Шурка молчал. Он всех любил. Василий, которого он звал отцом и хотел, чтобы он был его отцом, удивлял его своим характером. Поражали его поступки и манера говорить: коротко и односложно. Но зато какая сила и уверенность были во всем, что он делал, все воспринималось как маленькая часть чего-то огромного, правильного, настоящего, что только и имеет право на жизнь. Шурке иногда казалось, что его отец Василий связан, это порой ощущалось физически, с некоей огромной умной силой, с которой тот встретился и обручился то ли на войне, то ли в плену, то ли еще где. Но она его отметила, и теперь он с этой отметиной живет.
«Но при чем тут фотографии отца Станислава? недоумевал Шурка.
Ведь это же не измена, он просто хочет знать, что и как было. И все тут. Неужели отец Василий не понимает этого?» Досада угнетала Шурку еще и потому, что напрямую он об этом не мог ему сказать.
Ну вот, совсем я тебя расстроила, бабушка старалась быть веселой, не горюнься. Ты еще не вырос, может, и не надо бы мне говорить тебе, но ты об этом думаешь. Тогда пойми: он порвал карточки только потому, что Катерину ревнует, вот и все. А к тебе он очень хорошо относится. Я знаю, Катерина отдала своей какой-то подруге сберечь последние письма Станислава из Варшавы перед ее освобождением. Три или четыре
Но мама плачет
Она плачет потому, что всех вас жалеет: и тебя, и Василия, и Станислава. Вот ведь война что наделала. А мне вас всех жалко.
Она обняла внука за плечи:
Ты правильно пойми. Когда перестали письма приходить с фронта, мать начала было кое-что пытаться у разных людей узнавать. И один разок зашел к нам Мишка-милиционер и мне одной сказал, чтобы мы все забыли о твоем отце и не искали может это бедой обернуться для нас всех. Так и сказал. Что уж он такого сделал? Но он был ссыльный поляк, а к ним строго относились. Вырастешь, сам разберешься, а пока побереги себя и нас.
«Где и кто мой отец? горестно думал Шурка. Приехал бы, забрал меня в свою Варшаву всем было бы легче. Но как же мои дед, мама, бабушка, Самарка, Карий как я без них? Нет, не надо меня никуда забирать».
Иди позови на завтрак деда, он у погребицы сети разбирает, она легко подтолкнула его, будем лапшатник с молоком есть.
Шурка направился к двери и вдруг у порога, обернувшись, сказал совсем неожиданное для себя, вернее, то, о чем много думал, но вовсе не собирался сейчас спрашивать, да и вообще вряд ли решился бы когда:
Баб, я кто?
Не поняла я? Бабушка внимательно, так, как только она умела, посмотрела сразу на всего Шурку, отчего Шурке некуда было спрятаться, и в нем что-то упало, ему стало не по себе: то ли от того, что он спросил, то ли от того, что вот бабушка сейчас ответит, и то, что она скажет, может создать непреодолимую преграду между ним и всеми, кого он так любит.
Ты меня о чем спрашиваешь?
Шурке уж некуда было деваться, и он повторил:
Баб, я кто? Русский или кто?
А, вот ты о чем.
И как-то спокойно сказала:
А сам ответь себе Раз мы все вокруг тебя русские, мама твоя русская, то кто ты? А?
Шурка не ответил, пнув ногой дверь, выскочил во двор. С ходу попав в окружение Цыгана и Верного, цыкнул по-хозяйски на них и побежал к погребице, где всегда пахло рыбой, мокрыми сетками и где Шуркин дедушка мог внезапно сказать что-то вроде такого: «А что, внук, не махнуть ли нам с тобой за зайцами, а заодно и сетки проверим в Подстепном, а?»
Когда стали садиться за стол, пришла мать, а чуть позже дядя Алексей.
Шурка любил, когда за столом много людей. Это у него, наверное, было от бабушки, у которой, все знали это, была слабость: зазвать в дом и чем-нибудь попотчевать. Она любила летом сказать: «Ну что, мужики, на вольном воздухе будем есть, под открытым небом?» И все сразу соглашались, и Шурка первым брал стулья и нес их под старую ранетницу, следом взрослые несли стол.
