Мальчишки, естественно, пытались прорваться через кордон дежурных старшеклассников и уйти пешком, но это удавалось редко. И слава Богу!
Потому что все эти предосторожности не были обычной советской перестраховкой, пурга действительно бывала опасной и по-настоящему страшной и злобной, как похитительница Кая и соперница Герды.
Василия Ивановича однажды порыв снежного ветра так шарахнул об стену штаба, что синяк был на пол-лица целый месяц!
Ну понятно, дурак Пилипенко не упустил возможность пошутить:
Сильный, но легкий!
Но и без всякой пурги что, собственно, делать в темноте полярной ночи и на свирепом морозе быстро взрослеющей барышне?
Ну не кататься же с визжащей малышней с огромной, собранной бульдозером снежной горы? Метров десять, ей-богу! И заливалась водой, так что катались без всяких санок, кто на чем, на картонках каких-то, некоторые просто на брюхе!
Можно было бы проводить время на катке, там-то выпендривались и старшеклассники, и даже молодые офицеры, но с коньками у Анечки что-то не заладилось, кататься-то она умела, но никаким фигурным выкрутасам, которыми хвастались многие ее сверстницы, так и не научилась.
А быть на вторых ролях набалованная дочка Василия Ивановича не привыкла и привыкать была не намерена.
И вообще спорт и физкультура по мере полового созревания уходили, к сожалению, из ее жизни навсегда.
Вот танцы дело другое: на школьных вечерах, которые в тиксинской школе устраивались гораздо чаще, чем на материке, и куда допускались даже шестиклашки, очевидно, чтобы компенсировать школьникам тяготы полярной зимы, она уже с седьмого класса была признанной (одними с восторгом, другими скрепя сердце) королевой бала.
Хоть вальс, хоть фокстрот, хоть твист, хоть новомодный, завезенный солдатиками-москвичами шейк!
Да чарльстон еще!
И кретинская, но веселая и коллективная летка-енка.
Дело было, думаю, не в какой-то особенной хореографической одаренности ученицы Бочажок, а в ее черных очах, хотя еще не жгучих и не страстных, но уже прекрасных и томительных. И, может быть, в еще большей степени в тех потрясающе модных и красивых нарядах, которые шила по выкройкам таллинского журнала «Силуэт» искусница Травиата.
Многие завистницы даже не верили, что эти платья и блузки самодельные: настолько профессионально и аккуратно был выполнен каждый шовчик. Подозревали блат в военторге, а некоторые даже намекали на черный рынок, мол, кавказцы все спекулянты, потому и ходят во всем импортном.
Однако и эти упоительные вечера случались все-таки не каждый день, поэтому времени читать у Анечки оставалось хоть отбавляй, тем более что училась она легко и как-то по инерции хорошо, даже отлично, домашние задания делала быстро (или, злоупотребляя своей репутацией, не делала вовсе).
И так же быстро, но с неизмеримо бо́льшим вниманием и волнением поглощала Анечка художественную литературу, и стало для нее внеклассное чтение занятием важнейшим и любимейшим.
Домашняя библиотека Бочажков в то время была скромной и случайной: два подписных, еще не полных собрания сочинений Горького и Тургенева, двухтомник Маяковского, «Происхождение семьи, частной собственности и государства», три книги из «Библиотеки пионера», «Библия для верующих и неверующих», «Война и мир» (почему-то без первого тома), «Семья Тибо», «Иду на грозу», альбом «Эрмитаж», два тома «Домашней энциклопедии», осетинские народные сказки, томики Коста Хетагурова, Виссариона Саянова и Константина Симонова, басни Михалкова, ну и всякая специальная литература военная и техническая для Василия Ивановича и педагогическая и естественно-научная для мамы.
Была еще целая груда детских, растрепанных и разрисованных цветными карандашами книжек, но из них даже Степка уже давно вырос.
Заметим кстати, что фонотека Василия Ивановича к тому времени насчитывала уже больше двух сотен пластинок и подобрана была любовно и с толком. В ней были даже и зарубежные диски присланные из ГДР бывшим сослуживцем песни Шуберта и Брамса.
Ну а Анечка добывать духовную пищу должна была самостоятельно, благо в ее распоряжении было аж три библиотеки: школьная, полковая и Дома офицеров.
