Вызов пришел довольно быстро, и Кира снова испугалась держала в руках узкий хрустящий конверт и тряслась: их решение обретало реальную форму. Нет, она почти успокоилась и внутренне почти приняла его. Но тут обнаружилось, что она беременна. Что делать? Ехать туда с пузом и сесть Мишке на шею, да еще и вдвоем с малышом? Остаться здесь? Нет, невозможно ей будет нужно уйти в декрет, муж по-прежнему без работы, квартиры по-прежнему нет. Принести ребенка в этот кошмар в Медведкове? В этот вечный свистящий сквозняк?
Она ничего не сказала мужу. Понимала, чем это закончится Мишка никогда не позволит ей сделать аборт. Но аборт состоялся. В больницу она приехала утром, к семи. А к вечеру уже была дома. Все, история эта закончилась. И она правильно сделала все правильно, да. Ради них, ради Мишки. А знать об этом ему и не надо зачем причинять новую боль?
Они обрели новых знакомых «отъезжантов», как их называли. Публика, надо сказать, тут была разная и научная интеллигенция, прижатая властями, и торгаши, убегающие от тюрьмы. И люди творческие довольно известный пожилой актер с молодой и очень красивой женой, и неудачливый поэт, и немолодая балерина, давно оттанцевавшая свой балетный век и тоже выкинутая за борт.
Была пара, уезжающая ради больного ребенка, помочь мальчику могли только там. Кто-то презирал власть и даже пытался бороться с ней. Кто-то мечтал о тряпках и полных полках в магазинах. Кто-то задумывался о будущем своих детей.
Многие оставляли родителей, ни в какую не желающих уезжать. Без сожаления бросали квартиры, дачи, машины, надеясь, что там, в новой жизни, всем этим добром они сто раз обрастут. Все были воодушевлены, возбуждены, и без конца из уст в уста передавались бесчисленные рассказы об уехавших знакомых конечно же, самые радужные и обнадеживающие. Все тут же устраивались на работу, почти сразу покупали большие машины и дома с лужайками, все лечились у замечательных врачей, щеголяли в модных тряпках и питались замечательными продуктами. Из рук в руки передавались цветные блестящие фотографии не фотографии, а картинки из сказки. И вправду, машины были длинными, блестящими и серебристыми, тряпки немыслимые джинсы, платья и кофточки восхитительными. А еще йогурты всех цветов и любого вкуса малиновый, грушевый, клубничный, чистые, без единого бочка, яблоки и груши, как искусственные такие ровные и красивые. Такие бывают?
И чистейшие, гладкие, без единой жилочки и косточки, ровные куски мяса загляденье, сладкая греза любой хозяйки. И гладкие розовые курочки с толстыми боками. При виде них перед глазами тут же всплывали в памяти родные синие птицы с крючковатыми желтыми, страшными когтями. Да все, господи! Все красивое, как из сладкого сна. Невозможного и нереального. А улицы? Такие чистые улицы неужели такое бывает?
Все писали о совершенно невозможных, невероятных соседях и случайно встреченных незнакомых людях на заправках, в лавках и банках, которые постоянно улыбались и искренне готовы были помочь. И снова все качали головами и дивились: так бывает? Без нашего вечного хамства, вымогательств, гнусных чиновничьих рож? С улыбкой, добром и без унижений? Не очень верилось. Но в душе поднималась горячая волна и у нас будет так же! И у нас будет красивая, сытая и счастливая жизнь. Интересная и любимая работа. И наши дети будут расти в этом мире мире добра и любви. И сердце затопляла гордость за свою отвагу, решительность, смелость.
По рукам ходили списки, что обязательно надо везти и что точно не нужно. И что интересно списки составлялись для «богатых» и «бедных». В список для «бедных» входили спальные мешки, кухонная утварь, включая ручную кондовую мясорубку на первое время, цветной телевизор «Юность». Ковер непременно, а лучше два: один себе, один на продажу, там они прекрасно идут! Только вот ковер надо было достать. И вдобавок нужны были деньги, чтобы его купить. История не для Киры с Мишкой, хотя новые знакомые предлагали помочь возможности у некоторых были немалые.
