Согласны, загорелся Шурка.
Я поговорю, должны же принять в артель замену вместо меня, коли я не могу.
Согласятся, согласятся, заторопилась мать. Отец поможет, правильно?
С отцом твоим вроде бы мы уже стакались, он во всём обещал подмогу. С начала лета лесины заготовим, высушим, в августе распилим на пилораме, а к этому времени должны убрать развалюху и выложить стены, иначе к зиме не вселимся.
Убрать? выдохнул Шурка.
Как ни плоха была стена за печкой, пусть оттуда «сытило», как говорила мама, холодом, но это была изба оплот всего. И вдруг этого не будет?
А где же мы будем жить? спросил Шурка.
Шурка, да ты что? Мы и под открытым небом не пропадём, чего испугался, лето же, рассмеялся отец.
«Но всё равно? Печка, варить как? И всё прочее» соображал на ходу Шурка.
Отец вел свою линию крепко:
Корову пустим в стадо, освободится мазанка почистим, поставим примус, и живи хоть до белых мух, верно?
Шурка редко его видел таким. Он и сейчас не был развесёлым, но глаза и лицо светились какой-то особой радостью, не соглашаться с ним нельзя. Шурка давно понял: сопротивляться бесполезно. Отец всё делал по-своему, ибо всегда верил, что прав.
Ох, развоевались мы что-то, давайте ужинать, а то совсем темнеет, забеспокоилась Катерина.
Начнём! Только начать надо, задумчиво сказал отец, а там война план покажет. Живы будем не помрём. Так, Шурка, или нет?
Так, пап, подтвердил тот.
Ну, вот, мать, мы и договорились обо всём, считай, полдела сделали.
Помоги нам, Пресвятая Богородица, сказала мать.
И это очень удивило Шурку.
Она так никогда не говорила.
Жаворонки
Шурка проснулся рано. Он не мог долго спать в такой день. Его мама гремит печной заслонкой, собирается печь «жаворонков» птичек из теста. Бывает это всегда в середине марта и по-разному: можно раскатать тесто, свернув валик, этот валик завязать узлом получится ловкая завитушка. Точным движением ножа делается с одного конца птичий клювик, с противоположного хвостик. Глазками служат головки спичек или просяные зернышки. А можно витое тельце не делать, а просто слепить птичку с клювиком и хвостиком.
Такими птичками заманивают весну и встречают перелётных птиц с юга:
Эти слова надо пропеть, обязательно забравшись на конёк сарая так всегда казалось Шурке. Он и сейчас устремился наверх.
Любка стоит в отцовских валенках посредине двора и лепечет приветливые слова. А самая маленькая Шуркина сестрёнка, Надюха, вообще ещё спит.
Сами вы мои жаворонушки звонкие, радуется мама. Шурка, не бери Петю, упадёт карапуз.
После песенки про жаворонков, пропетой на крыше сарая, слегка промёрзнув, хорошо сидеть за столом и есть, запивая топлёным молоком, горячие пышки. Их мама делает из того же теста, выдавливая на столе стаканом из большой раскатанной лепешки. Это вам не затируха!
Мамака, мы зовём, зовём жаворонков, а я не видел ни разочек их, они где живут? спрашивает Петя.
Мам, и я не видал ни разу, спохватывается Шурка.
А когда ходили к деду на бахчи, помните, слушали, подсказывает мать.
Помню, помню, лепечет Петя, но мы их не разглядели, они высоко в небе. Вон, ласточки у нас в сарае живут, но не поют. Папа их касатками называет.
Шурка вспомнил про стрижей, живущих в обрывистом берегу Самарки в норах. Там же гнездятся и щурки. Прошлым летом он обнаружил, что заливистый соловей на самом деле маленькая серенькая птичка устроил себе гнездо в куче котяков на задах, за сараем.
Мам, мы увидим в это лето жаворонков? не унимается Петя.
Увидите, увидите, успокаивает Катерина, какие ещё ваши годы. Вот подрастёте, побольше будете под открытым небом, на вольном воздухе и увидите. Жаворонки любят простор, широкое хлебное поле, где много воздуха. Они там от радости звонко и неутомимо поют.
Любка громко и горестно заплакала:
Моя птичка ко мне не прилетит!
Почему? спросила от печки мать.
Я голову у неё съела, одна тулбище осталась.
