А как родители радовались этой квартире-клетушке! Все, что отец заслужил за долгую службу. А ведь он принял ее как награду. Но разве это награда? Смешно.
И перед Верой Самсоновной Кира своих родителей стеснялась. И перед Володей. А уж перед Мишкой
А сейчас стало стыдно почему она их стыдилась? За что презирала? Но разве они виноваты в том, что жизнь их приучила копить, прятать, сберегать, оставлять на черный день? Разве они виноваты, что жизнь, сама жизнь, сделала их такими? Как она оставит их немолодых, нездоровых? Совсем одиноких?
Пообедали молча. Только мать все извинялась, что обед вышел таким картошка да капуста. Конечно, своя, квашеная, из синего эмалированного ведра:
Почти вся осталась, Кира! Ты ж не брала! А мы уже не очень ее и едим, желудки не те. Вот приехала бы ты и на всю зиму бы обеспечили! Витамины! Витамина С в ней больше, чем
Мамочка! перебила Кира. Ну хочешь, сейчас заберу? Навитаминимся к лету.
Мать грустно кивнула и украдкой отерла слезу. Ни о чем не спрашивали ни об отъезде, ни тем более о Мише. Кира понимала он для них враг, увозит родную дочь. Без него бы она ни в жизнь до такого не додумалась. И в голову бы не пришло она ж дочь военного!
Кира сама начала про отъезд.
Когда? робко спросила мать.
Кира небрежно махнула рукой:
Да не скоро, мам! Еще столько всего! И бумаг надо кучу собрать, и дождаться разрешения. Сколько не знает никто. Они там могут выкинуть любой фортель.
И не пустить? с надеждой спросила мать.
Кира вздохнула.
И в том числе не пустить.
И тут же пожалела об этом вот, подарила надежду. Дура, ей-богу. Не пустить их, в принципе, не должны были, так считалось. Мишка давно ушел из института, сто лет назад. Но кто его знает, как сложится.
Потом долго пили чай и тоже молчали.
Наконец мать выдавила:
Это ведь навсегда, Кирочка? Ну, если вас выпустят?
Отец дернулся и покраснел.
Мама! Не мучай меня, умоляю! Ну ты же сама все понимаешь! Мы же здесь пропадем!
Мать быстро заверещала:
Кирочка, о чем ты? Никто не пропал, а вы пропадете? Почему, доченька?
Кира вздрогнула мать никогда не называла ее доченькой. Ну, если только в далеком детстве.
Почему пропадете? повторяла мать. Да, жизнь непростая. Но ведь никто не пропал, доченька, все как-то живут. Не голодают же, а! Работают, детей рожают. Мебель покупают, дачки строят! Живут ведь люди! Куда вы собрались, дочка? Это же совсем незнакомый мир! Совсем чужой! Как вы там? Одни, без родных? А не приживетесь? Подумай, Кирочка! Умоляю тебя!
Уже подумала, жестко ответила Кира. Мама, решение принято. У Миши там перспектива. Работа. Бывший коллега ему обещает. Дело его. Ну и я как-то устроюсь. Мама, там, знаешь ли, тоже еще никто не пропал! Никто, понимаешь? Ну и потом Устроимся и вызовем вас! И будем все вместе.
Ни секунды она не верила этому. Прекрасно понимала этого никогда не будет. А сказала.
Ну нет! Отец хлопнул ладонью по столу. Мы туда никогда не уедем! Никогда, понимаешь? Плохо ли здесь, хорошо, а родина! Тебе мы это не объяснили наша вина. Мы тебя не держим, езжай. А про нас и не думай, я всю жизнь ей отдал, родине своей. Плохой, хорошей не знаю. Он резко встал, качнулся, и мать тут же вскочила, чтобы его поддержать.
«Пора, подумала Кира. Все, надо ехать. В конце концов, это еще не прощание. Это начало прощания. Только теперь надо почаще к ним ездить единственное, что я могу. А сейчас вдвоем им будет проще, когда уйдет раздражитель. Вот так получается».
Мать увела отца в комнату, и Кира зашла попрощаться, помогла матери уложить его в кровать. Наклонилась.
Папочка! Ты нас пойми, умоляю! Ну не складывается здесь у нас!
Отец чуть привстал на локте Кира видела, что даже это простое телодвижение далось ему с большим трудом. Откашлявшись, просипел:
А может, дело в другом? Не в стране и не в режиме? Может, дело в человеке? Знаешь, дочь, он снова закашлялся, все от человека зависит. Если здесь он бесполезен и ни на что не годен Подумай, дочь! И повернулся к матери: Не забудь!
Мать кивнула. Кира не поняла, о чем они. Да и ладно.