Были в списке и подушки, и постельное белье, и почему-то ситцевые ночнушки, и даже горчичники с валокордином смешно. Ну валокордин им точно не нужен, а вот белье и подушки вполне пригодились бы.
Книги оставались у Нины, в той семье. Мишка мечтал их забрать, к тому же подошло время для объяснений, надо было решать вопрос с алиментами для Кати. Кира видела: Мишка надеется, что Нина благородно не станет требовать деньги с безработного бывшего мужа. Кира, конечно, в это не верила Нина остается с дочкой одна. Да и к чему благородство? Да, он оставил ей квартиру. Но когда это было и сколько воды утекло!
Решили так на один день они разъезжаются. Мишка к Нине, Кира к своим. На самый трудный в их жизни разговор. Одновременно будет легче каждому будет не до переживаний за другого.
Кира нервничала так, что с ночи страшно разболелась голова. По слабости духа подумывала разговор отложить. Но, увидев Мишкино решительное лицо, передумала: пропадать так вдвоем! У них все вдвоем, пополам, вся их совместная жизнь.
На улице обнялись.
Как на войну, грустно усмехнулась Кира.
Мишка молча кивнул.
Дорогой в Жуковский Кира всплакнула всех было жалко: и родителей, и себя. Но требовалось еще и родительское разрешение вот и это было проблемой. Хотя чего ждать, на что рассчитывать? Реакция матери и отца была вполне предсказуемой и Кира это отлично понимала.
* * *
Мать выглядела озабоченной и Кириного настроения, кажется, не заметила вечно болеющий муж теперь был ее основной проблемой. Что там дочка? У нее давно своя жизнь, она давно отрезанный ломоть.
Кира села на кухне, и мать спросила:
Голодная? Есть будешь? У меня сегодня кислые щи.
Кира обреченно кивнула: обед небольшая оттяжка. Пусть будут щи.
Отец к обеду не вышел спал. Мать посетовала, что он теперь много спит. Только приляжет, сразу засыпает. Ну и уже легче. При отце начать разговор было совсем страшно. Она молча хлебала щи и готовилась. «Кажется, так я никогда не боялась», подумалось ей. Но и это надо пройти. Надо. И она это пройдет.
Наконец выдавила, как пискнула:
Мама, у нас для вас новость. Не слишком приятная, но неизбежная.
Мать вскинула брови:
Ну-ну! поджала губы. Чего от вас ждать? Одних неприятностей.
Мама! выдохнула Кира. Мы уезжаем.
Мать растерянно моргала глазами не понимала.
Куда? булькнула она. И надолго?
Страшно было произнести «навсегда».
Кира молчала.
Мать повторила:
Куда вы собрались? Что еще в голову вздумалось этому твоему?
Кира оборвала:
Мужу, мама! Как бы тебе это ни нравилось, Миша мой муж. И хватит, пожалуйста! Помолчала с минуту и как в воду: Мы уезжаем насовсем. Насовсем, мама! И вам надо принять наше решение. Ты же знаешь. Кира, ободренная материнским молчанием и растерянностью, затараторила: Мама! Ты же знаешь, что у Мишки с работой! Ты же знаешь, как мы живем. Тебе же известно, где мы и как. Мы устали слоняться по чужим углам! Мы уже взрослые люди и Кира заплакала.
Мать молчала.
Мама! выкрикнула Кира. Ну не молчи! Умоляю! И еще пойми меня! Пойми нас! Мама, пожалуйста!
Вас? хрипло сказала мать. А меня? А отца? Нас кто поймет? Она резко встала со стула и вышла из кухни.
Кира сидела как прибитая. Уйти? И что дальше? Что вообще дальше? Как быть? Так и сидела бы до второго пришествия. Если бы не услышала рыдания матери. Встала, прошаркала, как старуха, по коридору и наконец решилась зайти в комнату, где спал отец. Он лежал на спине с закрытыми глазами. «Как мертвец, господи», мелькнуло у нее. Мать, притулившись на краю кровати, рыдала, закрыв лицо руками, и приговаривала:
Беда, Костя, беда. Ой, какая большая беда!
Сердце сжалось до невозможно острой, как вспышка, боли.
