Важно, чтобы критика представительной системы была услышана и воспринята именно сегодня, когда политическая жизнь с каждым днем приобретает все более сложную форму. В условиях современной дифференцированной политической и экономической жизни все более абсурдным выглядит желание представлять разнородную массу и множество ее проблем. Представлять значит выдавать волю одного за всеобщую[63]. Это возможно в единичных случаях: при обсуждении четко сформулированных и простых вопросов и при условии непродолжительного срока действия депутатских полномочий. Продолжительное представительство всегда означает власть представителя над представляемым.
Глава 3
Современная демократическая партия как воинствующая партия войны
Людовик XIV великолепно понимал искусство управления, как никто другой до или после него, особенно в начале своего царствования, когда был молод. В своих мемуарах 1666 года он установил следующие важнейшие правила, предназначенные для всех руководящих ведомств и в особенности для военной администрации: «Решения должны быть быстрыми, дисциплина строгой, командование единым, подчинение сиюминутным и беспрекословным»[64]. Перечисленные королем-солнцем требования к оперативности принятия решений, согласованности отдаваемых приказов и строгости дисциплины применимы и к современной политической жизни, участники которой находятся в состоянии потенциальной войны, mutatis mutandis.
Современная партия в политическом смысле это боевая организация. В качестве таковой она должна подчиняться законам тактики. И первое правило этого закона постоянная боеготовность (Schlagfertigkeit). Это осознавал еще основатель социалистической революционной партии Фердинанд Лассаль, когда выступал за то, что существующая в его союзе индивидуальная диктатура должна быть полностью оправдана в теории и непреложна на практике. Рядовые члены партии должны беспрекословно следовать за своим лидером, а весь союз должен стать молотом в руках своего президента. Это была политически необходимая заповедь. В первые годы нового, беспомощного рабочего движения это был единственный способ добиться внимания со стороны буржуазных партий. Централизация гарантировала оперативность принятия решений. Гарантировала и продолжает гарантировать. Большая организация уже сама по себе довольно неповоротлива. Даже если растолковывать массам лишь приблизительную суть насущных вопросов, которые требуют принятия быстрых решений, будет потрачено слишком много времени, а демократия в своей изначальной форме станет невозможной. В этом случае она обернется лишь чередой упущенных возможностей и бесконечным переносом решений, а политические партии утратят способность к совместной работе и необходимую политическую гибкость. Воинствующая партия, пусть она и ведет только одну маленькую войну, нуждается во внутренней иерархии. Без нее партия станет подобной аморфному племени аборигенов, армия которого терпит поражение от всего одного дисциплинированного батальона вымуштрованных европейских солдат.
Только определенная степень цезаризма гарантирует быструю передачу и своевременное выполнение приказов в ходе ежедневной борьбы. Голландский социалист ван Коль открыто заявляет, что введение принципов настоящей демократии возможно только после того, как борьба окончена. В ходе борьбы социалистическому правительству нужны авторитет и сила, достаточная, чтобы сохранить свою власть. Иногда необходим и деспотизм. Императиву стремительных действий подчиняется даже свобода. Повиновение масс воле немногих одна из величайших добродетелей демократии. «Мы обещаем верой и правдой служить тем, кто призван вести нас, мы говорим им: вы, что удостоились чести быть избранными народом, покажите нам путь, а мы будем следовать за вами»[65]. Подобные слова раскрывают всю суть современных политических партий. В партии, к тому же политической, к тому же ведущей борьбу, демократия не предназначена для «внутреннего пользования». Любой политической организации необходимо лишь легкое вооружение, которое не будет сковывать движений. Демократия совершенно несовместима с боеготовностью. Отсюда и враждебность к референдумам и прочих мерам на страже реального народовластия и необходимость партийной конституции, пусть и не всегда цезаристской, но в меру олигархической и централистской. Лагардель добавляет к этой картине последний штрих: «Для использования пролетариата они обращаются к капиталистическим инструментам господства; они построили такое же жесткое правительство рабочих, как буржуазное правительство, такую же неуклюжую бюрократию рабочих, как и буржуазная бюрократия, центральную власть, которая говорит рабочим, что они могут и что не могут делать, которая уничтожает всю независимость и инициативу членов профсоюза и которая иногда должна внушать ее жертвам тоску по капиталистической власти»[66].
