Теперь понятно, почему сом не гуляет, нарушил тишину дедушка.
Почему? торопливо спросил Шурка.
Ты же видишь, какая погода разгулялась. Не по его натуре. Напрасны наши труды. Он не выйдет на охоту. Ему нужна светлая, спокойная ночь. Обычно сома ждут три ночи. Если не появится, на то обязательно своя причина.
Бороний зуб, про который говорил дедушка, так сильно снова царапнул по небу, что оно как будто всё загорелось от этой спички. Враз содержимое большого и необъятного пространства раскололось с грохотом и обрушилось вниз на землю: на Самарку, рыдван, Карего, который дёрнулся с места и, стреноженный, громко заржал. И из этого ада, из невероятной череды яркого света и густой тьмы появился с бреднем на плече Серёга.
Живы?! выкрикнул он.
Как Ракчеевы там? спокойно отозвался Иван Дмитриевич.
Хотели сами рыбачить, да тётя Мариша не разрешила, боится за них. Пошли? А то уйдёт гроза.
Мне кажется, что она уже уходит в сторону Покровки, сказал дед.
Шурке и хотелось попробовать порыбачить, и не верилось, что он решится.
Держи, Шурка, мешок, будешь рыбу собирать, а ты, Сергей, в глуби пойдёшь.
А чего мне, пойду, Сергей шагнул к воде.
Быстро размотали бредень, расправили мотню и вниз по течению потащили клячу. Дед брёл по колено в воде, намеренно далеко отставая от Серёги. Удивительно для Шурки: чуткий и быстрый подуст, которого обычно ловили с лодки днём со всеми мерами предосторожности, сейчас сам шёл стаями в бредень на мелководье. Вода от него, казалось, кипела. Три раза вывели бредень, и Шуркин мешок отяжелел от бели. Было там и несколько раков, оказавшихся совсем некстати: кололись нельзя мешок взгромоздить на спину. Но Шурка их не выбрасывал, уже представляя себе, как, едва взойдёт солнце, будет варить их в котелке, пока дед точит косу.
Никак, зацепился? крикнул приглушённо Иван Дмитриевич и Шурка побежал поближе к рыбакам.
Наверно, топляк здоровенный, сказал вяло Сергей.
Подтащив клячу к берегу, воткнул её и направился к мотне. И в тот же момент там, где ожидалась коряга, в самой мотне, что-то взбурлило, зашевелилось большущим пугающим комом. Серёга закричал:
Сом, сом-голубчик, вот он!
Когда сверкнула молния, Шурка отчётливо увидел Серёгу и под ним огромное чёрно-белое чудище. В следующий момент подоспевший дед Иван схватил вместе обе клячи бредня, стараясь свести крылья воедино, чтобы преградить выход сому, но споткнулся и упал в воду. Сергей метнулся на берег, увидев белеющий в высверках молнии воткнутый на песчаной отмели осиновый кол. Это и решило исход схватки.
Шурка подошёл совсем близко. Серёга выволакивал по мели спутавшийся напрочь бредень, спеленавший огромную рыбину.
Около костра Шурка лёг рядом с сомом. Рыбина оказалась намного длиннее его тела на целую вытянутую руку.
А как думаете, это тот, которого мы хотели поймать? спросил Шурка.
Здорово было бы, если это его младший брат! засмеялся Серёга.
Я днём отвезу его, а вы понаблюдайте, и всё станет ясно. Перетяги пока не снимайте, распорядился Иван Дмитриевич.
И только он это сказал, на реке знакомо ухнуло так, что Сергей даже вскочил.
Мать честная, и правда, их два. Дела!
Вот ведь какой коленкор, сдержанно обронил Шуркин дед и почесал затылок.
На пилораме
Стены избы Любаевых поднимались с радостной быстротой. Народ собрался дружный. На пóмочах это самое главное! Командовал, конечно, Василий Фёдорович, который не указывал пальцем, не махал руками. Он просто и спокойно говорил, как и что нужно делать. Все с охотой подчинялись, удивляясь его смекалке.
Василий, тебе бы в командармы или председателем нашего колхоза, а ты таишь в себе эту жилу, сказал не умевший долго молчать смешливый Андрей Беспёрстов.
