В октябре случился дождливый день, и Агатин класс остался в зале на физкультуре. Тренер сказал, что все будут учиться залезать на канат, и выстроил очередь. Агата не заметила очередь и, хотя стояла в середине, подошла к канату первой и проелозила своим телом до самого верха, съехала вниз, споткнулась о чью-то ногу и упала на четвереньки. Весь ее класс задребезжал и начал смеяться. Агата поднялась и нашла возле своего лица лицо Марины, которая стала орать, что Агата обезьяна, ржавая сковородка и красножопая макака. Класс еще сильнее задребезжал. Ты еще пожалеешь, что влезла без очереди, почти прошептала Марина. После урока физрук отвел в сторону Агату и стал говорить ей что-то про скромность и гордыню, которая смертный грех. Агата ничего не поняла, а когда зашла в раздевалку, где уже никого не было, увидела, что ее вещи разбросали по всей комнате так, будто Агатин пакет с синей формой и всем остальным взорвался, а майка вообще висела на люстре. Агата решила не просить физрука доставать майку, надела блузку и форму на голое тело, пообедала в столовой и пошла под моросью сразу к коленасте.
Коленастя нашлись в Старой Кастрюле: уроки закончились, а идти к Агатиной художке было еще рано. Они ничего не спросили, просто Коля взял Агатин рюкзак и отнес в дом, а Настя дала перчатки и мусорные пакеты. И дождь, и морось уже закончились, так что Агата, Настя и Коля пошли сразу к большой улице, самой нижней и самой центральной, и почти сразу нашли мертвого, чуть грязного, но в целом белого кота. Агата решила поднять его сама. Одну ладонь подсунула под котячью голову, другую повернула так, чтобы она была параллельна телу, и втиснула ее посередине. Коля держал пакет раскрытым, Настя ему помогала, чтобы пакет не надулся и не вывернулся. Агата вложила труп кота в полиэтилен и дернула головой вверх. Прямо перед ней, за коленастей, стояла Марина-холодильник, она не обзывалась, не улыбалась и не смеялась. Посмотрела и просто ушла.
Со следующего дня Агату стали называть труповозкой, моргодевкой, ржавым катафалком и просто чокнутой. Сначала Агата специально молчала, но когда обзывания стали выползать даже из мальчиков, в Агатином животе, а может, в голове, треснул бетон. Она закричала, что вы все гадкие, вам никого не жалко, а мне животных жалко, их же выбросят на помойку, а мы с коленастей их хороним, чтобы им было спокойно. Сами вы дураки, сами вы чокнутые, ненавижу вас всех! Марина подняла себя из-за парты, подошла к вскочившей, дергающейся Агате и просто ее толкнула. Агата ударилась попой об угол парты, вскрикнула, подпрыгнула к Марине и тоже ее толкнула. Агата никогда в жизни никого не толкала, поэтому ее толчок особенно разозлил Марину и других рослых девочек, они вместе повалили Агату на линолеум и стали ее бить ладонями, шлеп-хлобысь-бах, по голове, животу, рукам, коленкам, в основном по голове и животу. Когда Марина пнула Агату, сначала чуть-чуть, будто проверяя на упругость, а потом подняла над ней ногу, ее и еще двух девочек оттащили мальчики, остальные девочки разлетелись сами. Мальчики помогли Агате подняться и сесть на стул, но сразу после этого отошли и больше на нее не смотрели.
Вечером был папа, и Агата сказала ему, что больше не хочет ходить в свою школу, а хочет ходить в коленастину. Обычно папа был подсушенный, безмышечный и бескровный, он напоминал Агате живую ель в конце марта, которую так и не вытащили из дома. Папа, как и мама, уставал и поэтому никогда не кричал. А тут закричал. Я знаю, что ты прогуливаешь художку, ругался папа. А еще классная сказала, что ты взяла труп кота и куда-то его понесла, ругался папа. Вместе со своими дебильными друзьями! Папа почти орал. Вы там что, чучела делаете? Опыты проводите? Может, сами убиваете?