Последнее из этих книгохранилищ было самым большим и богатым, но не самым любимым. Потому что там работала очень строгая и неприветливая библиотекарша, довольно часто и с удовольствием отказывавшая Ане, говоря, что это ей еще рано, причем ладно бы речь шла о каком-нибудь Мопассане, или Золя, или даже Бальзаке, а то ведь «Отверженных» и тех не дала. Да когда ж их и читать-то, если не в шестом классе?!
Анечка и прочитала, но для этого пришлось Травиате Захаровне самой пойти и записаться в эту библиотеку.
Ну а о том, чтобы пустить девчонку саму рыться на книжных полках Дома офицеров, и речи быть не могло. А ведь это, может быть, главное библиотечное наслаждение!
Зато в библиотеке при клубе папиной части Анечка была, как вы сами понимаете, не то что желанной гостьей, а чуть ли не хозяйкой.
И школьная библиотекарша ее тоже баловала и разрешала самой искать интересные книжки, потому что в отличие от грымзы из Дома офицеров эта тетенька не раздражалась, а наоборот, умилялась тем, что Аня не только хорошенькая, как куколка, но еще и не по годам умненькая.
Умненькая!
Вот мы и видим, какая она вышла умненькая!
Сидит, уткнувшись лбом в ледяное стекло, молчит.
Да и все в машине молчат.
Степка уже забыл обо всем, безнаказанно шмыгает носом, смотрит на бескрайнее белое озеро с редкими черными точечками рыбаков и думает, как и из чего сделать санки под парусом, как в «Клубе кинопутешествий», и носиться по Вуснежу, главное парус, вот если стырить, скажем, простыню или пододеяльник, заметит отец или нет?
Водитель, мечтающий об отпуске и поэтому всячески подлизывающийся, думает о том, стоит ли предложить включить радио и поймать какую-нибудь классику, но, искоса взглянув на Василия Иваныча, понимает, что не стоит, ну его на хрен.
Ну а генерал и его дочь думают о приближающемся со скоростью 60 километров в час выяснении отношений.
И обоим хочется, чтобы эта дорога никогда не кончалась, чтобы не надо было ничего говорить и даже думать, чтоб вот так и тянулся бы справа заснеженный ельник, а слева вращалось и вращалось бы вокруг своей далекой оси озеро.
Но генерал это желание вскоре подавляет и стряхивает как малодушное и стыдное и начинает себя накручивать и наядривать для предстоящего крупного разговора, а Анечка внезапно чувствует, что ее сейчас вырвет.
Ну а ты как хотела, матушка? Токсикоз.
Остановите, пожалуйста, обращается Аня к Григорову, тот недоуменно и нерешительно смотрит на генерала.
Да приехали уже почти, говорит, не оборачиваясь, Василий Иванович.
Останови!! неожиданно визжит Анечка, испуганный сержант жмет на тормоза, «Волгу» заносит, а будущая мама, не дождавшись, уже распахивает дверь.
Ты что, взбесилась?! ревет генерал и видит, как его доченька, высунувшись из машины, содрогается и надрывно блюет.
Папа отворачивается и зажмуривается от боли и жалости.
Ужас.
Нет, правда, ужас.
Потому что вот тут-то и понимает генерал, осознает со всеми вытекающими последствиями, что он теперь абсолютно, окончательно бессилен! Что ничего он уже не поделает, ничто не прекратит и не запретит и ничему и ничем он уже не сможет помочь!
Ну ты как?
Все уже Ничего, нормально Прости Простите (это уже сержанту, тот глупо улыбается и кивает).
На, возьми. Отец протягивает носовой платок, Аня утирается. Может, еще подышишь?
Нет, поедем Холодно
Поехали, сержант. Только давай аккуратно
Внимательный читатель, или, как в «Что делать?», проницательный, радостно возопит:
Вот так автор! Ну и халтура! Платок-то остался у Степки! Двух глав не написал, а уже запутался!
