По всему периметру «Судного корабля» открываются круглые люки, и из них выпадают, разматываясь, длинные скрученные канаты. Они вытягиваются, колышутся и извиваются подобно щупальцам. Теперь «Судный день» похож на медузу, плавающую в воздухе.
На конце каждого каната надежно закрепленный за крючок, расположенный на спине между лопатками, человек, словно рыбина, попавшаяся за таунинским портом. Канаты медленно расправляются, приближаясь к земле, а фигурки на их концах неспешно шевелят руками и ногами, принимая изящные позы.
Я уже почти достиг небольшой группы перешептывающихся. Один из них тот, который только что слишком громко высказался про летающую тарелку, засунул руку за отворот толстого пальто. Я ускоряю шаг, расталкивая людей в стороны.
Бедолаги, бормочет мужчина с рукой за пазухой, глядя на Перерожденных, возвращающихся домой и приближающихся к свободному пространству в центре толпы. Я вижу, как у него на лице появляется решимость фанатика, ксенофоба, готового убить.
Перерожденные практически добрались до земли. Мой подопечный ждет, когда отсоединятся канаты, связывающие Перерожденных с «Судным кораблем», чтобы их больше нельзя было снова поднять наверх, пока они еще неуверенно держатся на ногах, не зная, кто они такие.
Все еще невинные.
Я очень хорошо помню это мгновение.
У моего подопечного поднимается правое плечо: он пытается что-то достать из-за пазухи пальто. Я отталкиваю в стороны двух стоящих передо мной женщин и прыгаю вперед с криком «Ни с места!».
И тут весь мир замедляется. Земля под Перерожденными взметается вверх, словно при извержении вулкана, и их вместе с наблюдателями-таунинцами швыряет в воздух; они беспомощно машут руками, будто марионетки, которым перерезали нити. Я налетаю на стоящего передо мной мужчину, и волна горячего света заслоняет все остальное.
* * *
На то, чтобы разобраться с задержанным мною подозреваемым и перебинтовать мои раны, уходит несколько часов. Когда мне наконец разрешают идти домой, уже за полночь.
Из-за только что введенного комендантского часа улицы Кембриджа тихи и пустынны. У Гарвард-сквер собралась флотилия полицейских машин, десяток мигалок пульсируют вразнобой. Я останавливаюсь, опускаю стекло и предъявляю свой значок.
Круглолицый молоденький полицейский шумно втягивает воздух. Возможно, имя Джошуа Реннон для него ничего не значит, но он видит черную точку в верхнем правом углу моего значка, точку, которая дает мне право входить в строго охраняемый таунинский жилой комплекс.
Плохой сегодня день, говорит полицейский. Но не беспокойтесь, мы перекрыли все улицы, ведущие к вашему дому.
Он старается произнести «к вашему дому» как можно небрежнее, однако в его голосе сквозит возбуждение. «Он один из них. Он живет вместе с ними».
Полицейский не отходит от машины.
Если можно, скажите, как продвигается расследование? Он буквально пожирает меня глазами; его любопытство настолько сильно, что буквально осязаемо на ощупь.
Я понимаю, что на самом деле ему хочется спросить: «На что это похоже?»
Я устремляю взгляд прямо перед собой и поднимаю стекло.
Через какое-то мгновение полицейский отходит в сторону, и я нажимаю на газ с такой силой, что слышится визг покрышек. Машина срывается с места.
* * *
Обнесенный забором комплекс располагается на бывшей территории Рэдклиффского колледжа.
Я открываю дверь в нашу квартиру и вздрагиваю от мягкого золотистого света, который предпочитает Кай. Этот свет напоминает мне о событиях сегодняшнего дня.
Кай в гостиной, сидит на диване.
Извини, что не позвонил.
Кай поднимается во весь рост в восемь с лишним футов и раскрывает свои объятия, его черные глаза смотрят на меня, словно глаза тех гигантских рыб, что плавают в огромном аквариуме Новой Англии. Я обнимаю его, вдыхаю его аромат, смесь цветов и ароматических специй, запах чужого мира и дома.