Папа навсегда, совершенно, бесповоротно запретил Агате ходить к коленасте, а еще сказал, что со следующей недели у Агаты будет няня, хотя она и с трудом втискивается в бюджет. «Твое будущее почти загублено, папа говорил уже тихо. Без гувернантки нам никак». Тогда внутри Агаты осыпался весь бетон, до песчинки. Она начала швырять по сторонам, не в папу, а просто, пульт от телевизора, стеклянную вазу, «Гарри Поттера», «Таню Гроттер», вилку, учебник по математике, ручку все подряд, и швыряла до тех пор, пока все ее тело не обнял папа. Агата успокоилась, и тогда папа вложил ее, неумытую, в гостевую кровать на первом этаже. Через несколько минут Агата услышала, как он кому-то звонит. «Я больше не разрешаю своей дочери ходить к вам в гости и дружить с вашими детьми, говорил папа. Прошу понять, что у нее другие интересы и цели в жизни». Потом папа вошел в комнату, где лежала Агата, и спросил, хочет ли она в свою кровать. Агата ничего не ответила, и папа ушел.
Агата не спала, но и не двигалась, не свое одеяло давило сверху, не свой матрас давил снизу, она вся была как ежиный блин, только с вытекающей из глаз водой. Пришла мама, и Агата услышала, как папа сказал, что вложил ее в гостевую кровать, чтобы скорее успокоить и не тащить на второй этаж. Четыре родительские ноги застучали по лестнице, тогда Агата смогла выкрутиться из давления и сползти на пол. Она открыла окно, выковыряла комариную сетку, встала на подоконник и прыгнула в траву. В их огороде не росло ничего съедобного, а земля была каменно-твердой, так что ногам сделалось больно. Агата решила специально замерзнуть, чтобы заболеть и не идти завтра в школу, а может быть, даже умереть. Она легла в подмоченную траву и увидела небо. Такое небо. Ониксовое, как камень на уроке природоведения, высоченное, как миллион гор, и живое, шевелящееся, подмигивающее Агате всеми звездами, кучками и полосками звезд. А что, если это не звезды, а самый светлый свет, такой сильный, что проделывает дырки в ониксовом небе. Что, если небо окажется просто решетом. Вдруг небо когда-нибудь совсем продырявится, и я увижу самый светлый свет. Агата заулыбалась этой фантазии, подумала, что надо не забыть рассказать про нее коленасте, и снова заплакала. От слез мерзли щеки, ступни уже болели и, наверное, собирались отколоться, спина насовсем прилипла к земле. Агата поняла, что очень хочет попи́сать. Она еле-еле оторвала спину от земли и села. В Агатином кармане вдруг дрогнул телефон.
пишем с папеного не отвичай нам все ровно что сказал твой папа завтро придем к тибе в школу после второго урока
Агата вскочила вся, резко, подпрыгнув. Отыскала уличную табуретку, приставила к стене и влезла обратно в окно. Разделась до трусов, скользнула под мягкое, большое одеяло, провалилась в матрас и уснула. Лишь бы теперь не заболеть, успела подумать Агата.
Утром ни одного родителя в доме уже не было. Зато была рисовая каша с бананами, шоколадка, нарезанный батон и малиновое варенье, а рядом записка. «Хорошего дня, доченька. Угощайся. Люблю, мама». Агата никогда не получала таких записок и не поверила, что эта настоящая. Она выбросила бумажку, съела кашу и положила в рюкзак шоколадку. Агата вышла во двор и сразу же посмотрела на новое для нее, рассекреченное, очень любимое теперь небо. Но небо вдруг сделалось желтоватым и мутным, как безмясные куски холодца. Это было не дождливое и не преддождливое небо, а совсем чужое. А что, если его заменили, потому что я раскрыла секрет, испугалась Агата, но тут же сказала себе, что это полная ерунда.
В класс Агата зашла совсем согнувшись, прибито, специально перед самым звонком. Но когда начался урок, стало понятно, что никто не собирается ее обзывать или бить. Даже учительница едва вертела слова на языке и роняла их невнятными ошметками. Половина одноклассников положили головы на парты и спали. Марина моргала медленно и даже не смотрела по сторонам. Урок еле катился, но все никак не докатывался. На тридцать третьей минуте кабинет вдруг порыжел, заоранжевел, как будто в него стали светить через пивную бутылку. Звонок зазвенел как будто тоже медленнее, либо так казалось Агате; Агата вдруг тоже сильно захотела спать. С концом урока все проснулись и посмотрели в окно. Там стало еще оранжевее. Весь класс и даже учительница вышли на улицу.
