По тому, какие большие были эти «буби», Уильям догадался, что они должны быть дорогими. И абсолютно одинаковая пара была огромной редкостью.
Охваченный любопытством, он внимательнее присмотрелся к монетам, покрытым темно-зеленым налетом, и сразу почувствовал что-то неладное. Уильям перевернул ту «буби», что лежала слева: она сверкнула яркой желтизной, похожей на золото.
Рядом с монетами стояло блюдечко с темно-синим порошком и кисточкой. Уильям понюхал порошок медь.
Он знал, что бронза сверкает, только когда изделие недавно отлито.
Уильям постарался прогнать прочь подозрение. Его отец был человеком достойным и честно зарабатывал на жизнь. Негоже родному сыну думать про отца такое.
И все-таки Уильям взял обе «буби» и положил их в карман. Английские учителя научили его задавать вопросы, стремиться раскопать правду, какими бы ни были последствия.
После чего он наполовину принес, наполовину приволок стол в комнату.
* * *
Вот теперь праздник начинает становиться похожим на настоящий, одобрительно заметил отец, ставя на стол последнюю тарелку с вегетарианской уткой[6]. Стол был полностью заставлен блюдами с фруктами и изображениями всевозможных видов мясных блюд. Накрытый на восьмерых стол был готов принять духов предков семейства Хо.
«Имитация куриного мяса, вегетарианская утка, домики из папье-маше, фальшивые деньги»
Может быть, попозже мы выйдем на улицу, чтобы посмотреть представления «народной оперы», сказал отец, не замечающий настроения Уильяма. Как когда ты был маленьким.
«Поддельная бронза»
Достав из кармана две «буби», Уильям положил их на стол блестящей, незаконченной, стороной вверх.
Какое-то мгновение отец смотрел на них, затем сделал вид, будто ничего не произошло.
Не хочешь зажечь палочки с благовониями?
Уильям ничего не сказал, стараясь сформулировать свой вопрос.
Отец перевернул обе «буби» и положил их рядышком. На обратной стороне каждой монеты, покрытой патиной, был вырезан иероглиф.
Форма иероглифов во времена династии Чжоу несколько отличалась от более поздних видов, сказал отец таким тоном, словно Уильям все еще был ребенком, которого только учили читать и писать. Поэтому коллекционеры из более поздних эпох иногда вырезали на изделиях собственные интерпретации иероглифов. Подобно патине, эти интерпретации также накапливаются на поверхности слоями, накладываясь друг на друга.
Обращал ли ты внимание на то, как иероглиф «цзю», обозначающий вселенную и являющийся первым иероглифом твоего имени, похож на «цзы» письменность?
Уильям молча покачал головой, не слушая отца.
«Вся эта культура зиждется на лицемерии, подделке, внешнем подражании тому, что невозможно получить».
Видишь «вселенная» прямолинейна, но для того, чтобы постичь ее разумом, превратить в язык, требуется излом, резкий поворот. Между Миром и Словом лежит дополнительный изгиб. Глядя на эти иероглифы, ты знакомишься с историей этих предметов, с мыслями наших далеких предков, живших тысячи лет назад. В этом глубокая мудрость нашего народа, и никакие латинские буквы никогда не передадут нашу правду так, как иероглифы.
Уильям больше не мог это терпеть.
Ты лицемер! Мошенник!
Он ждал, молчаливо призывая отца опровергнуть обвинение, объясниться.
Наконец отец заговорил, не глядя на него.
Первые призраки явились ко мне несколько лет назад.
Он использовал слово «гуайлоу», обозначающее иностранцев, но также имеющее значение «призраки».
Они отдали мне на реставрацию старинные предметы, которых я прежде никогда не видел. «Как они попали к вам в руки?» спросил я. «О, мы купили их у французских солдат, которые захватили Пекин, сожгли дворец императора и разграбили его».
Для призраков грабеж открывал широкие возможности. Таков был их закон. Эти бронза и керамика, на протяжении ста поколений передававшиеся нашими предками, были отняты у нас, чтобы украсить дома грабителей, даже не представлявших себе, что это такое. Я не мог этого допустить.
