Глава 5
Дом мертвеца
Палка беззвучно произнесли губы Мартина.
Что-что? Парень играл с огнем, с каждой секундой подогревая интерес властной наставницы. Что ты бормочешь? Изволь выражаться внятно!
Конец указки вспыхнул синим.
Палку уберите пожалуйста. Я помню. Я расскажу.
Только Янка, будучи близко, видела, каких усилий стоило парню выговорить слова. Его трясло от страха, и дрожь передавалась ей. Но он говорил, невзирая на близость пламени, и голос становился громче. Парень держался молодцом.
Слушаю! с интонацией конферансье возвестила Тамара. Просим, просим! и ко всеобщему облегчению отвела смертоносную указку.
Мартин поднялся из-за стола, прошел вперед, становясь лицом к аудитории. Он оказался довольно высоким и широкоплечим, несмотря на худобу. И снова Янке почудилось, что где-то ей уже случалось видеть это лицо с острыми чертами, не впервые смотрела она в эти светлые глаза.
Это случилось летом на южной окраине в деревне Добра Опольского воеводства. Там я по обыкновению проводил лето, неуверенно заговорил Мартин. Чтобы его расслышать, необходимо было напрягать слух. Готовились к похоронам пана Гжегожа. Жил он на отшибе. Молчалив был пан, нелюдим. Сторонился людей, да и селяне обходили стороной его ветхую халупу с покосившимся забором. Мясником работал Гжегож. Но ходили слухи рубил он не только скотину. Молва несла разное. Поговаривали, черную мессу отправляет, на погост дары мертвякам носит, в зарослях камыша с чертями дружбу водит.
При этих словах Мартина русский что-то буркнул, тут же ему прилетело указкой по плечу, и желание перебивать рассказчика пропало.
Всякое болтали, продолжал Мартин, от слова к слову становясь увереннее, что с деревенских взять И вот этот пан внезапно скончался, не успел состариться, а умер. От инсульта или вроде того. Был пан и не стало. Хоронить некому, одинокий. Скинулись всей деревней на похороны.
Гроб что попроще заказали, да в его же дом до похорон уложили.
Мне тогда было лет тринадцать. В тот вечер я шел домой, ни о чем не думал, просто шел, глазел на луну. А следовало под ноги. Местные дресяры[4], шурша пивными банками, проходили мимо, один подставил мне подножку. Не удержавшись на ногах, я упал наземь, да так неудачно, что порвал брючину и разодрал камнем колено. Дресяры остановились. Нежданное веселье пришлось им по вкусу. Похожие друг на друга, в спортивных костюмах, не имевшие имен только клички, они окружили меня. Наверное, я представлял собой жалкое и забавное зрелище, когда неуклюже поднимался, сокрушаясь о порванной брючине, раз они так надрывно гоготали. Но гораздо хуже было то, что они узнали меня.
Кто у нас тут? заговорил долговязый детина по кличке Зонт, пялясь на меня в мигающем свете надтреснутой лампы уличного фонаря, что доживала последние часы на ближайшем перекрестке. Дак это ж городской, как бишь его Эй, как там тебя?
Мартин, ответил я сдуру.
Имя, как у гуся! У бабки гусь Мартин! И давай дальше ржать
Дело было ясное: я их груша для битья на сегодня. Не помню точно по какой причине вероятно, оттого, что я отказался с ними пить Зонт пихнул мне в лицо открытую банку, я оттолкнул его руку, банка грохнулась, разбрызгав пойло по тропинке, землю пропитал запах солода, а мне досталась оплеуха, а может, и просто так, не помню, но не прошло и получаса, как я с четырьмя дресярами очутился в доме пана Гжегожа. Разумеется, сам пан Гжегож никуда не делся лежал себе в гробу, накрытый простыней. Другой парень коренастый, со злыми глазами, по кличке Шип (не разумею, от чего пошло прозвище), предложил заявиться сюда: «Слабо накануне похорон мясника в его доме молотьбу замутить! Ксендз с ранья чуть зенки протрет, обрядствовать нагрянет со всем народом, а тут кровища, пачки пустые из-под сигарет, бедлам и все такое Забздит, ручаюсь! Потеха, пацаны, нереальная будет!» Остроумие и находчивость Шипа встретили дружное одобрение. И вот мы здесь.