Под скрипучей старой ранеткой Шурка особенно любил есть окрошку.
Баба Груня делала ее из своего кваса, нащипывая в нее сушеную крепко соленую густеру или сапу. Было остро и очень вкусно.
Только вчера зарезали барана. Тушка его сейчас висела в сенях на большом крюке, а голье приготовленная к дублению шкура в мазанке.
Баба Груня сварила щи.
Ели из общей высокой глиняной миски, поставленной на середину стола. Щи были наваристые и горячие. Ели молча и сосредоточенно. Жирные капли щей, падая из Шуркиной деревянной ложки на клеенку, тут же застывали маленькими восковыми кругляшками. Шурка щелкал по ним пальцем, и они легко отлетали на пол.
Шурк, чать не маленький, спокойно сказал дед, прекрати!
Шурка быстро наелся щей и стал ждать лапшатник. Он положил свою ложку на край миски, уперев ее черенком в стол. Ложка держалась, это его забавляло.
Убери, сказал дед Шурке.
Она так интересно стоит.
Но дед сразил все доводы сразу и под корень:
Чего ж интересного? Как собака через забор заглядывает, того и гляди гавкнет. Неприятно.
Шурка молча убрал ложку.
Бабушка долила щей, все продолжали работать ложками, не трогая мяса.
Таскайте, как обычно, будто бы между прочим, сказал дед Шурки.
Но это была команда. Все начали вылавливать куски мяса. В этом не было скаредности. Во всем должен быть порядок, и эту негласную установку все понимали и принимали.
Шурка краем глаз смотрел на мать. Она была спокойна, и не было даже ни малейшего признака того, что она утром плакала. Он знал, и так было уже не раз, если она сейчас что-нибудь скажет веселое, все, включая и дедушку, засмеются (она так умеет говорить), и эта сдержанность за столом и сосредоточенность не от какого-то недопонимания или горя, а от уважения к еде, к хлебу, ко всему тому, что дается нелегко и не вдруг.
«А я еще со своими вопросами выскакиваю, думал Шурка, всем и без них несладко».
Письмо Жукову
Пойми ты, голова садовая: пенсия колхозника и пенсия инвалида войны разные вещи.
Это говорил красивый дядька в черном кителе с двумя орденами и медалями на груди.
Когда Шурка пришел из школы, отец и его новый знакомый сидели в избе и разговаривали. Перед ними стояла наполовину опорожненная бутылка водки, что сильно удивило Шурку.
Гость действительно был необычный: большая кудрявая голова его, цепкие колючие глаза и уверенный тон все говорило о том, что человек у них не простой.
Шурке незнакомец сразу понравился. Он потихоньку прошмыгнул мимо них к подоконнику, где обычно делал уроки. Мать сидела рядом, разбирала шерсть.
Мам, кто это?
Зуев, дядя Костя.
А кто он такой?
На фронте майором был, а теперь инвалид, безногий.
Как? оторопел Шурка.
Ему не поверилось: такой сильный, уверенный, говорит громко, бодро, заразительно.
У него обеих ног нету, сказала мать Шурки, мы ему с Василием помогли забраться за стол выше колен обрубки.
А как он к нам попал?
Узнал, что Василий на все руки мастер, приехал на своей трех-коляске какие-то тяги ремонтировать.
А где ж она, трехколяска?
Да за сенями стоит, разве не видел?
Ты мне скажи, Василий, ты в райсобесе объяснял свои дела или нет? говорил в это время бывший майор.
А что я буду объяснять или так не видно? Разберутся. Получим и мы свое.
Жди! Хрен да маленько, вот что ты получишь. Я их знаю, тыловых крыс, сталкивался не раз.
Он стукнул кулаком так, что его медали и ордена звякнули звонко и убедительно.
У тебя когда раны открылись? Он направил на Шуркиного отца указательный палец, похожий на дуло пистолета.
Примерно через полгода, сказал отец Шурки.
Вот теперь слушай, мать твоя кочерыжка значит, если в течение года у участника войны после демобилизации возникает инвалидность, то он считается инвалидом войны; а ты колхозник? Колхозник. Пенсия-то у тебя должна быть раза в два больше, а не двенадцать рублей. Так жить нельзя. Я тебе обещаю я пробью ваших районных крыс! А ты делай мне мой тарантас, договорились?
