, над которым, завывая и раскачиваясь, тряслась мать.
Заебали! Заебали! Заебали! повторял Кир после каждого удара по долбоебу-сыну. Тот не отвечал. Лишь мычал что-то невразумительное. Это потом мы узнали, что взбешенный Кир сломал соседу помимо руки еще и челюсть.
Игоря убили! орала мать, пытаясь растормошить валяющегося в отключке мужа. Судя по запаху, он еще и обосрался. Она заткнулась, когда Кир, устав лупцевать долбоеба-сына, повернулся к ней и заорал в ответ:
Ща тебя, нахуй, убью, если не заткнешься!
На удивление, баба угрозу поняла и, продолжая завывать, спряталась в кусты. Я еле успокоил бешеного Кира и увел его домой. А утром по его душу пришел участковый с двумя ментами и собакой.
Ничего не видел. Спал как убитый, паскудно улыбаясь, ответил Кир на предъявленные претензии. За плечами ментов маячила бледная соседка, но, наткнувшись на ледяной взгляд Кира, тихо ойкнула и умчалась на свой участок.
Соседи говорят, ты кочергой избил отца и сына, лениво буркнул участковый, дядя Миша, которого мы знали. Поэтому Кир вел себя так вальяжно. Дядя Миша давно привык к той хуйне, что творилась на Окурке, поэтому просто делал свою работу, не пытаясь особо вникать в местные разборки.
Какие соседи? Эти, блядь? ругнулся Кир, указав на мать семейства, которая выглядывала из-за забора. Они постоянно друг с другом пиздятся, дядь Миш. А я вчера спал. Дьяк вон подтвердит.
Ага. Спали как убитые, повторил я, когда равнодушные глаза участкового остановились на мне.
Вы других соседей спросите, кивнул Кир в сторону таращившихся с другого участка цыган, чьи дети тоже испробовали на себе кочергу.
Да не видели они нихуя. Как обычно, отмахнулся дядя Миша и, убрав лист в папку, вздохнул. Заканчивай, Комаров. Когда-нибудь найдется тот, кто видел.
Не в Блевотне, дядь Миш. Сами ж знаете, снова усмехнулся Кир, закуривая сигарету.
Знаю, кивнул участковый и, взяв под козырек, направился к выходу с участка.
Пидоры, блядь, зло бросил Кир, когда участковый уехал. Только ругнулся он на соседку, которая все еще пялилась на нас из-за забора. Хуй с ними. Погнали, выпьем. Башка трещит.
Погнали, кивнул я, и мы с Киром отправились похмеляться домашним вином, которого у Кира было в избытке.
Так получилось, что именно Кир открыл для меня мир метала. Случилось это в десятом классе, когда он подсел ко мне на перемене и положил на стол диск. На обложке был только орущий черно-белый мужик и какая-то нечитаемая хуета вместо логотипа.
На, зацени, коротко бросил Кир, смотря в сторону. Там, у книжных шкафов со старыми учебниками, наши старшаки мучили Петушка классного лоха. Я же с головой погрузился в учебник по химии и раз за разом повторял формулы перед контрольной.
Бля, Кир. Тут контроша сейчас будет, а ты с музлом своим, поморщился я, но Кир, двинув мне по плечу кулаком, настойчиво придвинул диск ближе. Чо это?
У нефора из параллельного отжал вчера, усмехнулся он. Послушай.
Хуйня какая-то, хмыкнул я, повертев диск в руках.
Сам ты хуйня, вскипел Кир, но быстро остыл. Сам так же думал, пока не включил. А потом проперло. Нефор сказал, что это типа блэк-метал.
Ты ж по Queen перся, не? поддел я друга. Тот поморщился в ответ и, прочистив горло, сплюнул на пол.
Давно это было. Хуета пидорская. А это тема. Нефор сказал, что не всем заходит. Но ты попробуй.
Ладно, нехотя буркнул я и сунул диск в рюкзак, после чего снова вернулся к учебнику. Формулы расплывались перед глазами бессмысленными кляксами, и я, вздохнув, понял, что эту контрольную не вывезу точно. Петушок в углу протяжно завыл, когда старшаки стянули с него штаны и кто-то врезал ему по яйцам. Как и всегда.
Вечером мне, как обычно, дали дома пизды. Мамка нашла в рюкзаке сигареты и зажигалку, после чего устроила очередной концерт. Я привык к разносам с седьмого класса, поэтому молча стоял, потупив взгляд и изучая покрашенный коричневой краской пол на кухне. Но мамка на проповеди не остановилась и позвала отца. Тот молча выслушал её, повертел в руках пачку сигарет и грустно вздохнул.
Ладно. Если уж куришь, то кури в открытую, бросил он, заставив мамку открыть рот от удивления. Лучше уж дома, чем бычки по помойкам собирать.