Небо вилось спиралями, красно-рыжими, коричневыми и желтыми, все вокруг, каждый предмет и каждое дерево, поржавело. Машины, асфальт, баскетбольное кольцо. Это пыль или так свет падает, услышала Агата старшеклассницу. Всё вместе, мне кажется, ответил старшеклассник. Дети и уже почти выросшие дети, учителя и другие взрослые стали выдавливаться из здания, тянуться наружу, липко и долго, как жвачка. Все теснили всех, и скоро вся школа толпилась на улице.
Агата была первой, кто посмотрел не в небо, а, как она привыкла, вниз, на асфальт. Весь школьный двор, до самых ворот, а также за воротами, до дороги, все было в объемном, жутком узоре. Агата услышала, как кто-то верещит. Потом еще кто-то. И еще. Это же мертвые птицы! Мертвые птицы! Птицы! Мертвые! Теперь все смотрели на асфальт, многие кричали, кто-то уже начал плакать. Агата почувствовала, что на нее навалились, обняли, что вокруг нее сомкнулись. В середину школьного двора прыгнула черная кошка и стала играть с дохлой вороной. Интересно, а кошка умрет, спросил Коля в Агатино левое ухо. Не знаю, посмотрим, ответила Настя в Агатино правое ухо.
Первой от школьной кучи отсоединилась Марина, она спустила себя с крыльца и сделала три шага вперед. Ее тело-холодильник качнулось, и дальше шагать Марина не стала. Она села на корточки, взяла раньше белого, а теперь рыжего голубя и повернулась к Агате всем телом, своим и голубиным.
Куда нести?
Лида Юсупова. «Папа лес»
Папа собирает грибы. Мы разговариваем. Вокруг нас лес. Я тоже собираю грибы. Мы собираем подосиновики, подберезовики, белые, моховики, волнушки и грузди, другие не собираем. Волнушки и грузди папа замочит, а потом засолит, а остальные грибы тоже замочит, а потом сварит, а потом пожарит с вареной картошкой, но вначале, конечно, все эти грибы надо помыть и почистить. Папа солит волнушки и грузди только с солью, больше ничего не добавляет складывает грибные шапочки друг на друга, пересыпает солью, заливает водой, сверху кладет перевернутой широкую тарелку, а на нее камень. И на полу в темном уголке грибы стоят, солятся. Ужасно вкусные получаются (их надо есть с вареной картошкой и подсолнечным маслом). Я только не знаю, заливает он горячей водой или холодной.
Папа, ты холодной водой заливаешь грибы, когда солишь, или горячей?
Да я никакой не заливаю.
Тогда я отредактирую предложение про засолку, уберу «заливает водой». Вот так правильно: «Папа солит волнушки и грузди только с солью, больше ничего не добавляет складывает грибные шапочки друг на друга, пересыпает солью, сверху кладет перевернутой широкую тарелку, а на нее камень».
Когда папа был жив, мы очень мало разговаривали. Папа вообще мало разговаривал. Он становился разговорчивей, когда был пьяный, но тогда он просто шутил, ни о чем серьезном не хотел говорить. Но я хочу, чтобы он со мной сейчас разговаривал.