У двери мать протянула ей плотный конверт.
Здесь деньги, Кира! Немного, но сколько уж можем. Вам в дорогу. Вам же многое надо ну, разное там. Я с Раей Левиной говорила, у нее сестра с детьми уезжала. Она меня и просветила. Да тебе лучше меня все известно! Возьми!
Она держала в руках конверт, и в глазах ее были испуг и мольба. Чего она боялась? Что Кира откажется?
Кира прижалась к матери и тихо сказала:
Спасибо, мам! Ты даже не представляешь, как нам это надо!
Мать всхлипнула.
В электричке Кира не могла сдержать слез. «Какая тяжесть на сердце, какая тоска. Электричка эта, кратовская, дорога, знакомая до каждой мелочи, каждого деревца, каждой урны. Дорога слез и тоски».
Ей всегда казалось, что она не очень любила своих родителей. Точнее, спокойно без них обходилась. Ей было вполне достаточно редких, раз в месяц, коротких и скупых встреч повидались, и ладно. Она не ждала от них помощи никогда и никакой и не прибегала в родительский дом, когда ей было невыносимо плохо. И в голову бы это ей не пришло! Она никогда не рассказывала им о своих проблемах, уверенная, что так им будет спокойнее. Нет, вспомнила: что-то произошло на работе, какой-то конфликт с начальством, и она очень переживала. Приехав к родителям, неожиданно для себя начала подробно, в лицах, рассказывать об этом. Держаться не было сил разревелась. И вдруг увидела, поняла, что им это точно неинтересно отец продолжал листать «Советский спорт», иногда повторяя свое вечное «угу». А мать лепила пельмени. И вдруг, посреди Кириного рассказа, подняла глаза и сказала:
Ой, Костя! А свинина-то постная! Может, сальца добавить?
Кира поперхнулась от возмущения и обиды, схватила пальто и выскочила на улицу. Как было жалко себя! Окна квартиры выходили во двор, аккурат на ту скамейку, где плакала обиженная Кира. Наверняка мать подходила к окну она любила поглазеть во двор: кто как поставил машину, кто из соседок судачит на лавочке. Кира просидела на той скамейке около часа. Подняла глаза на окна родительской квартиры мать отпрянула от окна. Она поднялась и пошла на станцию. С откровениями было покончено теперь навсегда.
Трудно было с этим смириться принять то, что она, по сути, им тоже не очень нужна. Обидно? Обидно. Может, дело в том, что она рано ушла из дома? Какая разница? Но вот сейчас, в эти дни, когда до отъезда оставались считаные месяцы, почему-то особенно болела душа.
А дома удивила Мишкина реакция так удивила, что она смешалась.
Раскошелились старички? Ух ты! И их пробило! Ну, Кирка! Гуляем!
Кира ничего не ответила. Было обидно и юморок его дурацкий, и эта неприкрытая радость. И это «раскошелились старички».
Не удержалась, выдала:
А они тебе чем-то обязаны, Миша?
Он ничего не понял.
Мне нет. А вот тебе Ты же единственная дочь.
А приличная единственная дочь не бросает своих, как ты изволил выразиться, «старичков» приличная и единственная дочь живет возле них и заботится о них!
Сказано это было, естественно, с вызовом, и Мишка снова удивился:
Что-то я не заметил, что ты стремилась жить возле них. Извини.
Конечно, Кира обиделась. Но назавтра хлопоты закрутили. Мишку она, конечно, оправдала мужики, что с них взять. Лепят первое, что придет в голову. А по, сути-то, прав. Сама же ему рассказывала про вечные разговоры о деньгах, про вечные «отложить и сберечь», про пять сберкнижек, обнаруженных ею случайно. Про скупость родителей. Выходит, сама виновата. Ну, не подумал Мишка такой, о форме не беспокоится. Бог с ним.
Дел было много. Бросилась по магазинам, судорожно сжимая в руке список «отъезжантов». А все надо было доставать, с потом и кровью. Одеяла, подушки, кастрюли, чайник обязательно небольшой, на один литр. Попробуй найди! И со свистком непременно там, знаете ли, денежки берегут и электричество понапрасну не жгут, как у нас. Одеяла надо было достать обязательно теплые, желательно пуховые, из тех же соображений экономии отопления. А еще шерстяные спортивные костюмы. Клей. Как будто они отправлялись на Северный полюс, а не в Европу!
Кира слушала умных и опытных тех, кто списывался с уже отъехавшими. На своих ошибках, как говорится, учатся одни дураки. А дураками в очередной раз быть не хотелось.