Петя, глядя на сестрёнку, захохотал. Перестав смеяться, очень серьёзно заверил:
Вырастем мы и летом вырвемся на простор! Там жаворонков встретим! Колокольчики послушаем!
Транспорт
Мать, а мать? Василий выжидательно замолкает.
Катерина, сидя напротив за столом, весело посмотрела на него:
Придумал опять что-нибудь?
Придумал, не спеша отозвался тот и отчего-то ядрёно крякнул.
Баню строить?
Нет, не баню.
А что?
Хочу сделать сбрую для нашей коровёнки Жданки транспорт нужен в хозяйстве, понимаешь? А я только лёжа могу ехать, значит нужен рыдван.
Если что, можно лошадь взять в колхозе, у отца Карего, председатель Шульга поможет, робко возразила Катерина.
Шульга теперь не поможет, махнул рукой Василий.
Почему же?
Сняли его, другой будет.
А другие что, не люди? не сдавалась Катерина.
Да нет, это не то. Просить надо, а они всегда заняты лошади. Приноравливаться нужно. А тут сам себе хозяин. Уедем на целый день.
Жданку жалко, всхлипнула вдруг, как девочка, Катерина.
Шурка притих, наклонив голову над чашкой.
Да не горюньтесь вы! Всю сбрую сделаю сам. Вместо хомута будет шорка, правда, потника нет, но можно из мешковины. Рыдван раза в полтора будет меньше, колёса лёгкие, металлические. Мне Григорий Зуев обещал раздобыть. Сено и дрова будем возить понемножку. Только в хорошую погоду.
А вдруг молоко пропадёт? Шуркина мама горестно вздохнула.
Будет раньше времени жалковать, не враги же мы себе.
Мне и тебя, Василий, жалко!
А что меня жалеть? Гляди!
Он встал из-за стола. Не тронув костыль, вышел на середину комнаты. Повторил:
Глядите!
Прошёлся по всей комнате, сильно припадая и держа прямыми левую ногу и спину. Подошёл к подоконнику, зацепился за него правой рукой. Весело оглянулся. У Шурки перехватило дыхание.
Вот вам!
Отец, держа прямо спину и оттопырив резко в сторону левую ногу, медленно начал поджимать правую, пока она не согнулась наполовину. Большим пальцем победно ткнул в пол.
Видели?
И, не дожидаясь ответа, продолжал:
Теперь любой гвоздь, любой инструмент могу поднять сам с пола!
Мать подошла и ладонью вытерла выступившие на лбу отца капли пота.
Если потренируюсь ещё, через пару недель смогу на правое колено вставать. А ходить без костылей с бадиком. А это знаете, что значит? И сам же ответил: Это значит, я смогу пилить дрова, вообще работать на земле, на полу, а не только за верстаком, стоя.
Он помолчал, потом обратился к сыну:
Шурка, мы скоро будем косить. Я уже продумал, как сделать косу для таких, как я, прямых. Это несложно!
Несложно, эхом отозвалась Катерина, а косить-то как?
А как все, так и мы!
Он с утра говорил обо всём решительно.
Такой день у Василия Любаева.
Было море
Шуркин школьный учитель по труду Николай Кузьмич утверждает, что там, где расположено село Утёвка, тысячи лет назад было огромное море.
И верно, село лежит в низине, со всех сторон возвышенности. Шурка верит своему учителю, ему нравится, что живёт он на дне давно исчезнувшего моря. Всё становится намного интереснее, значительнее, когда представишь бескрайнюю морскую гладь и одинокий парус в тумане. Получается, что не обделено историей село. Здесь, наверное, раньше происходили какие-нибудь исторические события. Или хотя бы пираты обитали
И название села вроде произошло от слова «утки», которых, по преданию, было тьма. Шурка часто думал об этом и у него получилось стихотворение, которое будто он и не писал, а так, само собой вышло:
Шурка показал строчки дядьке Серёже. Тот, прочитав, прищурил левый глаз, словно приготовился выстрелить:
Послушай, ты это не у Некрасова стянул, а?
Да ты что, там же Утёвка наша!
Неужели сам?
Сам.
Ну, ты, племяш, даёшь! Я тоже стихи сочинял. Помню до сих пор:
Называется «Утро в Утёвке». Написал на второй день, как с армии пришёл. Нравится?
Он очень серьёзно посмотрел на Шурку.
Здорово, только матерные слова мешаются.