Тесная связь воинствующей демократической партии с военной организацией отражена в социал-демократической терминологии, которая, особенно в Германии, в значительной степени заимствована из военной науки. В языке военной тактики или стратегии едва ли ли существуют выражения, которые не мелькали бы в передовицах газет социал-демократов[67]. Тот факт, что в ведении боя используется в основном тактика Фабия Кунктатора, а предпочтение отдается так называемой стратегии измора, объясняется особыми условиями, которые мы рассмотрим ниже. Еще одним доказательством тесной связи между устройством политической партии и военного ведомства служит страстный интерес некоторых верховных партийных руководителей социал-демократов к военным вопросам. Пристрастие лидеров социал-демократии к милитаризму действительно ошеломительно. Живущий в Англии коммерсант Энгельс, добровольно отслуживший год гвардейцем, в часы досуга развлекается тем, что занимается социалистической и военной теорией[68]. Сыну унтер-офицера Бебелю надо отдать должное за огромное количество новаторских военных идей, у которых нет ничего общего с теоретическим антимилитаризмом социалистов[69]. Бебеля и особенно Энгельса сейчас можно назвать военными писателями. Эта тенденция не случайна. Напротив, она коренится в избирательном сродстве.
Б. Психологические причины возникновения
Глава 1
Общее право делегировать
Делегирование ведет к возникновению у представителя ощущения морального права на делегированную ему власть. Избранные однажды остаются на своем посту навсегда, если только им не помешают строгое соблюдение уставов или чрезвычайные обстоятельства. Их избрание для достижения конкретной цели превращается в пожизненное назначение. Привычка становится правилом. Лидер, избираемый регулярно на протяжении определенного времени, воспринимает делегируемую ему на время власть как свою собственность. Если в какой-то момент ему будет в этом отказано, он тотчас начнет угрожать репрессивными мерами, среди которых самая безобидная прошение об отставке. Его товарищи по партии, таким образом, оказываются в полнейшем замешательстве. Это замешательство, однако ниже будет объяснено почему, почти всегда заканчивается победой лидера партии.
Прошение об отставке, если оно не подписано добровольно и не является выражением разочарования или негодования (непринятие кандидатуры в бесперспективных округах), в большинстве случаев служит средством захвата, сохранения и укрепления власти. Даже в больших политических организациях лидеры часто обращаются к использованию этой хитрости, разоружая своих противников благоговейным почтением, которое не лишено привкуса благочестивой демократии. Противник вынужден проявлять в ответ еще большее почтение, особенно когда лидер, использующий этот метод, действительно незаменим или рассматривается массами как незаменимый. История прусско-немецкого государства богата примерами того, как эффективен этот макиавеллиевский прием для сохранения власти. В сложное время перехода от династии к династическому конституционализму, связанному с именем Лудольфа Кампгаузена, король Пруссии Фридрих Вильгельм IV, каждый раз чувствуя превосходство чуждых ему либеральных идей над романтически-консервативными, грозился отречением от престола. Эти угрозы ставили либералов перед сложным выбором: отречение короля означало бы воцарение принца Вильгельма Прусского, известного своими радикально реакционистскими настроениями, а значит, и угрозу революционных восстаний среди низших слоев населения; сохранение королевской власти означало бы вынужденный отказ от всех либеральных устремлений. Таким образом, Фридриху Вильгельму удавалось стоять на своем и разбивать все планы своих оппонентов[70]. Приблизительно 35 лет спустя князь Бисмарк, настаивая на той же необходимости, обеспечил себе единоличную власть над объединенной Германской империей за счет того, что бесконечно обращался к королю Вильгельму I с прошениями об отставке. Как только пожилой король пытался высказать собственную волю, Бисмарк усмирял его рассказами, в какой хаос погрузится империя в вопросах внешней и внутренней политики с отставкой ее основателя, а королю уже не по плечу справиться с ними в одиночку[71]. Нынешний президент Бразильской республики обязан своим положением тем же самым угрозам, которые он высказывал, еще будучи министром[72].