Мама! выкрикнула Кира. Ну какая беда? Ты же все знаешь! Тебе все известно про наши мытарства! Выхода нет, понимаешь? Мишка погибнет. Еще пару лет и погибнет! А там там я рожу! Это здесь я старородящая, убогий и презираемый перестарок. А там и после тридцати рожают, мама!
«Все, аргументы кончились», подумала она.
Но мать прекратила рыдать в секунду, как выключили. И спокойным голосом ответила:
Погибнет? Как же! А если и погибнет, так и, прости, слава богу! Выйдешь нормально замуж у тебя еще есть пара лет. А про внуков да что это нам, если мы их не сможем растить?
Пораженная, Кира молчала, хватая ртом воздух, как выброшенная на берег рыба. Наконец из горла вырвался хриплый, сдавленный крик:
Господи, мама! Как же ты можешь! Он Я же люблю его, мама!
Юля, тихим голосом откликнулся отец. Прекрати. Пусть делают что хотят. Их жизнь. Пусть коверкают, ломают их право. А то, что дочь вырастили такую, так это к нам, а не к ней.
Он открыл глаза и повернул голову к Кире:
Подпишем тебе твои бумаги, не беспокойся. Все, что надо, подпишем. И давай в новую жизнь! У вас там получится, не сомневаюсь если через нас перешагнула, через родину.
Кира ничего не ответила. Последнее, что запомнилось, глаза матери, растерянные, удивленные и не верящие услышанному. Неужели это сказал ее муж? Как же так? Ведь она так на него рассчитывала.
Кира шла по улице и ревела. Облегчения не было вроде бы все разрешилось, слово отца закон, как он сказал, так и будет. Отец не из тех, кто меняет решение. Только горечь на сердце, тоска. Душа рвется на части. А они ведь правы, ее старики! Хотя какие они старики? Слегка за пятьдесят разве это возраст? Но очень скоро они и вправду превратятся в стариков. Отец и сейчас постоянно болеет сказывается тяжелая жизнь в гарнизонах. Мать еще держится женщина всегда сильнее. Но ведь они правы, а? Как они будут без поддержки, совершенно одни? Но разве есть альтернатива? Разве она может отказаться от их с Мишкой решения? Ну допустим, она остается без любимого мужа, без надежд, без перспектив. По-прежнему без угла. Только теперь совершенно одна. С очень незначительным шансом устроить личную жизнь, потому что в первую очередь это не нужно ей самой. Окончательно без детей это понятно. Но родителей не бросит. На алтаре две жертвы родители и муж. Кого она выберет?
Вернуться к ним? Хорошо, и это допустим. Хотя что тут хорошего? Не уживутся они. Никогда. Даже в юности было сложно. А уж теперь! Но самое главное не это самое главное, она им никогда не простит, что они сломали ее жизнь и лишили любимого. И довольно скоро или не очень скоро, особой разницы нет, это все равно обязательно случится она начнет их ненавидеть. Одинокая старая дева, снимающая убогую комнатку на задворках Москвы, считающая жалкие копейки, еле выживающая, в такую она превратится очень скоро, лет через пять. А то и раньше. Нет, конечно, она их не оставит будет мотаться по воскресеньям, проклиная и ненавидя свою одинокую жизнь. Отстаивать очередь за колбасой и «Юбилейным» печеньем, вырывать из чьих-то рук тощую синюю курицу гостинцы родным. Тащиться в холодной электричке и снова проклинать свою судьбу.
А там, у родителей, бросаться пятеркой мать непременно будет требовать, чтобы дочь взяла деньги: «Ты же и так считаешь копейки!» В результате, конечно, они поругаются. Кира откажется обедать, наорет на мать, швырнет на стол банку с вареньем ответный гостинец и, громко хлопнув дверью, с облегчением выкатится за дверь. А в электричке снова примется реветь. А потом вернется в чужой угол, на чужую кровать. И опять одиночество кошмарное, дикое, беспросветное. Уже окончательно и навсегда.