Он широким жестом разлил по стаканам водку.
Давай, рядовой Василий Любаев, грохнем за наши победы. Черт бы всех набрал!
Подожди, Шуркин отец взял стакан, подвинул ближе к себе, но пить не торопился. Я был в плену, сказал он.
Каким образом? как-то очень строго спросил майор, так что Шурке стало страшновато за отца.
В тридцать восьмом забрали на срочную в Тоцкие лагеря. И закрутило. Уже в сорок втором попал в армию к Власову.
Во вторую ударную?
Да, так точно. В плен попал еще не получив оружия, не успел.
А ранило где?
Это от побоев, неудачно бежал. Правда, контузило под Выборгом, еще на финской.
А как освободился?
Американцы в Германии, когда соседний барак с пленными уже сгорел.
Да, дела почесал затылок майор. Власова не знал, а вот маршала Мерецкова видел, боевой.
Мам, он откуда взялся, все знает? удивился Шурка.
В Москве жил до войны, приехал теперь в Куйбышев к родственникам. Говорят герой.
Василий! Слушай мой совет: Жукову надо писать, Георгию Константиновичу, твердо сказал Зуев.
Что ты говоришь, товарищ майор, об этом страшно подумать. Кто я такой? Отец Шурки безнадежно махнул рукой. У них просить это все равно как требовать у попа сдачи.
Разговорчики в строю, рядовой Любаев! грозно сверкнул глазами майор. И уже тише и примирительно добавил: И потом гвардии майор, разницу улавливаешь? Гвардии
Не дури, Константин, я был в плену в этом весь гвоздь, меня и так органы без конца разговорами манежат работа идет. Нас четверо всего в живых осталось.
Ну так не тебя же обвиняют, ты чист, в чем дело? И потом четыре года уже нет Иосифа Виссарионовича.
Его нет, другие остались. Покоя хочу, устал. Забыть бы все, отозвался Шуркин отец.
Лезь тогда на печку к своей трещине и там спокойно сиди, через нее на небушко поглядывай.
Он помолчал, глядя в стол, ладонью левой руки потер о край стола несколько раз вверх-вниз.
Подписываемся оба: рядом с твоей фамилией будет моя. Текст я сам напишу.
Письмо написали и отправили недели через две. Дядя Костя как-то хитро свернул его конвертом и заклеил, потом вложил в другой конверт и послал его своему другу-однополчанину в Москву с просьбой вынуть главное письмо и бросить в московский почтовый ящик.
Маслянка
В Утевке много больших красивых улиц: Крестьянская, Льва Толстого, Фрунзе. Но почему-то самые интересные события происходили все больше на маленьких и дальних улицах: в Заколюковке, Золотом конце, Тягаловке, в Исаках, Смоляновке, Лопатиновке.
На носу масленица дни, наполненные весельем, снежными забавами. Все как бы неосознанно прощались со снегом, хоронили зиму, балуясь напоследок в преддверии весны. Радовались почти язычески солнцу, весеннему свету. Пекли блины и особенно дети радовались им, совсем не пугаясь приближающегося затем поста. Его мало кто соблюдал, больше было разговоров о нем.
Взрослые ребята во главе с Шуркиным дядей Сережей, недавно вернувшимся со срочной службы, решили сладить на самой большой, центральной улице, около Ракчеева двора, маслянку. Будет и на Шуркиной улице праздник.
Непростое это дело соорудить хорошую маслянку. Перво-наперво надо было одним концом вертикально вморозить большой лом в вырытую посредине улицы лунку. Земля была мерзлая, неподатливая. Пока сделали яму чуть не в метр глубиной, умаялись. На другой конец должно было надеваться тележное колесо. Когда таскали воду для заливки в яму, у деда Проняя Васяева выпросили хороший такой толстый лом, его и вморозили, не торопясь поливая водой. За ночь мороз сделал свое дело. Наутро лом торчал посреди улицы напротив дома Ракчеевых уверенно и требовательно. Тележное колесо нашлось у Ракчеевых, оно еще с прошлого года было припрятано у них за сельницей. Колесо надели на лом, который теперь служил осью, и осталось дело за небольшим: к колесу надо было привязать длинную жердь, а на конец жерди хорошие крепкие салазки. Две жерди метров по пять длиной принес сам Ракчеев дядя Кузьма:
Только верните потом. Стышные будут, но ничего, сбейте гвоздями и свяжите проволокой.