Но я, как Николай Гаврилович Чернышевский, над ним восторжествую: нисколько не запутался! Просто у моего героя всегда с собой два носовых платка! Да, такая вот странная привычка. Зачем два? Потому что один для дамы! Ну и на всякий пожарный. Откуда такие смешные изысканности и галантности при нашей бедности? Да от Леньки Дронова, который был для молодого Бочажка непререкаемый арбитр изящества и блюститель настоящих офицерских манер. Да генерал и сам на всякой гигиене и чистоплотности был просто помешан, что долгие годы отравляло жизнь многим и многим офицерам тыловой службы и единственному сыну тоже. Ну? Есть еще вопросы?
И вот они едут дальше, все так же молча и тихо, Григоров ведет машину осторожно, медленно и печально, как сказал бы подполковник Пилипенко.
Ну а что ж генерал ничего больше не мурлыкает и не мычит? (Жалко все же, что в русском нет аналога глаголу to hum, приходится использовать какие-то зоологические и неточные слова.)
Нет, не мурлычет.
Но в душе у него звучит-надрывается трагическая партия другого оперного отца, обезумевшего Риголетто:
Господи, Василий Иваныч, какие куртизаны?
Куртизанки мужского рода, что ли? Такого и слова-то нет в русском языке.
Слова, может, и нет, а вот самих куртизанов полным-полно! Уж генерал-то знает, кто это такие вон они мятутся перед его воспаленным внутренним взором, мерзкие, наглые, кривляющиеся, все эти стиляги и живаги, патлатые жуки в мерзких жабо, литературные власовцы и солженицыны, вон они сосут свои разноцветные коктейли из трубочек и пляшут, пляшут в круге бесконечном, извиваются похабно со своими порнографическими тунеядками, дергаются под вой саксофонов, под пронзительный визг рогатых электрогитар и людоедский грохот барабанов, окружая пьедестал, на котором высится она, окаянная полумонахиня-полублудница, разоблаченная, но не обезвреженная товарищем Ждановым.
Et Satan conduit le bal!
Что в переводе означает Сатана там правит бал!
И слышит Василий Иваныч, как эта Сатана в юбке (узкой-узкой, чтоб казаться еще стройней и бесстыжей), и в окаменевшей ложноклассической шали, и с красным розаном в инфернальных волосах хохочет, как Фантомас, и говорит, измываясь надо всем, что есть святого в нашей жизни, над всем, что нам дорого:
И в смятении генерал думает: «Да это же никакая не Ахматова!»
Так точно, товарищ генерал!
Никакая не Ахматова!
Это Корней Иванович. Вы же сами Анечке читали.
А с Ахматовой этой вы совсем уже сбрендили.
При чем тут, спрашивается, она?
Нет, я с нее вины не снимаю, но все-таки, Василий Иванович?
Ну не беременеют барышни от мертвых поэтесс! Понимаете?
Даже от бессмертных.
Глава третья
Вот здесь и поживем.
С. Гандлевский
Приехали.
Два солдатика, увидев черную «Волгу», как ошпаренные выскочили из КПП (один даже в панике поскользнулся и шлепнулся во весь рост, потеряв шапку и вызвав неуместный Степкин смех, пропущенный Василием Ивановичем мимо ушей без надлежащего выговора) и, суетясь, открыли железные ворота с большими приваренными красными звездами на каждой створке, и дорога пошла довольно круто вверх.
«Не могут сами сообразить песком посыпать, ни уха ни рыла не соображают. Бардак. Пока не скажешь, так и будут Лишь бы ничего не делать» автоматически, без всякого энтузиазма ворчал про себя генерал.
Анечка тупо глядела на знакомые пятиэтажки из силикатного кирпича, на строящуюся крупноблочную башню с подъемным краном, на замусоленные фигурки стройбатовцев у бетономешалки, на свою школу, на щит с надписью «Пусть всегда будет солнце!» на трансформаторной будке, на Дом офицеров и еще непривычный, новенький Дом быта с магазином самообслуживания, на крыльце которого торчали умственно отсталый грузчик по кличке Гапон и местный алкаш Фрюлин. А вот и статуя Ленина с кепкой в руке и снежной тюбетейкой на голове и детская площадка с черными прутьями кустов и железной каруселью, которую тихо вращал ветер с озера, как будто какие-то невидимые и печальные призраки дошколят проводили здесь свой загробный досуг.