Ты слышало?
Вместо ответа оно нежно раздевает меня, осторожно прикасаясь к бинтам. Я закрываю глаза и не сопротивляюсь, чувствуя, как слой за слоем спадает одежда.
Когда я остаюсь полностью раздетым, я поднимаю голову, и оно целует меня, запуская мне в рот свой теплый и соленый круглый язык. Я обнимаю его и нащупываю на затылке длинный шрам, чьей истории не знаю и не пытаюсь ее узнать.
Затем Кай обхватывает мне голову первичными руками, прижимая мое лицо к своей мягкой груди, которая вся в пушку. Его третичные руки, сильные и ловкие, обвивают мою талию. Кончики его ловких и чувствительных вторичных рук нежно ласкают мне плечи, затем находят мой таунинский порт, аккуратно раздвигают кожу и проникают внутрь.
В момент контакта я ахаю. Я чувствую, как мои члены напрягаются, затем полностью расслабляются, позволяя сильным рукам Кая удерживать мой вес. Я закрываю глаза, чтобы насладиться тем, как мое тело воспринимается органами чувств Кая. Тем, как теплая кровь, разливающаяся по кровеносным сосудам, образует светящуюся карту пульсирующих красных и золотых прожилок на фоне более холодной синеватой кожи на спине и ягодицах; тем, как мои волосы щекочут чувствительную кожу его первичных рук; тем, как мои беспорядочные мысли постепенно смягчаются и становятся невнятными, откликаясь на его нежные, целенаправленные ласки. Теперь мы с Каем связаны так интимно близко, как только могут быть связаны два рассудка, два тела.
«Вот на что это похоже», думаю я.
«Не обращай внимания на их невежество», думает оно.
Я мысленно воспроизвожу события сегодняшнего дня: мое высокомерное и беспечное отношение к своим обязанностям, удивление от взрыва, горе и сожаление при виде погибших Перерожденных и таунинцев. Беспомощную ярость.
«Ты их найдешь», думает оно.
«Обязательно найду!»
Затем я чувствую, как оно прижимается ко мне всем своим телом, шесть его рук и две ноги исследуют, ласкают, хватают, стискивают, проникают. И я откликаюсь на его движения, мои руки, губы, ноги мечутся по его холодной коже так, как, насколько я уже успел выяснить, ему нравится, его наслаждение такое же красноречивое и сильное, как и мое собственное.
Мысли становятся такими же ненужными, как и слова.
* * *
Крошечная комната для допросов в подвале здания Федерального суда навевает клаустрофобию. Это самая настоящая клетка.
Я закрываю за собой дверь и вешаю куртку. Я не боюсь повернуться к подозреваемому спиной. Адам Вудс сидит, поставив руки на стол из нержавеющей стали и закрыв лицо ладонями. В нем больше не осталось сил бороться.
Я специальный агент Джошуа Реннон, Бюро защиты таунинцев. Я по привычке предъявляю свой значок.
Вудс поднимает на меня пустые глаза, налитые кровью.
Ваша прежняя жизнь закончена, как, уверен, вы сами прекрасно понимаете. Я не зачитываю ему его права и не говорю, что он может пригласить адвоката: это все формальности менее цивилизованной эпохи. Никакие адвокаты больше не нужны больше нет судебных процессов, нет никаких полицейских штучек.
Вудс смотрит на меня, и его взгляд наполнен ненавистью.
На что это похоже? едва слышно спрашивает он. Когда тебя каждую ночь трахает один из них?
Я отвечаю не сразу. Вряд ли Вудс при таком беглом взгляде успел рассмотреть черную точку у меня на значке. Затем до меня доходит, что я, вешая куртку, повернулся к нему спиной и он мог разглядеть под рубашкой очертания таунинского порта. Он понял, что я один из Перерожденных, и разумно предположил (его догадка оказалась верной), что человек, у которого открыт порт, связан с кем-то из таунинцев.
Я не клюю на эту наживку. Я вдоволь насмотрелся на ксенофобию, которая толкает таких, как Вудс, убивать.