Так и сделали. Забава, но помогали и взрослые, артельно все ладилось быстро. Когда же вставили колья сверху в спицы колеса и трое добровольцев с их помощью крутанули колесо, жердь, немного провисая в середине и поднимая снежную пыль, быстро пошла, как циркуль описывая пристроенными на конце салазками окружность, что уже через несколько минут образовались две четкие снежные колеи.
Андрюха, садись! озорно прикрикнул Кузьма.
Давний Шуркин приятель Андрей Плаксин словно этого только и ждал. Он лег на салазки животом вниз, правой ногой уперся в дальний угол салазок, левой как можно крепче зацепился за жердину дальше от себя и затаился.
Пошла, скомандовал Серега, и толпа уже собравшихся взрослых и ребятишек отхлынула от вычерченного снежного санного круга. Шурка еле успел отступить, как санки с его дружком, набрав за полкруга удивительно быстро скорость, пронеслись поднимая снежную пыль.
Через три-четыре круга колесо так было раскручено, что вращавшие его сами еле за ним успевали, поддавая скорость напором на колья, вставленные в спицы.
«Разматывается Андрюха, как гирька на веревочке», только подумал Шурка, как Андрея на его глазах сорвало с круга, и он бесформенным комом влетел в толпу зевак.
Они чуры не знают, крутят по-бешеному, не удержишься! сказал он отряхиваясь.
Когда еще двое тягаловских, пришедших попробовать, слетели с саней, Шурка пошел пробовать свою удачу. Он уже сообразил, как надо сопротивляться той силе, которая срывала смельчаков. Эта сила шла от колеса по прямой, по жерди через сани и навылет, за круг. «Значит, надо, думал он, лечь спиной к центру, ухватившись руками не за сани, а за жердь, обеими ногами упереться в дальний угол саней». Он так и сделал. И казалось, через два круга он поймал свою удачу, но ребята там, около колеса, поднажали на свои рычаги, и он не стал различать опоясывающих маслянку людей все слилось в сплошную черную массу. Он понял, что не удержится, его стало огромной силой отрывать от жердины, руки слабели, и вдруг его обожгла мысль: он зря так сел. Важно не удержаться на круге, главное вовремя упасть, ничего себе не сломав. Он почувствовал, что скорость стала большой, тормозов ей нет и может случиться беда с ногами. Его уже и на самом деле отрывало и переворачивало слева направо на спину. Он сжался в комок, поджав колени, и тут же неудержимая сила сорвала его и сквозь толпу, образовав в ней брешь, выбросила в сугроб.
Ты молодец, сказал Андрей, протягивая ему его шапку, продержался десять кругов, столько, может, из наших никто не продержится.
Тут никто не удержится, ответил Шурка, выгребая снег из валенка, силища здоровенная, очень жердь длинная рычаг, поэтому результат.
Гришка Варивон на любой удержится, проверено.
А кто это такой?
Знакомый один, с ремеслухи, в гости приезжает из Самары. В воскресенье увидишь, сказал, немножко важничая, Андрей.
Здоровый?
Ловкий как зверь во всем. У него все коленки в рубцах.
Почему? не понял Шурка.
Он дерется здорово, от ножей ногами обороняться умеет.
Ну ты даешь!
Увидишь сам, я познакомлю.
Подошел дядька Сергей и попросил:
Как расходиться будем, надо бы полить круг водой, за ночь закостенеет. Поможете?
Конечно, с готовностью ответил за обоих Андрей.
Вот уж тогда-то и твой Варивон не удержится на ледяной дорожке-то, сказал Шурка.
Поживем увидим, уклончиво ответил приятель.
Картина
Эта картина Шурке понравилась сразу. Ее повесил дедушка Иван в передней на самом видном месте, над столом. В центре был изображен скачущий на гривастом огромном коне могучий всадник, такой же могучий, как каждый из трех богатырей на картине, которая висит над Шуркиной кроватью в спальне.