Как смогли, они ее обустроили. Получилось уютно. Она открывала дверь и замирала от восторга и счастья какая же красота! Конечно, смешно все маленькое, как под лилипутов. Но никакого лишнего барахла. Хотя нет, лишним было то, что оставил прежний хозяин, но выкинуть это они не смогли антик, старина, красота. Собственным барахлом за жизнь обрасти не успели по съемным мотаться с вещами? Глупо. Да и вещизмом они не страдали все эти вазочки, салфетки, картинки им были до фонаря. Но на новоселье кое-что Кира все же купила например сервиз. Молодцы те, кто придумал сервиз на четыре персоны! Не на двенадцать или двадцать четыре, а на четыре четыре суповые тарелки, четыре под второе. Четыре десертные дома, в России, они назывались, кажется, пирожковыми. Четыре чашки с блюдцами и даже блюдо под фрукты или под торт. Салатник ого! Пригодится. И даже сахарница и заварочный чайник! А, каково? Вспомнила, как нашла это «гороховое» чудо, и руки затряслись: хочу! А рисунок? Темно-зеленый, почти изумрудный, фон и крупные серебристые горошины красота! Да и цена подходила вполне рождественская распродажа. Кира тащила эту коробку и мечтала, как расставит все это. Пришлось под сервиз прикупить еще колонку, узкую, угловую снова для экономии места. Сервиз разместился, конечно, но еще оставались две пустые полки. Вот туда она и поставила дорогие сердцу вещицы, привезенные из Москвы после маминого ухода: фигурку китаянки в национальном платье и с высокой прической мамину любимую, пятидесятых годов. И мамину же вазочку шершавую, нежно-салатовую, с белым барельефом Вербилки, бисквит. Потом прочла, что это наш Веджвуд, технологии те же.
Коврик еще купила под журнальный столик. Не удержалась и прикупила парочку эстампов на стену Париж, сумерки. Париж, дождь и фигуры размыты. Париж, туман. И тоже все нечетко, размыто. Поняла любит смазанное, расплывчатое, пастельных тонов. Да и не очень понятное завуалированное. Четкие линии и яркие цвета ее утомляли в Пушкинском, например, зарябило перед полотнами Гогена. Поняла: не ее художник талантливый и прекрасный Гоген. А вот Писсаро и Моне ее.
Сидя на диване в кабинете давно ушедшего зябликовского отца, она вдруг поняла, что уже соскучилась по дому. Удивилась ее осиротевший после ухода мужа дом, опустевший и холодный, все равно оставался ее домом, ее пристанищем. И только там можно было укрыться и спастись. Она, ненавидящая толпу, шумные сборища, большие компании, не принимала это и в далекой молодости, а уж теперь, в весьма почтенном, как она говорила, возрасте, старательно этого избегала. Чуралась крупных торговых центров с праздно шатающимися толпами, больших кафе с отдыхающим народом, рынков, кинотеатров и прочего скопления людей ей сразу становилось зябко, неуютно, тревожно. Она любила гулять по тихим, уютным улочкам, поддевая носком туфли разноцветные кленовые листья. Любила посидеть на лавочке в глубине парка, у озера, недалеко от своего дома. Выпить кофе в крошечной, на три столика, кондитерской возле дома с чашкой американо и с куском марципанового штоллена или вишневого штруделя. А больше всего любила свою спальню в шесть метров, с неширокой кроватью и настольной лампой с темно-зеленым абажуром. И книгу на тумбочке вот оно, счастье! И большую, синюю, тяжелую керамическую кружку с уже остывшим имбирным чаем. Кружка была из той жизни, московской. И тишину, тишину! Улочка у них была тихая, почти непроезжая выбирали специально. Район был недорогой, но и не самый дешевый зато тихий, зеленый, очень спокойный. Нет, можно, конечно, было купить квартиру побольше! Но такой тишины и покоя там точно бы не было.
Кира легла на прохладную простыню, а сон не шел какое там! Десять лет она не была здесь, в Москве. Десять лет. Да и десять лет назад тоже почти не была так, пробегом. Полдня, кажется, пару часов. Потому что неделю жила в Жуковском хоронила маму, разбиралась с документами. Да и не хотелось ей ехать в город совсем не хотелось.