Солнце давно уже скрылось, все было серым-серо, неприютно и неприкаянно, и до генеральской дочки наконец дошло, что ее столичная жизнь миновала безвозвратно.
Хотя чего уж такого она забыла в этой Москве и в этой гребаной общаге?
«Волга» остановилась у самого крайнего и самого высокого (12 этажей!) дома, который так и назывался генеральский, хотя генерал там жил всего один, а вот полковников три, а все остальные обитатели подполковники и майоры, даже капитаны. Ну и члены их семей, естественно.
Григоров взялся было за чемодан, но Василий Иванович угрюмо сказал:
Не надо! и указал сыну: Давай тащи, чего встал?
Степка подхватил сумку и действительно тяжеленный чемодан и на полусогнутых посеменил к дому. На скамейке, как всегда, сидела старуха Маркелова.
С приездом!
Генерал что-то буркнул, Анечка сказала:
Спасибо. Здравствуйте.
И они вошли в подъезд.
Лифта долго не было.
Этот балбес опять дверь не закрыл! сказал генерал, все еще не глядя на дочь. Та молчала.
Нет, дверь Степка на сей раз закрыл, поэтому лифт все-таки приехал и привез всю семью Юдиных с истеричным пекинесом.
Здравия желаю! Здравствуйте! Ой, Анечка! С приездом! Ой, а Бимка-то узнал, как радуется!
Да провалитесь вы пропадом, идите, идите уже, нечего тут разглядывать!
До шестого этажа лифт поднимался ужасно долго, приблизительно час, а то и три, а может, и целые сутки.
Анечка смотрела на свое тошнотворное отражение в зеркале; генерал уставился в какие-то мрачные дали, разверзающиеся, видимо, за дверью.
Ну не в лифте же, действительно, начинать следствие по особо важному делу?!
Аня вышла первая и, когда Василий Иванович двинулся за ней, гремя ключами, сказала:
Пап, дверь. Ты забыл.
Генерал повернулся, сдержал яростное желание хлопнуть этой чертовой дверью изо всех оставшихся сил и прошипел:
Смешно, да?
Но Анечка и не думала смеяться.
Хотя вообще-то, конечно же, смешно.
Жаль, Степка не видел.
Вошли.
Дверь в гостиную была открыта, и оба сразу же увидели накрытый стол с белой скатертью и вазой с красными яблоками, и бутылкой шампанского и хрустальным водочным графином.
И тут же раздался звонок, генерал открыл дверь.
На пороге стояла Лариса Сергеевна с противнем, накрытым полотенцем. Сзади выглядывало очкастое, улыбающееся и глупое лицо Корниенко, который крикнул:
А вот и мы! А где наша красавица?
Бог ты мой! Василий Иваныч и забыл, что соседи тоже должны были участвовать в торжественной встрече этой бесстыдницы.
Простите Давайте потом Генерал начал оттеснять недоумевающих супругов. Потом Аня себя плохо чувствует устала перелет все-таки простите давайте отложим
А пирог? обиженно спросила Лариса Сергеевна.
Не надо потом Генерал уже открыто и нетерпеливо выталкивал соседей, которые, кажется, так и не разглядели, почему Анечка чувствует себя настолько плохо. Дверь закрылась. Заиграл магнитофон.
А ну вырубай к черту своих Жуков! крикнул генерал, и томный голос Пола Маккартни, уламывающего belle Michelle, сменился тишиной.
Аня прошла в свою комнату. Да, отныне это будет снова ее комната, братца придется выселять.
А генерал все стоял, не снимая шинели, в прихожей.
Ну хватит! сказал он сам себе. Чего ждешь?
Но Анечка первая собралась с силами.
Решительными шагами, насколько это возможно с таким пузом, она вышла из комнаты и, глядя прямо в лицо страшному папе, заговорила как по писаному и заученному наизусть:
Давай договоримся раз и навсегда: кто отец ребенка, тебя не касается, я с ним рассталась и больше общаться не намерена. Подожди. Если ты согласен меня принять хорошо, спасибо, а если нет, я Подожди!! Я уеду. Решать тебе. Подожди же ты!! Я понимаю, что ты чувствуешь, но уже ничего не поделаешь. Постарайся понять. Извиняться я не буду не за что! Это моя жизнь и мое решение!