Не балабонь и не мучай кирпич. Смахни под ним на четверть штыка горбушку-то земляную с левого краю, он и ляжет, отвечал Василий Фёдорович.
Я ещё только примеряюсь, оправдывался Андрей, укладывавший с напарником в траншею первый ряд самана.
Шурка с отцом только вчера наметили размеры дома. Он по команде Василия Фёдоровича вбил колышки по всему периметру, отметив, где копать траншеи под стены. Сегодня утром дружная команда всё быстро сделала. Прямоугольник из траншей был готов: девять метров в длину и шесть в ширину. И теперь изба росла прямо из него. Раствор для кладки делали тут же, внутри будущего дома из той же самой земли, которая должна остаться под полом, добавив немного глины.
У Шурки своя обязанность: подтаскивать с задов и распределять по периметру кладки хворост, который использовали для связки.
Прошла неделя, как стены избы уже стоят, а вот прорваться на пилораму всё не получается: то сломана, то лесхоз своим работникам пилит. Наконец дошла очередь и до Любаевых.
Ошкуренные и подсушенные осокори привезли на распиловку за поллитровку водки. Отец сходил к чайной и подрядил одного бойкого парня на грузовике.
Пилорама первая серьёзная машина в жизни Шурки. Правда, он бывал на чёске шерсти в промкомбинате, где по кругу ходит флегматичная лошадёнка, приводя в движение механизмы. Бывал он и на паровой мельнице. Но это же не сравнить с тем, что он увидел. В огромном деревянном сарае, стены которого сбиты из широченных досок, стояла загадочная машина, очень похожая на большого кузнечика. Миханизмы машины, затягивающие в себя брёвна, похожи на ноги этого кузнечика с высоко поднятыми коленками. И визг, и скрежет пилы тоже чем-то, казалось, напоминали этих сельских обитателей.
На пилораме царил запах дерева. Ворохи опилок, весь воздух в сарае пропитаны лесом, Самаркой. Шуркины осокори лежали уже под навесом справа от тележек, катающихся по рельсовой дороге. Команда из Василия Фёдоровича, Степана Синегубого и Ковальского ждала своей очереди. «Всё, как на паровой мельнице: очередь и опилки вокруг, как мука, лезут за шиворот», подумал Шурка и улыбнулся.
Ты чего, Шурк, развеселился? спросил отец.
Да, так, вспомнил, как мы с дедом на мельнице ждали, сидя в телеге на мешке с пшеницей-белотуркой. Впереди нас лошадь у дядьки сорвала шапку с головы. Он перепугался, еле отобрал завязка между зубов зацепилась узлами. Он просил животину отдать, а хозяин лошади матерился.
А чего ж он матерился? лениво переспросил Синегубый.
А чтоб завязки нормальные были у шапки, пояснил Шурка.
Хорош мужик. Его б к нам на фронте старшиной, цены б не было, констатировал Синегубый и, чуть помолчав, снова спросил: Ну, как, это братское кладбище нравится?
Какое? не понял Шурка.
Ну, пилорама? Жили-были деревья. Раз и нет их, есть опилки и доски. Доски постоят два десятка лет и сгниют. Всё прахом полетит. А были деревья: зелёные, птицы в них пели.
Чего ты, Степан, голову дуришь парню, делать нечего? строго произнёс Василий Фёдорович.
Шурка опешил от рассуждений Синегубого. У него тоже такая мысль была. Обожгла ещё там, на делянке, когда пилили с Веней эти самые осокори. Но тогда, глядя на жизнерадостного Веньку, он отогнал эту мысль, как глупость, подумав, что такое может прийти в голову только случайно и не взрослому, а Шурка хотел быть взрослым. Но вот и Синегубый, воевавший, раненый, контуженный, закалённый, тоже думает об этом?
На, Шура, будешь подсоблять класть брёвна на катки и подавать к распилу, отец протянул толстый с кольцом вверху лом. А ты, Стёпа, близко к машине не подходи. От греха подальше. Здесь твоим глазам видней, тут будешь.
Василий решил все осокори прогнать на «двадцатку» для тёса на крышу.
Без рукавиц работать тяжёлым ломом было непросто. Шурка при каждой загрузке старался делать всё ловко и ритмично. Ему нравились отточенность и определённость движений. Но он быстро понял, что надолго его не хватит выдохнется.