После операции вы пройдете всестороннее обследование. Но если вы сознаетесь прямо сейчас и сообщите полезную информацию о своих сообщниках, после Перерождения вы получите хорошую работу, у вас будет полноценная жизнь и вы сохраните воспоминания о большинстве своих родственников и друзей. Однако если вы солжете или ничего не скажете, мы все равно узнаем то, что нам нужно, а вас отправят в Калифорнию убирать радиоактивные отходы, с абсолютно чистым сознанием. И все те, кому вы были дороги, забудут вас начисто. Выбирать вам.
С чего вы взяли, что у меня были сообщники?
Я видел вас в момент взрыва. Вы его ждали. Я считаю, ваша задача заключалась в том, чтобы, воспользовавшись последовавшим за взрывом смятением, убить как можно больше таунинцев.
Вудс с неутихающей ненавистью продолжает смотреть мне в лицо. Затем ему внезапно приходит в голову какая-то мысль.
Вы ведь были Перерождены не один раз, правильно?
Я напрягаюсь.
Как вы догадались?
Чистое предположение, улыбается Вудс. Вы стоите и сидите чересчур прямо. Что вы совершили в последний раз?
Мне следовало быть готовым к этому вопросу, однако он застает меня врасплох. Через два месяца после Перерождения я по-прежнему еще сырой, не в своей тарелке.
Вы знаете, что я не могу ответить на этот вопрос.
Вы ничего не помните?
Из меня вырезали гниль, говорю я. Точно так же, как она будет вырезана из вас. Джоша Реннона, который совершил тот проступок, неизвестно какой, больше не существует, и совершенно справедливо, что проступок его также забыт. Таунинцы народ сострадательный и милосердный. Они удаляют из меня и вас только то, что действительно ответственно за преступления, mens rea[17], злую волю.
«Народ сострадательный и милосердный», повторяет Вудс. И я вижу у него в глазах кое-что новое: жалость.
Внезапно меня охватывает ярость. Это его нужно жалеть, а не меня! Прежде чем Вудс успевает поднять руки, я набрасываюсь на него и бью кулаком в лицо один раз, два, три со всей силы.
Из его разбитого носа течет кровь, руки у него дрожат. Он не произносит ни звука, но продолжает смотреть на меня спокойно, с сожалением.
Моего отца убили у меня на глазах, говорит Вудс. Он отирает кровь с губ и трясет рукой, избавляясь от нее. Капельки крови попадают мне на рубашку ярко-алые бисеринки на белой ткани. Мне было тринадцать лет, я прятался в сарае во дворе. В щель в двери я увидел, как отец замахнулся на одного из них бейсбольной битой. Одной рукой существо отбило удар, другой парой рук схватило его за голову и буквально оторвало ее. Затем они сожгли мою мать. Я никогда не забуду запах паленой плоти.
Я стараюсь успокоить участившееся дыхание. Стараюсь видеть сидящего передо мной человека так, как это делают таунинцы: разделенным. Есть перепуганный ребенок, которого еще можно спасти, и есть озлобленный, разъяренный мужчина, которого спасти уже нельзя.
Это произошло больше двадцати лет назад, говорю я. То было темное, ужасное, смутное время. С тех пор мир шагнул далеко вперед. Туанинцы принесли извинения и постарались искупить свою вину. Вам следовало обратиться к консультанту. Вам вживили бы порт, и все эти болезненные воспоминания были бы удалены. И ваша жизнь стала бы свободна от призраков прошлого.
Я не хочу освобождаться от этих призраков! Вам такое не приходило в голову? Я не хочу забывать. Я солгал и сказал, что ничего не видел. Я не хотел, чтобы мне залезли в сознание и похитили мои воспоминания. Я хочу отмщения.
Отмщения не будет. Таунинцев, совершивших это, больше нет. Они получили по заслугам, были наказаны забвением.
«Наказаны», говорите вы, смеется Вудс. Таунинцы, совершившие все те преступления, это те же самые таунинцы, которые сегодня расхаживают здесь, проповедуя всеобщую любовь и будущее, в котором таунинцы и люди живут в полной гармонии. Однако из того, что они способны так кстати забывать, еще не следует, что и мы тоже должны забывать.