Вот, все чудаки и ты тоже. Их здесь нет. Это же правда, всё как на самом деле. В жизни матюги есть? Есть. А в стихах моих нет!
Как же нет, они сразу вспоминаются, когда строчку произносишь.
Серёга обрадовался:
В этом и фокус, понимаешь? Зато образ сразу встаёт, правда? Я об этом уже думал и читал образ нужен. Валентина Яковлевна, когда я ей в клубе показал на репетиции ихней стихи, хохотала громко. А потом сказала, что во мне крепкий разбойник сидит и впереди у меня большая дорога. Только учиться надо.
Он доверительно посмотрел на Шурку:
У меня в армии накопилось стихов целая общая тетрадь. Я не ведаю, что с ними делать. А знаешь, матом легче писать, как по маслу идёт. Легко и даже красиво. И всё на своём месте. У меня столько частушек таких Если бы со сцены пропел, околели бы все враз. Я их храню ото всех, как динамит, вдруг пригодятся шарахнуть от души по скукотище!
Шурка в смятении. Душа в искусстве искала высокое, а тут Серёжкины рассуждения! Его горячее дыхание, озорство, которое само по себе имело какую-то необъяснимую прелесть.
Оно часто сопровождало дядьку.
Серёжа был красив. Красив в любой одежде: грязной, новой, старой. В телогрейке на голое тело выглядел так, что люди, оборачиваясь, смотрели и любовались.
Шурке вспомнилась странная фраза, сказанная дедом Иваном, как это умел делать только он один вроде бы самому себе, но чтобы и окружающие слышали: «Дьявол, красивый! Но мой сын».
Шурка не понимал слова деда, но от этого не было беспокойства, наоборот: раз он всё видит, значит всему свой черёд. Подобное уже не раз было. Всё встанет на свои места.
Верочка Рогожинская
Её привела на репетицию сама Валентина Яковлевна.
Вот вам пани Рогожинская, сказала она.
Потом энергично тряхнула своей кудрявой головой:
А то у нас пан Ковальский есть, а пани не было. Теперь будет, сказала, словно поставила точку.
Шурка узнал новенькую, она из параллельного шестого «б» класса. Родители врачи, недавно приехали работать в районную больницу из города. Он её видел два раза в школе и один раз в библиотеке. Его поразило в ней всё. Но самое главное то, как на него посмотрела: в упор открытыми глазами, доверчиво, как будто они хорошо знакомы.
Всё! Я давно хотела поставить «Барышню-крестьянку», но некому было играть Лизу, вот теперь, слава Богу, есть! Молодого Берестова, Алексея, будешь играть ты, Ковальский, Муромского отдадим Игольникову, Ивана Петровича Берестова Петьке Дёмину. С остальными разберёмся.
Я никогда не играла в драмкружке, простодушно сказала Верочка, вовсе и не смогу, тем более классику.
Она зажмурила свои глаза и как-то очень долго подержала их закрытыми, потом распахнула ресницы и будто увидела всех впервые:
И вообще боюсь, без всякого кривляния просто сказала она.
Петька Дёмин хохотнул, но, увидев строгий взгляд Валентины Яковлевны, спрятался за спину Лёшки Игольникова.
А вот и хорошо, что боишься. Наши-то уже ничего не боятся, в этом всё и дело! Вот вам слова, быстренько переписывайте и учите, на следующей неделе начнём репетицию. Возьмите повесть Пушкина почитайте. Я проверю.
Вышли на улицу и получилось так, что Шурке и Верочке по пути обоим надо в библиотеку.
А что вы берёте читать? спросила Шуркина спутница.
А что дадут.
Как это?
Всё, что положено, я уже прочитал, теперь что положено старшеклассникам.
А «Королеву Марго» читали? У вас тут есть такие книги?
Шурка давно уже прочёл всего Дюма, но не стал говорить об этом, не хотелось, чтобы она подумала, будто он хвастлив.
Да.
А можно нескромный вопрос?
Можно, охотно согласился он.
А почему у тебя фамилия нездешняя?
Она легко перешла на «ты».
И у тебя тоже.
Я это другое дело.
Какое другое?
Я приезжая, а ты?
Я здесь родился, разве это плохо?
Нет, сказала она и немножко помолчала, я о другом. Ну, не хочешь об этом, не говори.
Ещё раз посмотрела на него в упор, внезапно засмеялась и произнесла, скорее, видимо, для того, чтобы только не молчать, так ему показалось:
Мне сказали, что ты круглый отличник, да?