Деревянная дверь без труда подалась запирать ее было незачем. Кто-то включил свет тусклый, неживой, он шел от голой лампы, со скрипом болтавшейся под низким потолком. Зеркало в прихожей завешено черным покрывалом, рядом в стенной нише икона Богоматери, под иконой на свежесобранных треногах черный гроб, рядом крышка с театральной желтой окантовкой «под золото» ритуальный сельский гламур.
Зонт, обогнув гроб, вильнул в темный закуток, походя поставил пустую банку к ногам покойника, чем заслужил всеобщее восхищение, продемонстрированное дружными ухмылками.
Слабо наверх? подначивал он, кивая на восходящую лестницу с редкими промежутками покрытых трещинами ступеней.
Чересчур крутой наклон лестницы, прогнившие уступы конструкция не тянула на надежную даже с натяжкой. Несложно догадаться, кому доверили проверить ее на прочность. По-собачьи, на четырех конечностях, на ощупь я карабкался наверх, нешлифованные перила, разломанные на середине лестницы, едва на них легла ладонь, наградили меня занозой. Наконец мое содранное колено нащупало шероховатый пол второго этажа. Ребристая поверхность обожгла рану, я сжал губы, сдерживая крик. Вовремя тумаком по спине меня сбили с ног. Из незашторенного окошка в тончайшем лунном сиянии виднелась ножка дивана и выглядывавший из-под него уголок старинного плетеного чемодана из ротанга.
Что тут у нас? проголосил Шип, грузно вваливаясь на этаж под протяжный стон половиц.
Между делом он пнул меня ногой в живот наверное, я загораживал обзор. У меня внутри все сжалось, я едва осилил вдох. Превозмогая боль, я поднялся и отошел к стене. Шип потянулся к выключателю, но Зонт вовремя остановил:
Ты дебил? Не надо света! Вся деревня сбежится, как на пожар! Нам оно надо?
Зонт щелкнул зажигалкой:
Доставай!
Усилиями Шипа чемодан извлекли из-под дивана. От плетеной винтажной крышки отделилось облако пыли ребята один за другим начали чихать. А у меня никак из головы не выходил накрытый простыней покойник и пивная банка, оставленная у его ног. И луна исчезла из виду, будто не желая свидетельствовать скверные дела, в которые я невольно был вовлечен. А что дела сквернее некуда, я печенкой чувствовал, сомневаться не приходилось.
Ребята чиркали зажигалками, давая свет, дабы рассмотреть, что таит в себе плетеный чемоданчик. Внезапный треск на лестнице все разом затаили дыхание.
Это пан Гжегож не хочет, чтобы его вещи трогали, прошептал Зонт.
В пламени зажигалки мелькнули вытаращенные в испуге глаза Шипа. Не успел Зонт договорить, а Шип осмыслить услышанное, как с лестницы донесся грохот. Я в страхе вжался в стену. Парни закричали. Их голосам вторил крик с лестницы. С перепугу они не узнали голоса своего же приятеля, Янек ругался и в то же время ржал как конь.
Примечания
1
Ксаверий Ясеньский известный польский диктор, телеведущий.
2
День святого Сильвестра католический праздник, совпадает с Новым годом, именован в честь римского папы Сильвестра I, который, по преданию, поймал змея Левиафана и спас мир от конца света.
3
Святой Николай польский аналог Деда Мороза и Санта-Клауса, в период с 6 декабря по новогоднюю ночь приносит подарки детям, его прообраз св. Николай Мирликийский.
4
Дресяры представители польской молодёжной контркультуры, распространенной в среде рабочего класса. Термин связан с привычкой постоянно носить спортивные костюмы «дресы».