Поэтому я изготовил копии предметов, которые должен был отреставрировать, и отдал эти копии призракам. А подлинные артефакты сберег для нашей земли, для тебя и твоих детей. Я обозначаю подлинники и копии разными иероглифами, чтобы их различать. Понимаю, в твоих глазах я делаю что-то плохое, и мне стыдно, однако любовь толкает нас совершать странные поступки.
«Которая подлинная? подумал Уильям. Мир или Слово? Правда или понимание?»
Их прервал стук трости в дверь.
Вероятно, покупатели, сказал отец.
Открывай! крикнул тот, кто стоял за дверью.
Уильям открыл входную дверь. На пороге стоял хорошо одетый англичанин лет сорока вместе с двумя коренастыми здоровяками, которым было самое место в торговом порту.
Как поживаете? сказал англичанин. Не дожидаясь приглашения, он уверенно вошел в дом. Отпихнув Уильяма в сторону, верзилы проследовали за ним.
Мистер Диксон! воскликнул отец Уильяма. Какая приятная неожиданность!
Он говорил по-английски с таким сильным акцентом, что Уильям непроизвольно поморщился.
Уверяю, далеко не такая приятная, как та, что преподнес мне ты, сказал Диксон. Сунув руку в карман, он достал маленькую фарфоровую фигурку и поставил ее на стол. Я дал тебе эту вещь, чтобы ты ее отреставрировал.
Что я и сделал.
У Диксона на лице появилась неприятная усмешка.
Моя дочь очень любит эту вещицу. Сказать по правде, меня забавляло то, как она играла с фигуркой из древней гробницы словно с куклой. Так она ее и разбила. Но после того как ты вернул починенную фигурку, дочь больше не желала играть с ней, заявляя, что это не ее «куколка». Как тебе известно, дети очень хорошо распознают обман. И профессор Осмер подтвердил мою догадку.
Отец Уильяма расправил плечи, но ничего не сказал.
Диксон подал знак, и два его прихвостня тотчас же смахнули со стола все. Тарелки, блюда, миски, «буби», еда, палочки для еды все это беспорядочной кучей упало на пол.
Ты хочешь, чтобы мы продолжали поиски? Или ты готов сознаться полиции?
Лицо отца Уильяма оставалось равнодушным. «Непроницаемым», как сказали бы англичане. Учась в школе, Уильям подолгу стоял перед зеркалом, пытаясь не делать такое лицо, чтобы не быть похожим на своего отца.
Подождите минутку! подал голос он. Вы не можете просто так ворваться в чужой дом и вести себя словно шайка бандитов, не признающих закон!
Ты очень чисто говоришь по-английски, заметил Диксон, оглядывая его с ног до головы. Практически без акцента.
Спасибо, сказал Уильям. Он старался сохранить спокойный, рассудительный тон. Определенно, этот человек поймет, что имеет дело не с обычным «аборигеном», а с молодым англичанином, образованным и воспитанным. Я проучился десять лет в школе мистера Джорджа Додсуорта в Рамсгейте. Вы ее знаете?
Ничего не сказав, Диксон усмехнулся, словно перед ним была танцующая обезьяна. Но Уильям настаивал:
Не сомневаюсь, мой отец с радостью возместит вам ущерб. Не нужно прибегать к насилию. Мы можем вести себя как джентльмены.
Диксон рассмеялся сначала издал смешок, затем громко захохотал. Его подручные, сперва сбитые с толку, присоединились к нему.
Ты думаешь, что, раз научился говорить по-английски, ты теперь уже больше не тот, кем был. Похоже, на Востоке люди никак не могут понять принципиальное отличие Запада от Востока. Я здесь не для того, чтобы торговаться с тобой, а для того, чтобы предъявить свои права, и для твоего рассудка это что-то непостижимое. Если вы немедленно не вернете то, что принадлежит мне, мы разнесем здесь все к чертовой матери!
Почувствовав прилив крови к лицу, Уильям усилием воли расслабил мышцы, чтобы не выдавать своих чувств. Оглянувшись на отца, он вдруг понял, что у них сейчас одинаковое выражение лица: безмятежная маска, скрывающая беспомощную ярость.