Она долго ворочалась, окончательно сбив жесткую простыню, вставала и поправляла, расправляла ее без конца, но она снова сбивалась, и Кира чувствовала кожей грубую ткань потертого дивана. Привычно заныла спина, и она встала, чтобы размяться. Осторожно, на цыпочках, вышла из комнаты понадобился туалет. Дорогу туда, конечно же, помнила. Шла босиком, осторожно держась за стену. Темно было выколи глаз. Туалет нашелся, и, зайдя, она поморщилась пахло там отвратительно. Никаких домработниц у Зяблика нет. И женщины нет ни одна бы не потерпела подобного.
Уснула под утро и встала с разбитой головой. Ладно, надо прийти в себя. В конце концов, не валяться же она сюда приехала! Не в постели лежать и не жалеть себя. А зачем она сюда приехала? Вопрос Нет, ответ, разумеется, был приехала она по делам. Дела не то что срочные, нет Но и откладывать их больше нельзя, потому что мучит совесть и скребет на душе. Ну и решилась. В конце концов, и так слишком долго откладывала куда уж дольше? Дела надлежало решить и закончить. Поставив на этом жирную, окончательную и решительную точку. Вот тогда можно было продолжать жить. По крайней мере попытаться.
Зяблик торчал на кухне пахло пригоревшим кофе. И точно на плите расплылась кофейная гуща. Впрочем, плите, кажется, это было уже все равно застывший жир, перемешанный с застарелой грязью, засохшей кофейной гущей и остатками какой-то еды, покрыл ее плотным, непроницаемым слоем. Грязь подгорала и невыносимо пахла какой-то адской смесью. Беда.
Зяблик, нахохлившись, сидел за столом, шумно втягивал в себя кофе и листал газету.
Привет, усмехнулась Кира. А что, газеты еще читают?
Смотря какие, смутился он. Есть и такие, которые вполне себе. Ну если не правду пишут, то по крайней мере не откровенную ложь.
Уже хорошо, вздохнула Кира. Обнадеживает.
Завтракать будешь? любезно осведомился хозяин. И, кажется, тут же об этом пожалел. Потянул жалобно: Кир, возьми что-нибудь сама, а?
Кира кивнула.
В холодильнике тоже, кстати, не обошлось без запашка нашлись твердый сыр, пачка масла и бутылка молока для завтрака хватит вполне. Кофе, конечно, имелся Зяблик без кофе? Нонсенс. Села напротив. При свете дня разглядела его окончательно. Да уж Обычный потасканный пенсионер. Ни красоты, ни лоска. Не очень чистая майка, старые спортивные брюки с вытянутыми коленками.
Что делает время с людьми? Волосы шикарные волосы, гордость хозяина, зависть женщин, увы, поредели. И поседели, конечно. Где она, золотистая львиная шевелюра красавца Зяблика? Там же, где и он сам в прошлом, увы.
Серая дряблая кожа, пустой «пеликаний» мешок под подбородком. Тусклые глаза, потерявшие свою ослепительную синеву и яркость. А зубы? Нет, все понятно никого не минуло. Но есть же, в конце концов, дантисты? Все как-то выходят из положения. А главное руки. Кира глянула на его руки и вздрогнула. Длинная и красивая, аристократическая и интеллигентная рука где она? Ровные ухоженные ногти где? Кургузая почему, как? лапа бедняка с криво и косо постриженными ногтями.
Кира вспомнила их первую с Зябликом встречу и свои ощущения дрожь в руках и в коленях, запах его одеколона, который преследовал ее несколько дней, как и его тихий, вкрадчивый и очень волнующий голос. Господи, стыдоба! И никому не признаешься, никому. Стыдно даже перед самой собой. Их с Мишкой любовь и Нет, это было коротко, всего-то на пару дней. Но неловко. И тогда она его невзлюбила, в том числе и за эту свою дурацкую слабость. Сильно, по-глупому, по-дурацки, по-бабски. Какая же дура, господи, он-то в чем виноват?
Кира шумно глотнула кофе, и Зяблик перехватил ее взгляд.
Вот так, Кирюш! Не вышло, видишь?
Ты о чем, Леша? смутившись, осторожно спросила она.