И так во всех политических партиях. Когда Фальтайх выносил свои предложения по реформированию партийного устава и вызвал этим гнев президента Лассаля, тот, осознавая собственную незаменимость, тут же поставил весь союз перед выбором: либо вы избавите меня от претензий подобного рода, либо я уйду[73], тем самым ему удалось с легкостью избавиться от неудобной критики. Те же методы использовал и современный голландский Лассаль Трульстра, в итоге подчинив себе всю партию. Ссылаясь на то, что лучше бы он посвятил себя личной жизни, он то и дело отказывался продолжать работу в партии, говоря, что устал от бесконечных партийных споров, которые противоречат его идеализму[74]. В партийной истории итальянского социализма угрозы отставки также стали обычным делом: как только чьи-то личные взгляды на важные политические вопросы, например отношение к всеобщей забастовке, переставали совпадать со взглядами партийного большинства или если одного чиновника не устраивали результаты голосования партийного совета. Иногда угрозы заканчивались реальными увольнениями, в таких случаях на народном голосовании отставной кандидат избирался заново, при этом он позиционировал себя единственным компетентным представителем власти и, таким образом, снова оказывался восстановленным в правах[75]. Этот только на первый взгляд демократически прекрасный жест на самом деле скрывает породивший его дух авторитаризма. Лидер, который выносит на голосование вопрос о доверии ему, как кажется, полностью рассчитывает на доверие своих избирателей, но на самом деле он оказывает на них давление и убеждает в собственной мнимой или действительной незаменимости, с которой их принуждают смириться[76]. Руководители редко признают, что своими угрозами отказа от должности они преследуют конкретную цель завоевать безраздельную власть над массами[77]. Если верить их словам, такое поведение доказывает их верность духу демократии, тонкое чутье, порядочность, внимание к голосу масс. Хотя на деле это лишь олигархическое присвоение воли масс.
Глава 2
Потребность масс в лидере
Весьма талантливый (хоть и непризнанный) французский драматург, который в свободное время занимался прозаическим изложением серьезных социальных проблем, Александр Дюма-сын однажды заметил, что любую прогрессивную идею на раннем этапе ее формирования не принимают 99 % людей. «Но, продолжает Дюма, это не имеет никакого значения, поскольку одна сотая, к которой принадлежим мы, с самого начала провела все реформы для девяноста девяти других, и они остались довольны, но тем не менее продолжают протестовать против реформ, что еще только предстоит провести». Далее Дюма добавляет: «Большинство всегда свидетельство того, что есть», в то время как «меньшинство это семена того, что будет»[78].
Не будет преувеличением сказать, что количество людей, обладающих гражданскими правами и стремящихся к всеобщему благу, очень невелико. Для большинства взаимосвязь между личным и всеобщим благом не слишком очевидна. Большинство не осознает, как на состояние их собственных дел, их благополучие и жизнь влияют дела организации под названием «государство». Как остроумно отмечает Токвиль, их куда больше волнует «строительство дороги рядом с его земельным наделом»[79], а до общего устройства государственного управления или вопросов, которые решаются от их имени, им нет дела. Большинство вместе со Штирнером кричат государству: «Отойди, загораживаешь солнце!» Штирнер иронически насмехается над всеми, кто вслед за Кантом верит, что людям нужно рассказать о «священном долге» участия в делах государства. «Пусть занимаются политикой те, в чьих интересах перемена существующих порядков. Священная обязанность никогда не понуждать людей размышлять о государстве, так же как по священной обязанности никто не начнет заниматься наукой или искусством и т. д. Один только эгоизм может их к тому понудить, и эгоизм окажет свое действие, если обстоятельства значительно ухудшатся»[80]
Примечания
1
Несколько замечаний об условиях, в которых создавалась эта работа. В мае 1908 года я прочитал несколько докладов о демократии и социализме в Новом университете в Брюсселе. Они опубликованы в: Robert Michels, Loligarchia organica costituzionale. Nuovi studi sulla classe politica, La Riforma sociale. Rassegna di Scienze Sociali e Politiche, a. XIV, vol. XVIII, fasc. 12, dicembre 1907, p. 961983; расширенное издание на немецком языке см. в: Robert Michels, Die oligarchischen Tendenzen der Gesellschaft. Ein Beitrag zum Problem der Demokratie, Archie fur Sozialwissenschaft und Sozialpolitik, Bd. 27, H. 1, s. 73-135. В январе 1909 года в социологических обществах Граца и Вены я прочитал доклад на тему «Консервативные основы партийной организации», который позже был опубликован на немецком языке в: Robert Michels, Der konservative Grundzug der Parteiorganisation, MonatsschriftfurSoziologie, 1. Jg., April-Mai, Sonderdruck, s. 228236, 301316 и на итальянском языке в: Robert Michels, La democrazia e la legge ferrea delloligarchia, Rassegna Contemporanea, vol. Ill, No. 5, p. 250283. В моих лекциях в Туринском университете, посвященных роли сотрудничества в истории, я также занимался исследованием политических партий. В октябре 1909 годав Турине в Палате труда я прочитал лекцию «Старые формы и новые идеи социализма», которая затем была опубликована под другим названием в: Robert Michels, La crisi psicologica del socialismo, Rivista italiana di sociologica, vol. XIV/IIIIV, p. 365376. Мне кажется важным перечислить работы, ставшие основой для этого исследования, с одной стороны, из литературной порядочности, так как в этой работе есть фрагменты упомянутых статей, а с другой потому, что в них заинтересованный читатель может найти некоторые уточнения, которые нам не удалось учесть здесь.
