Теперь Петька не ходил, а передвигался на тележке, отталкиваясь руками о землю. Для этого он зажимал в цепких кулаках деревянные колодки. Маленький такой. А теперь стал ещё меньше. Наполовину.
Что, Мура, непривычно тебе видеть меня таким? Многим не в обычай, говорил он, притулившись в тенёчке во дворе под старой рябиной. Прости, Мура, не буду больше звать тебя Хромоножкой. Зарок даю. Это неправильно. Любил я давать прозвища, а теперь разлюбил. Но «Мура» это, как если бы меня назвали Человеком?.. Немножко как-то не того
Он разговаривал теперь с кошкой не насмешливо и свысока, как раньше, а по-другому. Она это чувствовала. И улыбка у него теперь была другая. И зубы не сверкали при разговоре.
Я теперь не Захарьев, а Половинкин так можно считать, говорил он вроде и не ей, а кому-то, не глядя на неё. Переехала меня война пополам. Половина меня осталась. И здесь, он махнул пятернёй по груди, задев медаль, половина осталась Всего на четвертушки разделало У тебя все четыре при тебе. Преимущество передо мной. И ещё какое! Четырёхкратное!
Он начинал кашлять, и медаль на его груди трепетала, будто синица на ветке, за которой Мура сегодня утром наблюдала во дворе. Она видела, какие изменения произошли с ним и потихоньку начинала привыкать. Зато Петька не учитель Лев Петрович со своими длинными ногами, на лапу не наступит. Нога у Муры продолжала болеть. Вот только дым от едких папирос ей был невыносим. Когда Петька закуривал, она вставала и уходила.
Он заметил эту её нелюбовь к дыму, и тонкие губы его покривились в лёгкой усмешке. Было похоже, что думал он сейчас не о кошке. Люся жена его тоже не любила, когда он курил.
Глядя перед собой когда-то дерзкими, а теперь потухшими глазами, Петька говорил:
Была ты Хромоножкой, а теперь Мура! А я кто? Кем стал? Без ног-то?
И, трогая маленькие колёсики у своей тележки, добавлял:
Половинкин на тачанке! Да? Чапай!
Увидев, как строго и внимательно Мура на него смотрит, осёкся:
Ты это Я принял с утра немножко. Извините, мадам! Мы же свои люди
* * *
Через улицу, в сторону от станции, около парикмахерской стояла деревянная сапожная будка. В ней окружённый запахами мыла, вара, дратвы, кожи, крепко пропитанной потом обувки, работал Захар Синицын. Петька звал его Стелькиным.
Петька и Мура часто бывали у Стелькина. Как когда-то Большака, она теперь провожала Захарьева. Только не на работу в мастерские, а к Стелькину. Захар не был таким разговорчивым, как Петька. И у него была одна нога. А вместо второй тяжеленный деревянный протез. Этот протез он отстёгивал, когда сидя работал. Протез тогда стоял рядом в будке. Как бы отдыхал. Стелькин звал эту свою деревянную ногу ступой.
Пока они добирались до Стелькина, Петька разговаривал с Мурой:
Ты бессловесная, тебе можно довериться, не проболтаешься. Любил я Люсю! Ну было дело: бил Всего-то раза три. И за дело! Уехала в свою Муранку. Только чтоб меня не видеть, такого! Конечно, это её право. А я слабак! Сам не знаю, зачем такой домой приехал. Дружок безрукий ещё в госпитале предлагал к нему махнуть под Винницу. Я и хотел попервоначалу у него сгинуть. Но без Волги как? Вырос на ней жа! Всё своё
Мура сидела в тележке около него и слушала.
А Петька спрашивал:
Разве можно такого меня терпеть. Я сам себя не выношу. Её право
Замолчал, а потом почти выкрикнул:
Люся, Люся! Судить не беруся!