Во время этого разговора отец медленно перемещался по комнате и теперь оказался у Диксона за спиной. Он встретился взглядом с сыном, и они едва заметно кивнули друг другу.
«И на сем я оставлю все то, о чем могу думать, и буду любить то, о чем не могу думать».
Уильям набросился на Диксона в то самое мгновение, как отец ухватил того за ноги. Все трое рухнули одной грудой на пол. В последующей борьбе Уильям словно наблюдал за собой со стороны. У него не было никаких мыслей, лишь смесь любви и ярости, затуманившая его рассудок, и вот он уже сидел верхом на распростертом навзничь Диксоне, сжимая в руке одну «буби», готовый обрушить ее лезвие тому на голову.
Двое подручных, которых привел с собой Диксон, застыли на месте, беспомощно глядя на своего хозяина.
У нас дома нет того, что вы ищете, учащенно дыша, сказал Уильям. А теперь уходите отсюда.
* * *
Уильям с отцом осмотрели разгром, который оставили после себя Диксон и его прихвостни.
Спасибо, сказал отец.
Полагаю, сегодня призраки насладились отличным зрелищем, ответил Уильям.
Не сомневаюсь в том, что дедушка гордится тобой, сказал отец. После чего, впервые на памяти Уильяма, добавил: Цзючжун, я горжусь тобой!
Уильям не знал, что испытывает любовь или ярость. Два иероглифа на перевернутой «буби» на полу у него перед глазами задрожали, затягиваясь влажной пеленой.
2
ИСТ-НОРБЕРИ, ШТАТ КОННЕКТИКУТ, 1989 ГОД
Спасибо, что пригласила к себе домой, сказал Фред. Я замечательно провел время. Он говорил натянуто, стараясь держаться подальше от Кэрри.
Воды пролива Лонг-Айленд ласково набегали на берег у их ног.
Ты очень милый, сказала Кэрри, беря Фреда за руку. Она подалась к нему, порыв ветра поднял ее волосы, бросая их ему в лицо, и цветочный аромат шампуня смешался с запахом моря, подобно обещанию, приправленному тоской. У Фреда гулко заколотилось сердце. Он ощутил в груди нежность, испугавшую его.
На противоположном берегу бухты виднелись яркие красные огни Эдли-Мэнсона, на этой неделе игравшего роль дома с привидениями. Фред мысленно представил себе радостные крики детворы, с восторгом слушающей страшные небылицы, которые им рассказывали взрослые.
Не бери в голову то, что говорит мой отец, продолжала Кэрри.
Фред застыл.
Ты злишься, сказала она.
Что тебе об этом известно? спросил Фред. «Она принцесса. Она здесь своя».
Невозможно управлять чужими мыслями, сказала Кэрри. Но человек всегда может решить сам, где его место.
Фред промолчал, пытаясь разобраться в переполняющей его ярости.
Я не мой отец, продолжала Кэрри. И ты не твои родители. Семья это история, рассказанная тебе; однако значение имеет та история, которую ты рассказываешь себе сам.
Внезапно Фред поймал себя на том, что именно это нравится ему в Америке больше всего: абсолютная убежденность в том, что семья не важна, что прошлое это лишь история. Даже история, начавшаяся со лжи, с выдумки, может стать правдивой, может обрести жизнь.
Фред сунул руку в карман брюк и достал свой подарок.
Что это такое? спросила Кэрри, неуверенно беря бронзовую лопатку.
Это старинная монета в форме лопатки, сказал Фред, которая давным-давно ходила в обращении в Китае. Она принадлежала моему дедушке, и тот подарил ее мне, когда мы покидали Китай. На счастье. Я полагал, она тебе понравится.
Она очень красивая.
Фред почувствовал себя обязанным сказать правду.
Дед рассказывал, что его отец спас монету от иностранцев, хотевших выкрасть ее из страны, а затем во время «Культурной революции» ее едва не уничтожили хунвэйбины[7]. Однако отец утверждает, что это подделка, подобно многим вещам из Китая, и ничего не стоит. Видишь эту отметину внизу? Отец говорит, что она современная, а никак не древняя. Но это единственное, что есть у меня от дедушки. Он умер в прошлом году, а мы не смогли поехать на похороны из-за иммиграционных проблем
Но монета должна храниться у тебя.