Дядя Вась, у вас дома беда, с ходу выпалил Колька Зинин, появившийся в широком проёме ворот, там, где начинались рельсы узкоколейки.
Говори! властно сказал Любаев.
Ваша Надюха объелась белены, её всю колотит. Я споты-кошки прямо к вам. Тетя Катя послала.
«То куриной слепоты наберёт, то вот теперь белена Эх, Надюха, Надюха», только и успел подумать Шурка.
Бесамыга такая, обронил Василий. Степан! Тут без меня с Шуркой продолжите? Мне идти надо.
Отчего ж не продолжить? Продолжим отозвался тот.
Любаев, поменяв лом на бадик, ушёл.
В Ревунах
Головачёв этой осенью подрядился на пару с Гришей Ваньковым сторожить бахчи в Ревунах. Ревуны это цепь озёр за посёлком Красная Самарка в сторону Малой Малышевки.
Говорят, Ревуны бывшее русло отступившей от этих мест влево Самарки. Разбухающие весной от полой шальной воды, сливаясь воедино, они шумят и ревут, неся мутные потоки до тех пор, пока там, в речных верховьях, на чистом степном просторе, не иссякнет запас водной лавины.
И станут озёра на лето тихим убежищем для уток, выпи, лысух и всякой мелочи, летающей, порхающей и бегающей. И будут глядеть они из-под крутых берегов через заросли на небо своими тихими сузившимися зрачками.
Больше всего нравилась Шурке дорога на бахчи в Ревунах. Чаще всего в гости к деду он добирался на велосипеде. Путешествие недлинное, но не из лёгких.
За Самаркой особенно тяжело, колеса вязнут в песке и часто приходилось останавливаться. Но зато какими подарками щедро оделял этот путь! После моста, когда Шурка ехал из Утёвки, едва взобравшись на крутой берег Самарки и ещё как следует не успев насладиться простором, избытком синевы неба и воды, нырял он в глубокий овраг. Дорога пересекала его строго поперёк, обрамлённая слева старым лесом, а справа талами, скрывающими ответвление на лесной кордон в Моховое.
На одном дыхании одолеть Шурке овраг не удавалось. Каждый раз пересекал его пешком. После прохладного оврага вновь подарок большущий песчаный плешивый курган. Здесь, на подъезде к нему, Шуркина душа каждый раз вздрагивала. Он начинал невольно озираться, как бы пытаясь найти опору, за которую, зацепившись, удержался бы и не упал в пропасть, так или иначе связанную у Александра в сознании со словом «вечность». Эта опора сама собой появлялась лишь только тогда, когда он вплотную подъезжал к кургану и переставал его видеть издали. Вблизи курган закрывали деревья, дедов шалаш на бахче, предметы быта, омёт, заботы разные Только здесь уходило ощущение, что завис он на каком-то ненадёжном канате над бездной и она его готова проглотить
Совсем другое дело дорога назад с бахчей в Утёвку. Шурка любил, миновав овраг, выбраться на ровное место, где намеренно брал резко влево к Баринову дому. Возникало удивительное зрелище: внизу, недалеко от Покровки, правее Утёвки, уютно лежала, как дымчатая кошка, река Самарка, поросшая по берегам чаще всего осинником и талами. Подсвеченные золотистым песком, воды её излучали радостный свет.
Село Покровка прямо внизу. С высоты птичьего полёта можно смотреть на красивую, облитую лучами закатного солнца церковь. Утёвка там, за Самаркой, за полоской леса, за редкими прямыми столбами дыма рыбацких костров. До неё километров пять, но церковь её хорошо видна. В отличие от Покровской, купол её светлый, кряжистый излучал такую светоносную волну, что захватывало дух и верилось в добрую сказку.
Когда Шурка стоял здесь, наверху, и видел манящую даль, коршуна, реющего в свободном полёте над Самаркой, ему иногда казалось, что стоит только неосторожно шевельнуть руками, и он тоже воспарит над этим простором. Что чудо заложено где-то здесь. Оно во всем, что его окружает, и есть только совсем незаметная грань, которая вот-вот нарушится, и тогда все, признав это чудо, начнут ликовать, как ликовало Шуркино сердце
Было ещё одно диво в этих Шуркиных местах: не поддававшийся самым лютым холодам незамерзающий родник, выходивший из-под кручи вниз к Самарке.