В их новой компании говорили только об одном об отъезде. И обо всем, что с этим связано. Кире начинало казаться, что поднимается весь Советский Союз и других забот у людей просто нет. Мишка тянул ее в эти «гости», она сопротивлялась, он настаивал. «Больше информации меньше ошибок», без конца повторял он.
Может, и так. Только как все это утомляло! Как хотелось сходить в театр, в кино. Просто отключиться от этих проблем хотя бы на пару дней. Забыть, что ты отъезжант, будущий эмигрант. Что ты навеки прощаешься с неласковой, но все-таки родиной. Что скоро закончится прежняя знакомая и понятная жизнь. И ждут тебя а ждут ли? чужие берега, непонятные, неизвестные.
Страшно. Но это и будоражило сколько всего можно узнать! Например, посмотреть мир. Разве от такого отказываются? Да сколько людей мечтают об этом получить этот шанс. У них этот шанс есть! Выходит, они счастливцы?
Пару раз съездили к Зяблику тот был странно тих и молчалив. Да и в доме была тишина никаких тебе красоток на длинных ногах, никаких иностранных дипломатов с вечными стаканами виски в руках. Никаких ночных покеров тишина. Кира удивилась. Мишка скупо объяснил, что у Зяблика тяжелый и бесперспективный роман.
Очередной? с сарказмом уточнила Кира. Ну тогда не страшно, пройдет. Сколько раз уже было!
Нет, здесь другое! уклончиво ответил Мишка. А что уточнять не стал. Секрет.
«Тоже мне, секрет! подумала Кира. Ну и бог с ними со всеми с Зябликом, его роковой любовью, с Мишкой и с их общими секретами. У меня есть дела поважнее».
Был май месяц, который Кира особенно любила. Месяц обновлений, надежд. Месяц свежий, душистый первые робкие цветы, первые молодые и клейкие зеленые листочки. Запах черемухи, сирени, ландышей. Липы и тополей. И просветлевшие лица люди ждали обновления вместе с природой.
Но этот май радости не приносил сплошные тревоги.
Отъезд был назначен на конец июня дни щелкали, как счетчик в такси. И утекали, как время бесследно и неизбежно. Заканчивалась старая жизнь, и где-то там, за невнятным горизонтом, скоро должна была начаться другая.
Какой она будет? Кто знает.
* * *
В Жуковский Кира ездила часто, раз в три дня. Родители вглядывались в ее лицо, словно пытаясь найти признаки изменений. Но пока, естественно, не находили дочь была все той же. Разве что более нервной, дерганой, измученной.
Кира старалась изо всех сил делала вид, что ей весело, радостно. Что она так ждет этого часа. Что ей не терпится поскорее бы. Но на душе было по-прежнему погано.
Трещала не переставая рассказывала байки про отъезжающих, таможенников и прочее. Родители внимательно слушали, охали, удивлялись и, конечно, пугались.
Мать подружилась с Раечкой Левиной и проводила у соседки вечера. Опытная Раечка показывала ей фотографии сестры и племянников, хвасталась их успехами. Она все знала про цены от хлеба до мяса. И надеялась вскоре «воссоединиться» с родными.
У нее-то есть шанс, однажды сказала мать. Племянники хорошо устроены, вышлют вызов, и полетит наша Рая.
Отец с удивлением посмотрел на жену:
А ты что, тоже хочешь вслед за этим?
Мать сурово подобрала губы и сухо ответила:
Не за этим, а за дочерью! Разницу чувствуешь?
Нас они не позовут и не надейся. Отец хлопнул ладонью по столу. Кому ты там нужна? Ему? Или дочери своей? Так и ей ты давно не нужна! Не заметила? Он вышел из кухни, а мать еще долго сидела в темноте и тихо плакала. Все было правдой. Муж сказал то, о чем она и подумать боялась. Только стало ли ей от этого легче? Нет, ни минуты стало еще тяжелее.
«На что я рассчитываю, дурочка? подумалось ей. Костя прав. Прав, как всегда. Это я, дура, всю жизнь на что-то надеюсь, все за чистую монету принимаю».
* * *
Кира по-прежнему не замечала того, что происходило вокруг в середине июня окончательно установилась жара, да такая, что старожилы ничего подобного не помнили. На улицах плавился асфальт, Москва задыхалась от жара и смога. По ночам было особенно невыносимо распахнутые окна прохлады на давали, асфальт, стены и крыши домов не успевали остыть за короткую и светлую ночь. С раннего утра солнце нещадно палило.
Мишка слушал «вражеские голоса», ловил сводки погоды и бурно радовался:
Кирка! У нас двадцать два! Ты представляешь? Вот погодка!