Да как же попыталась было вставить мамка, но папа бросил на неё косой взгляд, и она замолчала. Я слабо улыбнулся, смотря на отца, и уловил в ответ еле заметную улыбку.
Но придешь пьяным отхуярю, серьезно сказал он. Не в этом доме. Усёк?
Усёк, кивнул я, и меня наконец-то отпустили.
Добравшись до своего стола, я скинул рюкзак и вытащил из него учебники, тетрадки и диск, который мне дал Кир. Затем, чуть подумав, достал из нижнего ящика свою «сидюк». Плеер я купил после летних каникул у Лёньки Щеглова одного из наших старшаков. Ему батя подарил новый, а старый он долго пытался всем втюхать, пока я его не купил.
Летом мы с Киром хорошо пошуршали на промке и спиздили оттуда гору кабелей, которые потом продали барыгам из Блевотни. Деньги поделили поровну: Кир свои пропил, а я купил новые шмотки и на остатки взял плеер. У Ирки, моей соседки, был комп с резаком, и она за небольшую плату нарезала музло всему двору. Мне, понятно, она резала бесплатно, потому что мы дружили с детства.
Засунув диск в плеер и нажав на «Play», я от неожиданности чуть не грохнулся со стула. Музыка, если её можно было бы назвать музыкой, совсем не походила на то, что я слушал раньше. Глухой сырой звук, монотонные барабаны и хриплое карканье вместо нормального вокала. Меня замутило, а сердце словно попыталось угнаться за неизвестным барабанщиком. И тут я услышал мелодию
Мелодию настолько пронзительную и грустную, что даже сердце заныло, а в груди набух комок. Вместо карканья я услышал яростный крик, полный боли и жажды. Вместо сырости ледяной ветер и колючий снег, рассекающий кожу до крови. Вместо тупого молотилова бешеный стук сердца того, кто бежал через холодную пустыню в надежде найти тепло.
«Transylvanian hunger», прочитал я, перевернув коробку от диска. И тут же все встало на свои места. Голод! Крик голодного вампира посреди непроглядной тьмы и холода ледяной пустыни. Который хочет лишь одного. Крови.
Зашло, констатировал Кир, когда мы пересеклись у школы за углом, где часто курили без риска засыпаться. Я кивнул ему и пожал протянутую руку, после чего нахмурился и посмотрел на странного пацана, стоящего рядом с Киром.
Зашло, подтвердил я, доставая сигарету из пачки и зажигалку. Сначала подумал, чо за хуета, а потом проперло.
У блэк-метала есть особый шарм. В монотонности полотен манерно произнес незнакомый мне пацан.
Ты, блядь, кто такой? перебил его я. Пацан сбился, побледнел и сделал шаг назад, но когда Кир рассмеялся и положил мне руку на плечо, выдохнул.
Не бурей, Миха. Это новенький, зимой с Речки перевелся. Он и подогнал мне диск, ответил Кир. В параллельном учится. И в музле шарит, вообще заебись.
Роман, представился пацан, протягивая руку. Я чуть подумал и пожал её.
Миха. Будем. Так чо ты там про блэк-метал пиздел?
Так я познакомился с Жабой. Погонялом его тоже наградил я, но все, услышав его, соглашались с тем, что прозвище подходит ему идеально.
Невысокого росточка, Жабу смело можно было назвать отталкивающим. Круглая и слишком крупная голова, вечно грязные жиденькие волосы, стянутые в сальный хвостик, черные мелкие глаза и слюнявый лягушачий рот, частенько растягивающийся в противной ухмылке. А еще Жаба очень сильно был похож на вокалиста группы Alphaville, только чутка уродливее.
Жил Жаба через дом от меня по проезду в двушке вместе с отцом и мамкой. Его отец работал формовщиком на заводе, где трудились почти все мужики нашего района. Естественно, те, кто еще не спалил окончательно мозги паленым бухлом. Высокий и худой, он был идеальной парой для своей жены такой же серой и неприметной мышки, работавшей бухгалтером на заводе.
Когда я впервые увидел отца Жабы, то подивился, насколько Жаба на него не похож. Словно он был детенышем кикиморы, которая подкинула своего отпрыска и забрала у семьи Черновых нормального ребенка. Правда выяснилась позднее, когда Кир напоил Жабу на своей днюхе спустя полгода после нашего знакомства. Тогда с Жабы спала маска, и он рассказал нам, что отец ему не родной.
Виной всему мамка Жабы, которая, получив путевку в санаторий, встретила там такого же бухгалтера, как и она сама. Он писал ей стихи, таскал вино ночами, а потом выебал и уехал в родной город. Через девять месяцев родился Жаба, а его мамка решила во всем признаться мужу.
И чо? Не выгнал нахуй вас? подивился Кир, прикладываясь к полторашке пива. Окосевший Жаба, с трудом сидящий на стуле, тяжело мотнул.