В Утёвке и около неё мало берёз, считанные единицы. Здесь, начиная с Баринова дома, стояли вначале колки берёз, а затем они переходили в сплошной березовый лес! К этому Шурка привыкнуть не мог.
Шурка на бахче второй день один взрослые уехали. Дядя Гриша на какую-то комиссию, дед за продуктами. Он почему-то задержался.
Шурка решил сварить суп из добытой накануне кряквы. Сев на пенёк и поставив у ног тазик, начал ощипывать задеревеневшую тушку.
Залаял Цыган. Шурка обернулся: со стороны оврага из зарослей выходили двое с ружьями. У одного, смуглого ружьё в руках. Шурка метнул взгляд на шалаш там лежала его одностволка. «Не успеть, мелькнула мысль, рядом уже Что же ты, Цыган, прозевал, подвёл?» Незваные гости подошли к Шурке и он враз успокоился. По всему видно, что это серьёзные охотники. У обоих были рюкзаки, каждый опоясан набитым богато патронташем.
Что, один? спросил чернявый и огляделся вокруг.
Один, ответил Шурка и насторожился вопросу.
Тогда примешь, хозяин, гостей? вновь сказал чернявый.
С ночевой?
Нет, парень, перекусить да чайку попить, ответил уже тот, что постарше и посветлее.
И хотя Шурка больше не успел ничего сказать, чернявый по-хозяйски притулил ружьё к двери шалаша и, сняв рюкзак, повалился на землю:
Весь день прошлялись и ни фига, это надо же, а пацан кряквой забавляется. Андрей?
Шурку кольнуло, каким тоном было сказано о нём, и он буркнул:
Сейчас ветер дверь тронет, и ваше ружьё будет на земле, в пыли.
Тот, которого назвали Андреем, вдруг весело рассмеялся:
Алик, получил?
Да протянул Алик, уважай мастера.
Он встал и повесил ружьё вверх стволами на сучок дверной дубовой сохи.
Потом они рылись в рюкзаках и переговаривались.
И всё-таки, чтобы закончить нашу тему Андрей, она талантливая актриса, но нельзя же так он помолчал, очевидно, подбирая нужное слово. Нельзя же делать такие, понимаешь, чики-брики, хоть ты и нравишься многим, включая и главного режиссера.
Да-да, понимаешь, в этом есть что-то возрастное, переходное Пройдёт. Но главная роль всё равно как будто только для неё написана. Да? А ты почувствовал, какая она партнёрша на сцене?
Шурку прошиб пот. Перед ним были артисты и не какие-нибудь, а настоящие, из серьёзного театра. Шурка сразу понял это по манерам, по тому, о чём они говорили и как. Видеть живых артистов так близко, с ружьями, на бахчах! Разговаривать с ними! Это было, как сон. Он стушевался, не зная, как себя вести.
Можно на столике разложить, зачем на земле, сказал он нерешительно.
Ах, да, конечно, спасибо.
Андрей положил на стол завёрнутый в марлю кружок чёрного городского хлеба.
«Ну, охотники-то из них не ахти какие, должно быть», немного приходя в себя, подумал Шурка.
А мы вот без пера, живо сказал Андрей, может, ещё на вечерней зорьке душу отведём.
Как же на вечерней, если вы ночевать не собираетесь?
Собираемся. Тебя как звать? откликнулся Алик.
Александром, ответил деревянным голосом Шурка.
Ну, вот, Александр, у нас на кордоне у Репкова машина, а сами мы из Куйбышева. На кордоне и ночуем. Ты нас не бойся.
С чего вы взяли, что я боюсь? Я вот думаю: почему вы до сих пор арбуза не просите, осмелев, сказанул Шурка.
Алик так громко захохотал, разинув широкий рот и сверкая белыми, безукоризненно ровными зубами, что Шурке показалось: это не очень нормально. Будто он так сделал специально, чтобы ослепить Шурку белизной своих зубов или прорепетировал смех на всякий случай.
Если угостишь, покажу и научу, как есть арбуз. Пойдёт?
«Вот нахал, научит есть арбуз Тоже учитель!» подумал Шурка. Ноги сами его подняли и понесли на арбузные ряды.
А в спину летел гортанный голос Алика:
Александр, для всех надо два арбуза!