Я хочу, чтобы она была у тебя. Я всегда буду помнить, как подарил ее тебе, и это будет лучшее воспоминание, лучшая история.
Наклонившись, Фред подобрал с земли острый камешек. Держа руку Кэрри с зажатой в ней монетой, он медленно нацарапал на патине, рядом со старинным иероглифом, их инициалы.
Это наша метка, наша история.
Кивнув, Кэрри торжественно убрала монету в карман куртки.
Спасибо! Это просто замечательно!
Фред подумал, что пора возвращаться домой, подумал о вопросах, которые задаст отец, о встревоженном молчании матери, о тех долгих часах, которые ждут его в ресторане завтра, послезавтра и послепослезавтра, о колледже, о котором можно будет думать, если он получит документы о гражданстве, о том, как он когда-нибудь пересечет этот огромный континент, пока что скрытый под непроницаемым мраком неведомого.
Но это будет еще не скоро. Фред огляделся вокруг, испытывая желание сделать что-нибудь значительное, чтобы ознаменовать эту ночь. Сняв куртку и рубашку, он сбросил ботинки, оставшись голым, без маски, без костюма.
Давай искупаемся!
Кэрри рассмеялась, не поверив ему.
Вода оказалась настолько холодной, обжигающе холодной, что Фред, окунувшись, ахнул. Нырнув с головой, он тотчас же вынырнул и стряхнул воду с лица.
Кэрри окликнула его, а он помахал ей рукой и поплыл к ярким огням на противоположном берегу бухты.
Отражение залитого красными огнями Эдли-Мэнсона было испещрено яркими серебристыми прожилками лунного света. Руки Фреда уверенно рассекали темную синеву моря, а вокруг сотнями маленьких звездочек светились медузы.
Голос Кэрри затих далеко позади, а он плыл через звезды и полосы самодостаточный, честолюбивый, вкушающий соль надежды и горечь сознательного расставания с прошлым.
3
НОВАЯ ПАСИФИКА, 2313 ГОД
Оуна очнулась посреди оживленной улицы. Свет был тусклым и холодным, словно в предрассветные или вечерние сумерки.
С обеих сторон казалось, в каких-нибудь считаных дюймах проносились шестиколесные машины, напоминающие морские дротики с изящными плавниками. Заглянув в кабину одной из них, девушка едва не вскрикнула.
Из головы сидящего внутри существа исходили двенадцать щупалец.
Оуна оглянулась вокруг: к небу поднимались массивные шестиугольные башни, вплотную друг к другу словно стволы в роще белодревов. Уворачиваясь от мчащихся машин, девушка добралась до края улицы, где проходили другие существа с двенадцатью щупальцами, не обращая на нее никакого внимания. У них было шесть ног и короткое туловище с переливающейся кожей, покрытой то ли мехом, то ли чешуей (Оуна не смогла точно определить).
Над головой на ветру, подобно листьям, трепетали вымпелы с чуждыми надписями: они были выполнены символами, состоящими из прямых линий, пересекающихся под острыми и тупыми углами. Гул толпы, состоящий из бессмысленных щелчков, стонов и чириканья, сливался в сплошной шум, представлявший собой, предположила Оуна, непонятную речь.
Существа не обращали на нее никакого внимания, иногда проходя прямо сквозь нее, словно она была из воздуха. Девушка почувствовала себя бесплотным призраком из сказок, которые рассказывали Учителя, когда она была маленькой. Прищурившись, она подняла взгляд и отыскала посреди неба солнце: оно было маленьким и менее ярким, чем то, к которому она привыкла.
Затем все вдруг начало меняться. Пешеходы на тротуарах остановились и вскинули головы вверх, вытягивая щупальца к солнцу на кончике каждого длинного отростка была черная сфера глаза. Поток транспорта замедлился и застыл, пассажиры выбрались из машин, присоединяясь к толпе, глазеющей на небо. На все происходящее покрывалом опустилась полная тишина.