Мортен Тровик
Предатель в Северной Корее. Гид по самой зловещей стране планеты
© by Morten Traavik 2018, first published by Aschehoug.
© Trine + Kim Designstudio, обложка, 2018
© Е. Воробьева, перевод с норвежского, 2020
© ООО «Индивидуум принт», 2020
* * *
Доверие хорошо, а контроль лучше.
Высказывание, приписываемое В. И. Ленину
Впрочем, его стремление к новому миру всегда уравновешивается сожалениями о мире старом, который придется разрушить, чтобы построить новое.
Роберт Чандлер
we do what were told
we do what were told
told to do
one doubt
one voice
one war
one truth
one dream
Питер Гэбриел[1]
Всей моей семье
Предисловие к русскому изданию
Дорогой русскоязычный читатель!
Поскольку каждый художник каннибал, каждый поэт вор, а плагиат лучший комплимент, который посредственность может сделать гению, я решил начать это предисловие словами, украденными по такому случаю у гораздо более талантливого писателя, чем я:
«Тоталитаризм не только ад, но и мечта о рае вековая драма мира, в котором все жили бы в гармонии, объединенные одной общей волей и верой, без секретов друг от друга. () Если бы тоталитаризм не использовал эти архетипы, которые укоренены глубоко в нас и во всех религиях, он никогда не смог бы привлечь так много людей, особенно на ранней стадии существования. Тем не менее, когда мечта о рае начинает воплощаться в реальность, здесь и там люди неожиданно обнаруживают стоящих на её пути и правителям рая приходится строить маленький ГУЛАГ на его окраине. С течением времени этот ГУЛАГ становится больше и прекрасней, тогда как соседствующий с ним рай уменьшается и беднеет»[2].
Осенью 1993 года я в числе первых визитеров с Запада приехал в Москву изучать режиссуру в ГИТИСе, в мастерской легендарного П. Н. Фоменко. Повторяю: осенью 1993-го. Те, кто достаточно стар, чтобы помнить те времена, и достаточно удачлив, чтобы их пережить и остаться в более-менее здравом уме, знают, что это был, вероятно, самый беспредельный момент эпохи беспредела, известного в тот момент как демократизация.
За первые несколько месяцев жизни в России я повидал гораздо больше драмы, абсурда, опасностей, противоречий и парадоксов, чем за всю мою благополучную и спокойную юность типичного отпрыска скандинавского среднего класса:
Мария Петровна, дежурная по квартире, снятой ГИТИСом, вручила мне ключи от комнаты со скупым пожеланием не подхватить сифилис, как угораздило предыдущего незадачливого жильца из-за границы;
я попал под перекрестный огонь снайперов, засевших на верхних этажах высоток в районе Нового Арбата, и правительственных войск Ельцина, стрелявших по ним с улицы;
в это же время большинство коренных москвичей гуляли по залитой солнцем улице, радуясь неожиданному выходному, поедая мороженое и наблюдая за разворачивающимися событиями (нет-нет да и становясь жертвами случайной пули);
меня едва не задавили насмерть в подземном переходе, куда я ринулся вместе с толпой перепуганных зевак в поисках надежного укрытия от перестрелки;
«водку будешь пить?»;
покупка большого пакета анаши у сержанта прямо у входа в казарму посреди военной части на окраине города (сержант был постоянным поставщиком двух моих приятелей-металлистов, приторговывавших травкой);
мне довелось стоять рядом с человеком, бросившимся под подъезжающий поезд на станции метро «Каширская»;
а затем узнать, что во время эпидемии самоубийств в московском метро той зимой стандартным методом терапии для машинистов поездов, под которыми погибли люди, была бутылка водки и два выходных;
отметить Международный женский день на диване друга, пока его жена хлопотала, угощая меня водкой с пирогом;
«водку будешь пить!»;
ежедневные прогулки мимо брошенных выгоревших остовов машин по дороге в институт и обратно;
как-то ночью прямо около нашей хрущевки меня очень вежливо попросил о помощи парень с кровоточащей ножевой раной в животе;
столь же вежливо он отклонил мое предложение позвонить в милицию и, пошатываясь, исчез во мраке ночи (его окоченевшего трупа на тротуаре на следующий день я не обнаружил);
«ВОДКУ БУДЕШЬ ПИТЬ!!!»;
и так далее, и тому подобное.