Мы идем по лесу, и меня снова поражает его нереальность лес всегда поражает меня нереальностью, он кажется мне театральными декорациями, я не могу поверить, что это все вот здесь само по себе выросло и сорганизовалось: коричневая шершавая кожа из сухих иголок и листьев под ногами, вокруг стволы, сухие, покрытые мхом, сосны, елки, кедры, листья, дрожащие над головой и сверкающие солнечным светом, шумящие над головой, листья осин Однажды, когда мы возвращались с дачи на так называемом рейсовом автобусе мне было лет десять, мы ехали обратно в Петрозаводск на этом автобусе, мы проехали только пять километров а он шел медленно, потому что дорога была песчаная, еще не заасфальтированная, и уже темнело, был сентябрь, белые ночи давно кончились, и вдруг автобус остановился, дверь открылась, все смотрели на эту дверь, маленький автобус, одна дверь в середине, и в эту дверь медленно вошла женщина я запомнила цвет ее одежды, ее куртки лиловый, красивый, она была красивая, ее лицо светилось счастьем, она тихо кому-то что-то сказала, и люди в автобусе начали повторять: собирала грибы, потерялась, провела всю ночь в лесу, только что вышла на дорогу Провела всю ночь в лесу! Я представила этот шум деревьев над головой в полной темноте как страшно. Невозможно страшно. Но почему? Почему именно шум деревьев над головой и невидимое небо (пасмурное, без звезд, без луны) мне казалось самым страшным в детстве и долго потом, когда я вспоминала эту женщину? Но я знала, как выжить одной в лесу. Я знала про маленьких братьев, которые заблудились рядом с дачами, одному восемь, другому шесть, их искали несколько дней, потом они сами вышли на дорогу, они ели молодые ростки на еловых ветках, бледно-зеленые мягкие иголочки, так говорили, что они питались этими нежными иголочками. Когда их искали, нашли два скелета, но скелеты были очень старые, детские, там рядом с дачами раньше была деревня Ольгино, совсем рядом, мы ходили смотреть на руины, заросшие иван-чаем, и, наверное, эти двое детей-скелетов были из Ольгино, ушли из Ольгино, давным-давно, и вот их нашли, когда Ольгино было уже пустым Папа один раз тоже заблудился.
Ты один раз заблудился, я помню.
Да какой там заблудился, немного заплутал. Вышел к воинской части, меня там задержали как шпиона, но потом отпустили, отвезли даже к автобусной остановке.
Папа, а ты писал бы мне имейлы, если был бы сейчас жив?
Я не представляю письма от папы, даже бумажные. Я не помню ни одной поздравительной открытки от папы. Я не знаю его почерка. Я помню дедушкино письмо, которое я однажды нашла в красивой кораллового цвета книге томе собрания сочинений Жорж Санд. Закладка? Почему оно там было? Почему я положила его обратно? Где сейчас эта книга? Дедушкино письмо, написанное таким мелким, аккуратным почерком (карандашом? чернилами? ручкой? я помню, что буквы были бледные, нежные), очень разборчивым читалась каждая буковка. Он специально писал разборчиво, заботясь о том, чтобы сын понял его каждое слово? Это как говорить четко, и медленно, и тихо И все, что было в том письме, на трех страницах, аккуратно не выдранных, нет, стальные скрепочки терпеливо выпрямлены, ножичком для открывания писем или дедушкиным ногтем, который, может быть, до сих пор сохранился: дедушка похоронен в сухой земле на пригорке, и его могила официально охраняется государством (что осталось? что есть? что там?), на трех тетрадных страницах, в клеточку, мягких поучения, все, что было в том письме-плоде: семена мудрости. Семена мудрости, concealed in Consuelo.
Первое предложение «Консуэло» как обращение литературных мужчин, (не)дающих литературные премии, к женщинам-писательницам.
А что, если с папой можно говорить обо всем?
Ты книги пишешь?
Да.
Как дедушка твой.
Да. А ты читал дедушкины книги?
Читал. Давно. Когда вышли они, я прочитал. Отец дарил мне.
Мне кажутся они очень скучными. Зачем он их писал? Почему он не написал про историю, частью которой он сам был? Про наших предков. Про свою историю. Почему он не написал про свою историю? Про твою, про мою. Про нашу историю. Я только сейчас узнала, что мы карелы. Почему мы притворялись русскими? Как дедушка мог стать депутатом Верховного Совета СССР, если у него брат репрессирован и расстрелян? Дедушка официально отрекся от брата?
Ох, не знаю, отрекся, не отрекся Да, расстреляли дядю Мишу Я помню его, веселый был.
Зачем ты переехал в Петрозаводск? Ведь ты любишь лес, любишь рыбалку, природу. Ты был бы намного счастливее в Шуерецке, с бабушкой, я ее помню
Я называю ее бабушкой, хотя она на самом деле моя прабабушка бабушка папы, мама его мамы.
Хотел с отцом жить.
Но зачем тогда ты надолго уезжал в Якутию?
Ненадолго, на четыре года. Искал алмазы.
И чуть не утонул там в реке Оленёк.
Было дело.