2
В конце XVIII века эти понятия осознавались и артикулировались значительно точнее, чем сегодня, когда конституционная монархия уничтожила суть этих принципов: «Рабский страх, который покоится на ослепительном блеске недостижимого трона, тысячах приспешников, несметной армии, готовности к мести и непобедимой власти, единственное, почему продолжают существовать монархии, почему деспоты и их сатрапы все еще чувствуют себя в безопасности. Иногда к несчастным самой судьбой ниспослан освободитель, великий Кир, который мог бы разорвать все узы и с мудростью и отеческой заботой возглавить новое царство. Однако подобное случается весьма редко, а благо, возникающее в такие услоиях, всегда преходяще, ведь главный источник порока остается. Его подлые и развратные последователи разрушат все, что было создано благородным правителем» (Christoph Martin Wieland, Eine Lustreise ins Elysium, Samtliche Werke von Christoph Martin Wieland. Bd.I. Wien: F.A. Schrambl, 1803, s. 209).
3
Jean-Jaques Rousseau, Le Contrat Social. Paris: Biblioteque Nationale, 1871, p. 91; Жан-Жак Руссо, Об общественном договоре, в: Жан-Жак Руссо, Трактаты. Москва: Наука, 1969, с. 199.
4
О сути консерватизма см. интересное исследование: Oskar Stillich, Die politischen Parteien in Deutschland. Leipzig: Klinkhardt, 1909, p. 18.
5
Или контрреволюционеров? Co словом «революция» зачастую связан конкретный исторический смысл, а родоначальницей всегда считается Великая французская революция. Поэтому термин «революционный» зачастую применяется только к борьбе низших социальных слоев за свою свободу, хотя логически это лишь фундаментальное определение переворота, который, в свою очередь, не ограничивается действиями одного конкретного социального класса и не связан с определенной внешней формой применяемого насилия. Революционным может быть любой социальный класс, вооруженный или действующий в рамках закона, все это не имеет значения, если он стремится к радикальному изменению существующего порядка. Понятия «революционный» и «реакционный» (в противовес консервативному), рассмотренные с этой точки зрения, объединяют революцию и контрреволюцию. Поэтому совершенно ненаучно связывать с этими терминами, позаимствованными из теории эволюции, понятия морали, как об этом в 1830 году в Париже пишет Раумер: «Для этих людей (либералов) революционный значит уничтоживший все старые порядки и пороки, контрреволюционный вернувший на свое место старые или другие пороки и издевательства. Для их противников же революция высшее проявление безрассудства и преступности, а контрреволюция возвращение к порядку, подчинению, религии и т. д.» (Fridrich von Raumer, Briefe aus Paris und Frankreich im Jahre 1830. Teil II. Leipzig: F. A: Brockhaus, 1831, s. 26; см. также: Wilhelm Roscher, Politik, Geschichtliche Xaturlehre der Monarchie, Aristokratie und Demokratie. Stuttgart-Berlin: Cotta, 1908, p. 14). Но стоит помнить о том, что в политике оценочное суждение о чем-либо это всегда эффективное средство достижения определенных политических и моральных целей, и оно отнюдь не помогает определить мировоззренческие тенденции или тенденции исторического развития.