Русские люди «посреде сени смертныя» послушно ходили на работу по утрам и возвращались домой к вечеру, ничего толком не делая и почти ничего за это не получая, потому что единственная альтернатива этому была еще хуже. Я наблюдал, как бóльшая часть населения России в девяностые олицетворяла собой (возможно, не осознавая того) самую убедительную демонстрацию «общественного договора» между индивидом и государством, идея которого была сформулирована западными философами еще в эпоху Просвещения. Это открыло мне глаза на то, что любое человеческое общество есть театр гораздо более сложный и абсурдный, чем все написанные и поставленные доныне пьесы. Более того, зачастую события общественной жизни настолько же надуманны. За это прозрение спасибо моим дорогим театральным учителям Петру Наумовичу на малой сцене и Борису Николаевичу на большой!
Те, кому довелось жить при тоталитарном строе, который в СССР был гораздо гуманнее, чем в современной Северной Корее, если не считать тяжелых лет сталинских репрессий, легко распознают театральные черты как в государственной пропаганде, так и в повседневной жизни (а также в их взаимодействии), в отличие от тех, кто такой доли избежал. Именно поэтому я уверен, что такой сцене, как Северная Корея, нужен натренированный взгляд театрального режиссера без ложной скромности, такого как я, который способен понять и оценить ее.
Как-то раз я, окрыленный парой коктейлей и общей праздничной атмосферой, в шутку сказал северокорейскому чиновнику, которого привез на норвежский арт-фестиваль: «Наши страны практически соседи между нами только Россия».
В этой полушутливой фразе о России как о промежуточном пункте между двумя полюсами Норвегией и КНДР довольно много правды. После короткого медового месяца в 1990-х, который по странному совпадению пришелся на период сáмого беспредела, Россия стала своего рода Северной Кореей-лайт в глазах либеральных западных СМИ. В их представлении это деспотичная, скрытная и враждебная страна, протянувшая свои темные щупальца по всему миру от Украины и Ближнего Востока до Овального кабинета в Белом доме, ведомая зловещим и не вполне здравомыслящим Верховным вождем, населенная запуганными и невежественными людьми, тайно мечтающими о западной модели демократии.
В конце концов, любой путешественник, прошедший школу СССР, сразу поймет, что режиссеры Северной Кореи довольно беззастенчиво копируют советские сценические декорации как в целом, так и в деталях от униформы вооруженных солдат до традиции юных пионеров, от культа партизан до мелодий советской эстрады 19501960-х.
Вообразите себе «Парк советского периода» отчасти из ностальгии, отчасти как альтернативный вариант истории в восточноазиатской стране, и получите довольно точное первое впечатление от Северной Кореи.
Позволю себе украсть еще одну цитату на сей раз у нашего общего знакомого Карла Маркса: «История повторяется дважды: в первый раз в виде трагедии, второй в виде фарса». Я бы добавил, что иногда она может повторяться в виде сложной комбинации того и другого.
За два года, прошедших с моей последней поездки в Северную Корею, геополитическая оперетта о ее противостоянии всему миру прошла полный цикл: «взаимные угрозы эскалация конфликта балансирование на пороге войны нахождение в тупике разрядка обстановки оттепель дружеские жесты взаимная лесть большие надежды разочарование и снова взаимные угрозы». Сегодня мы вернулись к исходной точке. За это время произошло многое, и в то же время не произошло ничего. И сейчас, когда «все сословное и застойное исчезает», а социальные сети превращают нас самих в носителей пропаганды, доносчиков, служителей Большого Брата и Уинстонов Смитов, мы все стали частью великой мечты о рае и неизбежно сопутствующего ей ГУЛАГа.