Да достойной старости не получилась. Жизнь была Ну более-менее. А вот старость не получилась. Да и жизнь если по-честному. И Зяблик жадно закурил сигарету.
Брось, махнула рукой Кира. Эти мысли, знаешь ли, всех посещают: жизнь не удалась, не сделал того, что мог, что хотел. Мечты не сбылись. А ты не успел, например. Хотел так вышло совсем по-другому. Сам виноват, другие какая разница? Не получилось, и все. И причины тут не важны, важен итог. Но смысл? Ты мне скажи какой в этом смысл? Все равно все закончилось, ничего нельзя изменить. И мы это все понимаем! И будет так, как есть. Не обижайся, прошу тебя! Думаешь, у кого-то не так? Лично у меня то же самое. Веришь?
Зяблик уныло кивнул.
Ага, утешаешь Спасибо.
Да ну, Леш! Поверь, что нет! Просто все это непродуктивно, бессмысленно и категорически вредно. Надо доживать так, как уж вышло. И не искать виноватых, не мучить себя. Все равно ничего не изменишь. Такая позиция хоть как-то примиряет с жизнью. Ты меня понял?
Демагогия, Кира. Пустые слова. Как жить и не думать? Не жалеть, не сокрушаться, не искать причины? Не искать виноватых? Не винить себя? Невозможно. Да и не нужно. Всегда надо делать выводы, всегда понимать.
А для чего? перебила она его. Изменить ничего нельзя. Не хватит времени, сил, в конце концов! Да и кому нужны твои выводы и твои ошибки? Даже детям не передашь все плюют на чужой опыт, как ты понимаешь. А уж нам с тобой, она накрыла его руку своей ладонью, ну вообще смешно! И передавать некому детей у нас нет!
У меня есть, тихо ответил Зяблик и, словно извиняясь, тихо добавил: Так получилось
Кира охнула.
Ничего себе! Ну ты даешь, Зяблик!
Хотя у них, у мужиков, все гораздо проще. А уж у Зяблика, бабника и гуляки, тем более. Да при его активной половой жизни у него могло народиться с десяток внебрачных детей!
Но уточнять подробности Кира не решилась в конце концов, захочет расскажет. Да и интереса особого не было подумаешь, тоже мне редкость! Безусловно, Зяблик был женихом завидным и собой хорош, и богат, и характер вполне: остроумный, заводной, словом, легким человеком был лучший друг ее мужа.
И снова некстати вспомнилось, промелькнуло, как ее взволновал лучший друг мужа при их первой встрече. Да и потом, если честно, бывало Да ладно, какой же бред иногда лезет в голову! Просто неловко, ей-богу, сто лет прошло с тех времен, целая жизнь. И она уже давно, мягко говоря, немолодая, усталая и не совсем здоровая женщина. А тут воспоминания про половое влечение. Тьфу, ей-богу. Противно и стыдно.
Завтрак закончили, и хозяин поинтересовался ее дальнейшими планами в смысле, отвезти, подвезти ну и все прочее. Кира вежливо отказалась:
Спасибо, но ты живи своей жизнью. А я уж как-нибудь доберусь на метро или такси. Я же в прошлом москвичка, если ты не забыл.
Ну как знаешь.
Кира ушла к себе в комнату, села на диван и застыла.
Дел, собственно, было не так и много. Самое несложное съездить на кладбище к родителям. Убрать могилы, посадить цветы, мама любила настурции и бархатцы и каждую весну выращивала в ящиках на балконе. Дальше найти женщину, договориться, чтобы покрасили ограду. Ну и самое главное решить с памятником. Памятник на могиле родителей, собственно, был. Так себе, правда. Памятник поставила мама через год после смерти отца. Был он, конечно, паршивым серо-сизого грязного цвета, смесь бетона с гранитной крошкой, словом, самый дешевый, для бедноты. «Ну хоть такой!» словно извиняясь, написала мама, выслав Кире фотографию.
А что Кира могла возразить? Помочь ничем тогда не могла денег у них не было категорически, еле сводили концы с концами. Пару раз, правда, передала со знакомыми посылочку пару копеечных кофточек с распродаж, из тех, что валяются при входе в магазин в ящиках ковыряйся себе на здоровье. Туфли какие-то жалкие, шарфик с шапкой, свитер отцу и ему же три пары носков. Стыдно было, а они радовались как дети: «Кирочка, какая красота! Какие чудесные вещи!» И через пару недель прислали фотографию оба в обновках, с торжественными и счастливыми лицами.