А потом кто-то из них уйдет уйдет первым. Это жизнь, это нормально. Допустим, отец это скорее, хотя бывает по-всякому. Если мама останется, она справится. А если останется отец? Он не сможет себя обслужить ему и сейчас это сложно, без мамы он никуда. И она, хорошая дочь, конечно же, переедет к нему это не обсуждается. Ну и все, что к этому прилагается, уход, врачи, таблетки, уколы. Каши на воде. Нытье, капризы. Мать привыкла, терпит муж. А она, дочь? Нет, она не стерва она, безусловно, исполнит свой долг. Станет выслушивать жалобы, претензии, терпеть. Злиться, раздражаться, но терпеть, неумолимо превращаясь в окончательную скрипучую зануду. Только простить ему она не сможет, нет! Меняя белье, купая его в ванной, подавая ему еду, она всегда всегда! будет вспоминать, что осталась из-за них. И это чистая правда.
Ну а если первым уйдет отец, с матерью начнутся вечные ссоры. Они никогда не понимали друг друга. И никогда никогда! она не забудет и не простит ей те слова: «Погибнет? Как же! А если и погибнет, так и, прости, слава богу! Выйдешь нормально замуж у тебя еще есть пара лет».
Никогда. Если только не наступит полнейшая амнезия.
Ну а потом Кира стала себя успокаивать. «А на что ты рассчитывала, дорогая? На горячие объятия и бурную радость от эдакой вести? Ага. Ты, кстати, думала, что будет куда хуже например, они откажутся подписывать разрешение на выезд. Была почти уверена в этом. И получается, что все сложилось совсем неплохо. В обморок никто не упал, «Скорую» не вызывали. Свыкнутся с мыслью, привыкнут деваться-то некуда. Ни им, ни мне», вздохнула она и слегка успокоилась. Надо подождать, переждать, и все устаканится. Главное, что она решила. И без потерь не бывает во всяком случае, в подобных ситуациях. Всегда надо жертвовать. Всегда будут жертвы. В конце концов, таких, как они, сотни и даже тысячи. И все как-то живут. Жестоко? Жестоко. Будет за это платить? Безусловно. Готова? Готова. И переключилась мыслями на Мишку: «Как он там?»
Домой почти бежала. «Домой» По темным окнам поняла его еще нет. Сердце сжалось. Открыла дверь и поняла, что Мишка дома споткнулась о его ботинки в прихожей. Бросилась в комнату одетый, он лежал на кровати.
Села на край:
Мишка, милый! Все плохо?
Он дернулся, кашлянул и мотнул головой:
Нет, все в порядке, если можно так сказать. Истерично и коротко хохотнул.
Про нее не спросил боялся?
Не дождавшись сколь-нибудь вразумительного ответа, Кира пошла раздеваться. В квартире, как всегда, было прохладно. Как ни заклеивай окна, как ни подкладывай под разбухшие от сырости рамы старые полотенца, все равно дует изо всех щелей. И не справиться с этим никак.
Надела старый теплый свитер, шерстяные носки, треники и пошла готовить ужин. Открыла холодильник почти пусто. В морозилке валялась пачка пельменей вот оно, счастье! Такое простое и незатейливое, такое бедняцкое и насмешливое счастье. От отчаяния и жалости к себе брызнули слезы. Поставив на плиту кастрюлю с водой, Кира встала у окна. Было темно. Фонари не горели. От порывов ветра хлопала дверь подъезда. По темной Кольцевой проезжали машины, и от их фар коротко и ненадолго освещалась улица. Впрочем, пора было ставить чайник. На этой чертовой плите под названием «Лысьва» он закипал не меньше чем через полчаса. Не дождешься особенно по утрам, когда торопишься на работу. Вытащила пельмени, достала из холодильника майонез тоже дефицит, кстати, и пошла в комнату.
Мишка дремал уже хорошо. Укрыла его одеялом и пошла есть одна будить нельзя, пусть отдохнет. С трудом глотала уже остывшие пельмени, запивала горячим чаем и молча глотала слезы. Вымыв тарелку, осторожно легла рядом с Мишкой. Тихонько прижалась и закрыла глаза. И наступило блаженство. Такой покой наступил, что она улыбнулась. Вот ее жизнь. И по большому счету, никому, кроме друг друга, они не нужны в этом мире. У матери есть отец, и наоборот. У Кати есть мать и бабушка с дедушкой. А у них с Мишкой никого больше нет. Выходит, все они правильно делают. И все они переживут и через все пройдут. А может, не так все и страшно? С этими мыслями она наконец уснула.