Да.
Но отличников везде не любят, так ведь и у вас в школе?
У нас по-всякому, я тоже отличников не люблю.
А сам?
У меня просто так получается, я не умею зубрить.
Она взглянула на него внимательно:
Воображаешь?
Нет, сказал Шурка и ему стало неловко.
Получалось всё-таки, что он хвастался для чего-то, а ему этого и не надо было. Просто хотелось с ней говорить. Нравилось, как она смотрела, не стесняясь, и как улыбалась сама себе.
Когда пришли в библиотеку, он намеренно отошёл от Верочки к дальней полке. Ему не хотелось, чтобы кто-то видел, как она на него смотрит. Был уверен: так смотрит она только на него.
Чужаки
В окрестностях Утёвки, Зуевки, Кулешовки обнаружили нефть. Заработали скважины. Поползли слухи, что на месте Утёвки или вблизи будут строить город нефтяников.
Беда-то какая, крестилась Шуркина бабушка на образа.
Будет тебе, никакой беды, успокаивал её Фёдор Остроухов.
Народу нагонят, вот и беда. Где в одном месте народу много, тесно, там завсегда беспорядок, не сдавалась та. Избу не закрывала на замок, теперь придётся.
Она оказалась и на этот раз права.
Расположившиеся в посёлке Ветлянка молодые бойкие нефтяники стали наезжать в Утёвку по вечерам на танцы. Часто это кончалось дракой. Свидетелем одной такой схватки оказался и Шурка.
Выходя после репетиции из клуба, он увидел, как красивый, спортивного вида парень спокойно стоит у крыльца и курит. Чужак миролюбиво поглядывал на проходивших и весь его вид показывал, что он не желает никому зла. И тут невесть откуда появился маленький вёрткий Гнедыш и, резко подпрыгнув, сорвал с незнакомца модную фуражку. Ловко держа её за козырёк, сильно запустил над головой, и она, описав большую дугу, улетела за дровяной сарай. Чужак не побежал за ней. Резко шагнул в сторону налётчика и наступил ему на ступню. Тот, пытаясь вывернуться, тащил ногу к себе.
Принесёшь кепку отпущу, сказал чужак.
Больно, пусти! неестественно громко закричал Гнедыш.
И это прозвучало как сигнал. Из-за дровяного склада вышли больше двух десятков сельских ребят, вооружённых кольями. Выстроились узким коридором, куда должны были попасть все выходившие из клуба. В приготовленном сценарии было всё предусмотрено.
Танцы закончились, народ хлынул, и приезжие оказались встреченными во всеоружии. Но не тут-то было. Чужаки были опытными бойцами. Прямо у входа начинался деревянный забор из штакетника длиной метров тридцать. Через считанные минуты забор исчез. Мгновенно оценив ситуацию, чужаки метнулись к нему штакетины попали в ловкие и крепкие руки. Рукопашная, сопровождаемая треском деревянного оружия и резкими криками, развернулась вначале у клуба, затем нефтяники стали отступать по улице к своему автобусу, но без паники и как-то, удивительно для Шурки, организованно. Похоже, что они оборонялись так не впервые
Три последующих дня угрюмый Коныч со своим родственником восстанавливали ограду.
Они девок делят, а я без работы не останусь, говорил он.
Эта история имела своё продолжение. Мать послала Шурку за постным маслом в магазин. На дворе стояла теплынь. Была Пасха. В проулке, около Ваньковых, взрослые ребята играли в орлянку, туда Шурка не стал заходить. Посмотрел со стороны на нарядную пёструю толпу и пошёл дальше. Не то чтобы ему было неинтересно, просто торопился. Но вот мимо двора Ракчеевых пройти не мог. Этот двор, весь освещенный солнцем, сухой и приветливый, встретил Шурку разноголосицей большой ватаги ребятишек и парней.
Около старой травокоски, вросшей колёсами в землю, на ровной площадке стояли три гири. Валерка Салтыня, сняв белую рубашку, подошёл к самой большой в два пуда. Поплевал на ладони. Не спеша поиграв растопыренными пальцами, резко рванул железное чудовище на себя и гиря оказалась у него на плече. И тут произошло самое главное: выбросив левую руку горизонтально вбок, правой Салтыня не спеша, монотонно и спокойно, как какая-то очень крепкая машина, выжал вес подряд пять раз. Все ахнули.