Я желаю и надеюсь, что для вас эта книга (равно как и Северная Корея для меня самого) послужит не только глазком в другую реальность, но и карманным зеркальцем, отражающим наш собственный мир.
1. Разрешение
Пхеньян, 4 марта 2011
Настоящим Корейская Народно-Демократическая Республика (КНДР) разрешает г-ну Мортену Тровику, художнику и режиссеру, провести предварительные переговоры о культурном обмене с другими государствами от имени нашей страны.
Учитывая предшествующий опыт г-на Тровика в развитии культурных связей между странами, мы полагаемся на него как на человека, наилучшим образом подходящего для совершения первых шагов к культурному сближению в тесном сотрудничестве с нашим министерством.
С уважением,
г-н Ким Дан Иль,
начальник отдела по связям с Европой,
Министерство культуры КНДР
2. Письмо предателя
Доверие и есть любовь[3].
Ким Чен Ир
* * *
Уважаемый Мистер Вин!
Мои источники в Пхеньяне недавно сообщили, что вы все еще живы.
Более того, согласно имеющимся сведениям, вас перевели на менее напряженную должность в более спокойном департаменте министерства. Если это так, то я очень рад за вас. То, что произошло между нами, вызвало у меня сложные чувства и если я злился, то злился не только на вас. Хотя именно вы в то утро угрожали убить меня точнее, что меня убьют. Может, вы имели в виду, что опасность грозит нам обоим?
«Позвольте мне выразиться так: одна-единственная пуля»
В маленьком кабинете вдруг стало очень тесно и очень жарко. Едкий дым ваших местных сигарет, которые я решаюсь курить только в самом крайнем случае, кольцами поднимался к потолку.
«одна-единственная пуля из винтовки может убить человека».
Долгая, очень долгая пауза.
«Поживем увидим».
Признаюсь, мне тогда стало очень неуютно. Вы уже давно начали меняться и чем дальше, тем меньше вы становились похожи на себя и тем больше превращались в нечто чуждое темного, непредсказуемого, разрушительного демона, который больше не говорил на человеческом языке и не понимал его. Да что говорить, весь Пхеньян охватила подозрительность, граничившая с враждебностью, ничего подобного я прежде не видел. Кроме того, ваши слова приобрели, с позволения сказать, особое звучание в свете того, что за несколько дней до этого Северная Корея, ошеломив весь мир, провела крупнейшие в своей истории испытания ядерной бомбы, по мощности вдесятеро превосходящей снаряд, сброшенный на Хиросиму. Вас не было в лобби отеля, когда мы с другими иностранными постояльцами бледные и в буквальном смысле слова потрясенные смотрели по государственному телеканалу экстренный выпуск новостей, в котором Северная Корея объявила себя новой ядерной державой. Вероятно, в тот момент вы выпивали где-то в другом месте. Но за прошедший год мне не раз приходило в голову, что в ваших словах было нечто большее, чем простая угроза. Что-то такое было в интонации, ваш голос казался скорее мягким и печальным, нежели твердым и суровым. Быть может, это было своего рода признание в любви? Мол, если вы больше не можете полагаться на меня в горе и в радости, то гори оно все синим пламенем? Во всяком случае, как я помню, мне тоже стало скорее грустно, чем страшно. Худшим для нас обоих было ядовитое сомнение, бросившее тень на все, что было раньше, и пропитавшее собой все события, предшествовавшие тому разговору. А что, если с самого начала все это было игрой? И обратная сила этой паранойи, запятнавшей нашу многолетнюю дружбу, увлекла нас еще дальше во тьму, которая медленно, но верно сгущалась над страной, над городом, а теперь утвердилась и над нами. Однако теперь, если верить местным источникам, вы снова в безопасности у себя на родине, как я у себя. И чтобы вы однажды смогли прочесть эти строки, вся ваша жизнь, а следовательно, и вся страна, вся политическая система Северной Кореи, должна обратиться в прах. Или же вы должны стать предателем, от которых ваша страна защищает своих граждан и которыми пугает население с утра до ночи, круглый год, от рождения до смерти. Ради вас и всего северокорейского населения я от всей души надеюсь, что первого не произойдет.