Кира молчала: «У нас, ага. А что еще скажешь?» Она удивлялась, что Мишка не созванивается с Семеном как же так, они ведь скоро приедут. Все ли там в порядке, все ли по-прежнему в силе? Нечего не поменялось?
Муж небрежно отмахивался:
Да все в порядке! Что названивать, Кир? Три дня назад говорили, тебя не было дома. Конечно, все в силе! А как по-другому?
«Ну и ладно, успокаивала она себя. В порядке, и слава богу. Будет как будет».
Отъезжанты устраивали проводы было так принято. Кто-то если позволяла квартира «провожался» дома. А те, у кого были средства, снимали кафе или ресторан в зависимости от толщины кошелька. В квартире в Медведках не было ни места, ни посуды, ни стульев со столом. Решили найти недорогое кафе.
Принялись составлять список гостей. Конечно, родители. Вторым номером Зяблик. Пара Кириных подруг одна школьная, Алла, и две институтские Света и Галя. Мишкины одногруппники, Дима и Стас. Ну и самые близкие «отъезжанты». А вот их набралось прилично, аж четырнадцать человек. И еще коллега Лерочка. Лерочка, к слову, очень им помогла ее свекровь работала заведующей секцией в универмаге «Москва». Знакомство более чем ценное волшебное. Она и помогла собрать «узелок» югославские зимние сапоги Кире, австрийское пальто там такая зима, что проходишь в демисезонном! косметика кое-какая на первое время, пока точно не будет денег. Польские духи на французские Кира денег пожалела: «Обойдусь». Джинсы и куртку Мишке отличную теплую «аляску». «А разве такая нужна? робко спросила Кира. Вы же говорили, теплая зима». Тетка обиделась: Кире тут такое предлагают, а она еще и недовольна!
Народу получалось много, на такие деньги они не рассчитывали. И снова спас Зяблик сообщил, что икрой, рыбой и мясными деликатесами он обеспечит. И вправду приволок огромного, метрового, осетра и банку черной икры килограмма на полтора. Ну и еще всякой всячины сухую колбасу, огромный целиковый окорок и здоровенный шмат буженины.
Кира, совсем не спавшая в последние дни, выглядела ужасно от зеркала правды не скроешь. Похудела на шесть килограммов раньше об этом мечтала, а теперь ей это не нравилось. Не стройности прибавилось рахитичности. В парикмахерскую, конечно, сходила прическа, маникюр, все как положено. А выглядела все равно плохо. Даже новое платье, щедрый подарок Лерочкиной свекрови, настоящее джерси нежно-сиреневого цвета, не платье мечта, не спасало.
Родители сидели тихие, скорбные и пришибленные, как на поминках. Совсем ничего не ели в тарелках опадала горка салата, жухли огурцы, заветривалась рыба. Сидели, как незваные гости, словно боялись, что сейчас их опознают и погонят прочь. Мать расстаралась высокая «башня» на голове, залаченная до твердости, стеклянности, кримпленовый костюм в крупную розу, лаковые туфли. Отец парился в темном костюме кажется, единственном, купленном сто лет назад, на сорокалетний юбилей. Костюм был давно тесноват, галстук давил на шею, и было видно, что он страшно мучается.
Кира подошла к нему и помогла снять пиджак, потом стащила и галстук. С жалкой улыбкой отец выдохнул, порозовел и на радостях хлопнул хорошую стопку водки. А мать сидела, по-прежнему вытянувшись в струну, словно окаменела. С удивлением рассматривала незнакомых гостей дочери и не понимала, как надо себя вести сказать тост? Какой тост, господи? Пожелать им счастливого пути? Да, наверное, надо. Только она так нервничает, что громко сказать не получится голос, кажется, сел. «Поднять отца? Она мельком взглянула на мужа. Нет, не стоит. Он, кажется, уже вполне хорош. Да и нервничать ему не след: не дай бог что гипертоник». Она судорожно глотнула воды, взяла себя в руки, медленно поднялась, чувствуя, как дрожат и руки, и ноги. Подняла бокал с вином, осторожно постучала ножом по бутылке, призывая к вниманию. Но ничего не получилось по-прежнему гремела музыка, кто-то танцевал, кто-то пил, кто-то ел, кто-то курил, а кто-то бурно что-то рассказывал. Ее так никто и не услышал ни стука ножа о бутылку, ни слабого, хриплого призыва. «Товарищи!» начала она, и слава богу, что никто не услышал. Слишком нелепо прозвучало здесь это «товарищи». Ее никто и не собирался слушать все были заняты своими делами. Да и какие особые тосты на проводах? Так, коротенько: «Ребята, удачи! Счастливого пути и легкой посадки».