И тихо так добавил:
Но, если вдруг решуся
Тут, словно отгоняя кого-то или чего-то от себя, помахал он правой рукой перед самым своим лицом и сказал, словно оправдывал за пьянку того, к кому они ехали сейчас:
Это хорошо, что Стелькин есть! Он, как второй я, без слов понимает меня. Те, которые с ногами, они другие. А ты? он встряхивал свой светлый вихор на неспокойной головушке, ты чего привязалась ко мне! Только что я тебя не бил, а так, хорошего-то ничего тебе не сделал
Он или не догадывался, или не показывал виду, что понимает, почему Мура к нему привязалась. Он же был как бы частица Большака, из того времени! Ей с ним важно быть. Так верилось, что вот-вот около Половинкина появится Большак. И начнётся прежняя жизнь, довоенная
Они оба так тосковали по той жизни, в которой у него была его Люся, а у неё Большак
Уже когда они возвращались от Стелькина, он продолжил прерванный разговор:
Почему мне с тобой легче? А потому, что ты добрая. Да, добрая! Это немало!.. С человеком труднее Вот Стелька? Он хоть и свой, но обозлённый Я долго с ним не могу Ему если автомат в руки Но без него?.. И выпить не с кем. Ты же не пьёшь? И не куришь! Как с тобой?.. С такой интеллигенткой
Глава 5. При Большаке было спокойнее
Она терпела эти его длинные разговоры, сидя в тележке впереди него. Запах водки, лука её раздражал больше, чем разговоры.
Ты знаешь, что Стелька сказал про тебя? Не знаешь! Я, говорит, при ней стесняюсь глупости говорить, ругаться через раз стал Смотрит в упор на меня синими своими брызгами Сегодня, когда выпивали, предложил:
Ты на свой тачанке, как на паровозе пыхтишь.
Да уж, соглашаюсь.
А он своё:
Муркины голубые глаза как фары! Она ими всех встречных просвечивает, когда с тобой едет. Ты научи её, советует, повороты указывать. Влево сворачиваешь пусть левым глазом моргает, вправо правым. Вот только как со стоп-сигналом?
Тебе, Стелька, того, говорю, кто-то по колпаку крепко дал и не лечишься
Лыбится во все щёки и только-то.
Когда уже въезжали во двор, Захарьев посетовал:
Мура, Мура, смотришь ты на мир своими голубыми глазами и он у тебя голубой, наверное, и ясный. Тебе можно позавидовать!
Мура попробовала однажды остаться ночевать у Захарьева. Он не возражал.
Но что это была за ночь?! Несколько раз Петька во сне принимался кричать. Да так громко, что ей стало страшно. Она начинала метаться по комнате. Не знала, что делать?
Смалодушничала, и под утро вышмыгнула из комнаты.
Больше ни разу к нему ночевать не ходила.
Как всё же при Большаке было спокойнее. Он не ругался, не кричал.
Тогда она была хоть и хромая, но здоровая. А теперь, после того, как учитель наступил ей на ногу, её часто донимала боль.
Петька перестал, как говорила Матвеевна, рвать душу на гармошке во дворе, а спокойствия не прибавилось.
Как всё поменялось?..
Сегодня, когда прибыли к будке, Стелька, разливая по стаканам денатурку, говорил Петьке:
А ты знаешь, что Чапай не любил, даже боялся лошадей?
Кто тебе сказал? удивился Захарьев.
Мой дядька Егор, он чапаевец. Говорит, у него автомобиль был. Не скакал он
А как же кино?
Кино это другое
Ты это к чему? Про мою тачанку? Так я тоже безлошадный. Мотор: одна моя половинкина сила, куда до лошадиной?..
Говорю к тому, что вранья на свете больно много
Это точно, согласился Петька. Вот Мура! Она не соврёт. Если, к примеру, надоели мы ей своей болтовнёй, так она морщится. А то возьмёт и уйдёт. Я люблю таких.
И тут Стелькин сказал вроде бы ни с того ни с сего:
Тебе, Петруха, пообвыкнуть надо. Не казнись. Смирись. Зачем домой приехал? жёстко произнёс Стелька. Глотал бы теперь под Винницей хохляцкие галушки. Никого из своих рядом. Некому жалеть.
Мне и тут есть чего глотать. И, кажется, уже наглотался, глухо отозвался Захарьев. Что там, что здесь У меня то одна нога зачешется, то другая. Суну руку ни одной на месте нет? Как привыкнуть?
Знакомо, буркнул Стелькин, мне проще вон, он кивнул головой в сторону деревянного своего протеза, стоящего в углу, когда у меня нога, которой нет, зачешется, я его поскребу, и все дела!
Примечания
1
Зуйливый здесь: вертлявый.