Ты выглядишь как еврей, сказала она.
Мне говорили. Но я хочу, чтобы ты знала: я не еврей.
Хорошо. Твоя книга о Гривзе потрясающая.
Она была потрясающая. Она была как все положительные афроамериканские персонажи с телевидения в одном персонажи, созданные для борьбы с негативными стереотипами о черных, которые мы каждый день видим в новостях. Она была красноречива, образованна, атлетична, красива, очаровательна и невероятно многогранна. И я заподозрил, что у меня есть шанс. Это будет невероятно полезно как для моей самооценки, так и для моего статуса в академическом сообществе. Я пригласил ее на чашку кофе. Не то чтобы я считал ее аксессуаром или вещью, которой надо завладеть и указать ее в резюме. Ну то есть считал, но не хотел так считать. Я собирался поработать над собой, чтобы не думать о таких неприглядных вещах, выгнать их из головы. Я знал, что так думать нехорошо. И знал, что это не все мои мысли. Потому держал их в тайне и вместо этого старался сфокусироваться на чувстве искренней привязанности. В конце концов, новизна афроамериканскости сойдет на нет, и я знал, что тогда у меня останется к ней только незамутненная любовь как к женщине любой расы, без расы: чистой женщине. Хотя я понимал, что даже в целом мои чувства к женщинам никогда не были незамутненными. Определяющим фактором была привлекательность, а это неправильно. И, конечно, привлекали экзотические расовые, культурные или национальные характеристики. Я бы хвастался своей девушкой, будь она камбоджийкой, маорийкой, француженкой, исландкой, мексиканкой или инуиткой, с таким же восторгом, как и афроамериканкой. Ну, почти. В этом отношении мне еще нужно было научиться понимать себя. Нужно было на каждом шагу сражаться со своими инстинктами.
Левый большой и мизинец.
Левый большой и мизинец.
У меня часто бывает ощущение, что за мной следят. Что за моей жизнью наблюдают невидимые силы, что они вносят изменения, чтобы подавить и унизить меня. Я переживаю, что у обезвреженного дрона все еще функционирует маячок, прилипший теперь к подошве моего ботинка.
Я еду на пляж и через соломинку от газировки «Слэмми» выстреливаю дроном в океан. Затем оттираю подошву ботинка в соленой воде. Внезапно я чувствую себя невероятно одиноким. Может, из-за моря. Огромного океана. Может, это море вызывает такие чувства. Я часто замечал, что при взгляде на море меня охватывает особенная меланхолическая ностальгия. Может, я вспоминаю, как однажды жил там, сорок триллионов лет назад, рядом с гидротермальным источником, когда еще был морским слизнем или типа того?
Я приезжаю в центр Сент-Огастина. Еще рано, все закрыто. Город, как и все в наше время, похож на «Диснейленд». Волшебные замки. Замысловатая архитектура. Здания выглядят аутентично, но все равно не покидает ощущение фальши, фетишизации. Я скорблю по нам миру туристов, по городам за ширмой, по нашей неспособности быть настоящими. Еще пять утра. На пассажирском сиденье лежит недоеденный «Слэмми-бургер». В салоне пахнет луком и потом. Звоню своей девушке на мобильный. В Тунисе сейчас должно быть десять утра. Вроде бы подходящее время для звонка. Она снимается в кино у режиссера, о котором вы слышали. Не скажу, как его зовут. Достаточно сказать, что он серьезный режиссер и для нее это важный карьерный этап. Поэтому, хотя я и скучаю по ней с доселе неведомой мне силой, я уважаю ее решение сыграть эту роль и даже восхищаюсь им. Хотя признаю, мне было обидно. Состоялся неприятный разговор. Я не горжусь тем, что сказал. Но наши отношения еще совсем молоды и, следовательно, хрупки. И столь долгая разлука очень меня тревожит. А тот факт, что ее разлука не тревожит совсем, мной не остался незамеченным. Несомненно, среди набранных со всего света актеров фильма есть и очень красивые афроамериканцы. Она молода, красива и сексуально раскованна, так что, хотя я и готов поддерживать ее в плане карьеры, даже горжусь ей, у меня все же есть комплексы. Ненавижу себя за них, правда. Но они есть. Я часто ей звоню. Она часто не может ответить. Они снимают круглые сутки. Я не скажу вам, о чем фильм, но он о хорошо известном историческом событии, которое длилось круглые сутки. Ради кинематографического правдоподобия а я, кстати, несомненно, один из главных его адептов, и если нужны доказательства моих сильных чувств по этому вопросу, просто гляньте мою монографию «Днем значит днем: утраченное искусство правдоподобия в кинематографе», им приходится снимать круглые сутки. Поэтому, когда она берет трубку, это приятный сюрприз.