У таунинцев нет цельного сознания
Вы говорите так, словно не потеряли во время Завоевания никого из близких. Вудс повышает голос, и сожаление переходит в нечто более черное. Ты говоришь как коллаборационист! Он плюет в меня, и я ощущаю на лице между губами кровь теплую, сладковатую, с привкусом ржавчины. Ты даже не знаешь, что они у тебя отняли!
Я выхожу из комнаты и закрываю за собой дверь, прерывая поток ругательств.
* * *
Я выхожу из здания суда, и на улице меня встречает Клэр из технического отдела. Ее люди вчера вечером уже обследовали место преступления и все зафиксировали, но мы все равно обходим вокруг воронки, выполняя старомодный визуальный осмотр, на тот маловероятный случай, если ее машины что-то упустили.
Что-то упустили. Чего-то не хватало.
Сегодня около четырех часов утра один из раненых Перерожденных умер в больнице, говорит Клэр. Это доводит общее число погибших до десяти: шестеро таунинцев и четверо Перерожденных. Не так плохо, как то, что произошло в Нью-Йорке два года назад, но определенно самая кровавая бойня в Новой Англии.
Клэр миниатюрная, с острыми чертами лица и быстрыми, порывистыми движениями, вызывающими у меня в памяти воробья. Как единственные сотрудники БЗТ бостонского отделения, состоящие в браке с таунинцами, мы сблизились друг с другом. Про нас шутят, что мы «супруги по работе».
Я никого не потерял во время Завоевания.
Кай стоит рядом со мной на похоронах моей матери. Ее лицо в гробу спокойное, умиротворенное.
Кай нежно прикасается к моему плечу, подбадривая меня. Я хочу сказать ему, чтобы оно не слишком переживало. Кай так старалось спасти мою мать (точно так же, как до того старалось спасти моего отца), однако человеческий организм такой хрупкий, и мы до сих пор не знаем, как эффективно использовать инновации, которым нас обучили таунинцы.
Мы обходим вокруг горы мусора, сцементированные расплавленным асфальтом. Я пытаюсь совладать со своими мыслями. Вудс вывел меня из себя.
Что у тебя есть по взрывателю? спрашиваю я.
Довольно сложная штуковина, говорит Клэр. Если судить по уцелевшим частям, это был магнитометр, подсоединенный к цепи таймера. Насколько можно предположить, магнитометр сработал на присутствие поблизости большой массы железа, такой как «Судный корабль». А уже это запустило таймер, настроенный сработать в тот самый момент, когда Перерожденные коснутся земли. Тут нужны были достаточно точные данные о массе «Судного корабля»; в противном случае взрыватель сработал бы на другие яхты и грузовые корабли, проплывающие над Причалом.
Также были нужны знания о том, как работает «Судный корабль», добавляю я. Необходимо было знать, сколько Перерожденных должны были быть там вчера, и рассчитать, сколько времени потребуется на то, чтобы провести церемонию и спустить их на землю.
Определенно, это потребовало тщательного планирования, соглашается Клэр. Мы имеем дело не с одиночкой. Это разветвленная террористическая организация.
Она останавливает меня. С этого места дно воронки, оставленной взрывом, видно как на ладони. Воронка значительно меньше размером, чем я предполагал. Тот, кто это устроил, использовал направленную взрывчатку, энергия которой ушла вверх, предположительно, чтобы минимизировать воздействие на толпу вокруг.
Толпа.
Непрошеным приходит детское воспоминание.
Осень, прохладный воздух, запах моря и чего-то горящего. Бурлящая многолюдная толпа, но все ведут себя тихо. Те, кто находится с краю, стараются протиснуться в середину, тогда как те, кто в центре, выбираются наружу, словно колония муравьев, копошащихся вокруг дохлой птицы. Наконец я проталкиваюсь в середину, где в нескольких бочках из-под бензина пылают яркие костры.