Как она тогда плакала
Позже, когда чуть встали на ноги, когда они с Мишкой устроились, стала хоть как-то им помогать если была оказия, передавала небольшую сумму. Ну и посылки, конечно. Уже что-нибудь поприличнее даже полушубок маме отправила, хороший такой полушубок, как раз для русской зимы тонкий и легкий, темно-серого цвета, молодой козлик. Красота. Как мама была счастлива, господи! Правда, целый год все сокрушалась, что дочка потратила «огромные деньги». Какие там огромные деньги? Просто сказочно повезло зима в Германии была неправдоподобно теплой, и зимние вещи скидывались за бесценок. А мама носила серую шубку до самой смерти. Вот странно: отец почти не вставал и был совсем, как оказалось, плох. Мама от нее все скрывала. Но прожил он в таком состоянии долго и долго, мучительно умирал. А мама, будучи здоровой и крепкой женщиной, скончалась скоропостижно, в один день. Правда, утешало одно она не болела и не страдала. Это и называется «легкая смерть».
«Опять грустные мысли лезут в голову. Конечно же, здесь все обостряется. Здесь оставлена целая жизнь. И никуда тебе от этого не деться как ни старайся и как себе ни приказывай. Просто надо пережить эти семь дней. Пережить, и все, повторила себе она. А после ты вернешься в знакомую, такую привычную и даже почти любимую старую жизнь».
Итак, кладбище. Кира оделась и крикнула из коридора хозяину:
Леша! Я ушла. Когда буду, не знаю. Словом, ты меня не жди и не беспокойся. Если что, позвоню.
Зяблик не ответил наверное, уснул. Она вспомнила, что он любил поспать утром, приговаривая: «Хорош сон после обеда, но еще слаще после завтрака».
Кира доехала до Казанского вокзала, подивилась чистоте и удобствам: надо же, просто европейский вокзал, честное слово! А был помойка помойкой: бомжи, пьяницы, навязчивые цыганки в многослойных юбках: «Красавица, дай погадаю! Все расскажу когда и чего. И про мужа твоего расскажу и про детей!»
Кира, конечно, отмахивалась от пестрой, шумной и навязчивой толпы. Но однажды поддалась: настроение было паршивое, дальше некуда поссорилась с Мишкой, который в очередной раз не решался поговорить с женой, поругалась с родителями. Была поздняя осень, и она собралась в Жуковский. Тут ее и прихватили цыганки. Тащились за ней по платформе, канючили, гундосили, ныли про голодных детей. Наконец, раздраженная, Кира затормозила и резко развернулась. «Ох, ну и пошлю я тебя сейчас, матушка!» подумала она, предвкушая. Чувствовала надо было прокричаться вволю, даже нахамить, и ей полегчает. Резко развернувшись, столкнулась взглядом с цыганкой она была молодой, несмотря на хриплый прокуренный голос, в уголке рта у нее была зажата тлеющая папироска. На голове, как обычно, цветастый платок с нитками люрекса. Конечно же, длинная и пышная цыганская юбка. Обычная вокзальная аферистка, которых лениво гоняют равнодушные стражи порядка. «Ты их в дверь они в окно», как-то услышала слова милиционера.
Возраст ее определить было сложно то ли двадцать, то ли под тридцать, кто их поймет? Смуглое лицо, морщины у глаз и у рта, пара золотых зубов все как положено. Но глаза Киру поразили огромные, синие. Такой бездонной синевы Кира еще не встречала. Она остолбенела. Да и глаза эти невыносимо синие были не наглыми, нет. Скорее просящими, жалобными, жалкими.
Ну что вам? смущенно буркнула стушевавшаяся Кира. Денег я вам не дам не просите. Гаданьям не верю. Тоже мне, пророки и предсказатели! фыркнула она и тихо, неуверенно добавила: Ищите других клиентов, мадам!
Цыганка, молча и внимательно разглядывала ее.
Иди с богом! сказала она. И ничего мне от тебя не надо. Только запомни с твоим у тебя все получится. Ты обожди, наберись терпения, и все сложится.