Как бы то ни было, ни вы, ни я не можем отрицать того, что эти строки я обращаю именно к вам. Вы были и навсегда останетесь моим попутчиком, переводчиком, надежным помощником, партнером, палочкой-выручалочкой, собутыльником, другом, недругом, снова другом и снова недругом. Поэтому вымарать вас из моей Северной Кореи не просто невозможно: это было бы преступно и несправедливо по отношению к тому, кем вы некогда были и кем вы, надеюсь, еще сможете однажды стать. Так что я очень рассчитываю на ваше молчаливое прощение за то, что беру вас с собой в это последнее путешествие я уверен, никто не сможет дать Северной Корее более человечное лицо, чем ваше.
Спасибо, друг мой.
* * *
Красота человека не в его внешнем облике, а в его идейно-моральных качествах[4].
Ким Чен Ир* * *
Ваше настоящее имя, как и большинство корейских имен, состоит из трех односложных элементов.
Они в свою очередь складываются из относительно небольшого количества стандартных символов, служащих «кирпичиками» корейской письменности.
Когда имя используется целиком, фамилия (например, Ким) ставится в начале, а затем идут два слога имени, при этом ударение всегда падает на последний слог: Ким Чен Ын.
Даже если отвлечься от неизбежных ассоциаций с марширующими солдатами и палочной дисциплиной, сопровождающих образ вашей страны в сознании мировой общественности, мне тем не менее кажется, что корейский язык хорошо сочетается с командным тоном, будь то лающий «оппа гангам стайл» южнокорейской поп-звезды или чеканный «пхеньян стайл» северокорейских телеведущих четкий, отрывистый ритм, звучные дифтонги и интонации, решительно устремляющиеся к взрывному восклицательному знаку:
IL-SIM-DAN-GYOL![5]
Ваше «имя» я, пожалуй, рискну оставить неизменным в его универсальной анонимности: в повседневном общении я тоже называл вас «мистер». Это не просто фонетически чужеродный элемент в северокорейском языковом мире, но и слегка неполиткорректное обращение, выбивающееся из политизированного официального вокабуляра. «Мистер», или «господин» обращение, восходящее к устоям феодального общества, воплощающее подобострастие и вежливость, претящие социалистической идеологии всеобщего равенства и братства. «Господами» и «госпожами» называют друг друга «марионетки капиталистов» на юге, тогда как на севере Корейского полуострова принято пользоваться словом dongji, аналогичным русскому «товарищ» или восточно-германскому Genosse. Таким образом, в Северной Корее вас обычно называли (имя) тонджи, но ни вы, ни ваши коллеги то есть, прошу меня извинить, товарищи в министерстве не возражали, если я обращался к вам «мистер Ким», «мистер Цой» и так далее.
Я заметил, что нам обоим свойственно проявлять непокорность, некоторую неполиткорректность, и эта общая черта одна из тех незримых нитей, что связывали нас все годы совместной работы. А кроме того, так было попросту удобнее по крайней мере для меня: интонационный рисунок, к которому привыкли мой мозг и речевой аппарат за целую жизнь, прожитую в отнюдь не корейской языковой среде. Сначала двусложный элемент, а односложный потом.
А вот фамилию Вин я выбирал прицельно. Она выглядит и звучит на корейский манер, и многие корейские фамилии на нее похожи: Вон, Шин, Мин, Мун, Ви. Но сама комбинация «Вин» в Корее не встречается, хотя с фонетической точки зрения вполне могла бы.
Другими словами, выбранный для вас псевдоним правдоподобен, но не совсем правдив как и многое другое в вашей стране.