Привет, Б.
(Я не пользуюсь данным мне при рождении именем, чтобы сохранить гендерно-нейтральную идентичность в своих текстах.)
Привет, Л. (Это не настоящий инициал, чтобы сохранить ее приватность.) Рад, что застал.
Ага.
Как дела? Я только добрался до Сент-Огастина. Долгая поездка.
Нормально, говорит она.
Она никогда не говорит «нормально». По какой-то причине это звучит формально. Отстраненно.
Хорошо, говорю я. Как съемки?
Нормально.
Два «нормально».
Хорошо, хорошо.
Я говорю «хорошо» дважды. Не знаю почему. Осознаю, что второе «хорошо» видоизменяет первое «хорошо» так, что все вместе звучит уже не так и хорошо. Я это вполне понимаю. Я не нарочно. Разве бывает иначе?
Так что? говорит она. Какие планы на сегодня?
Въеду в квартиру. Может, посплю пару часов. Потом в историческое общество. У меня в три встреча с куратором.
Круто, говорит она. Она никогда не говорит «круто». «Круто» означает «мне это не интересно, и я не знаю, что еще сказать».
Я соскучился, пробую я.
Тоже соскучилась.
Слишком быстро. И без местоимения.
Ладно, говорю я.
Ладно? переспрашивает она.
Она знает, что я расстроен, и пытается вызвать на разговор.
Угу, говорю я. Просто хотел переброситься парой слов. Пожалуй, надо на боковую.
Никаких местоимений в ответ и слово «на боковую». Я никогда не говорю «на боковую». Что я этим пытаюсь сказать? Понятия не имею. Звучит буднично, может, даже сурово, будто я частный детектив? Не знаю. Надо будет как-нибудь проверить этимологию. Одно я знаю точно: ненавижу всех этих красивых молодых афроамериканских актеров с их дерзкой удалью, холодной уверенностью в себе, мясистыми причиндалами, накачанными телами. Насколько надо быть нарциссом, чтобы тратить столько сил и времени на свое тело? Разве она не понимает, что они нарциссы? Может, и не понимает. Как-никак, она и сама озабочена своим телом: сплошные йога, триатлон, пилатес, уроки бокса и современного танца. Но ведь у женщин всё по-другому, верно? В рамках нашего черепашьего социального движения по направлению к бесполости мы не любим это признавать. Но это правда. Мы воспеваем и вознаграждаем женщин за то, что они ухаживают за собой. А теперь и мужчин, все больше и больше. Несомненно, традиционный американский идеал маскулинности это сила и мышцы, но не напоказ, не мышцы ради мышц. Прежде мы восхищались мужчинами, чьи мышцы были результатом работы или спорта, а не сознательной погони за мышцами. Разве это совпадение, что бодибилдинг исторически и в подавляющем большинстве случаев был вотчиной гомосексуальных мужчин? Мышцы как украшение. Мышцы как дрэг. Как бы то ни было, теперь в кино вы с той же вероятностью можете увидеть в главной роли гетеросексуального мужчину без рубашки, с маникюром и депиляцией. Здесь я сделаю паузу и скажу: я полностью осознаю, что мое отношение к гей-сообществу не лишено стереотипов, и работаю над этим. Это сложно быть мужчиной, особенно белым мужчиной, когда никто не испытывает к тебе симпатии и все ежесекундно говорят о привилегиях, с постоянными наставлениями типа: «Сядь. Твое время прошло. Пора отойти в сторону и начать ненавидеть себя», а я, кстати, ненавидел себя еще задолго до того, как все это началось. Только теперь, когда ненависть к себе насаждают сверху, я встаю на дыбы. Если уж ненавидеть себя, то пусть это будет мой выбор или хотя бы результат моих психопатологических проблем.
Ладно, говорит она. Добрых снов, Б. Позже поговорим.
Расплывчато. Неопределенно. Формально. Пассивно-агрессивно.
Позвоню завтра, говорю я. Агрессивно. Расскажу, как продвигается.
Ладно, говорит она.
Со скоростью этого «ладно» что-то не так. Должна быть золотая середина. Скажешь рано и прозвучит неестественно, преждевременно, словно пытаешься что-то скрыть. Затянешь будешь звучать раздраженно, сердито, словно тихо вздыхаешь.
Круто, говорю я.
Я никогда не говорю «круто».
Круто, говорит она.
Она никогда не говорит «круто».
Тебе надо поспать, добавляет она.
Посплю. Люблю тебя.
Люблю тебя.
В ярости выключаю экран телефона. Варево из душевной боли, ревности, презрения, одиночества и бессильного цугцванга. Я знаю, что, будь я красивым, успешным, молодым афроамериканским джентльменом, все было бы просто. Даже будь я просто ею. Я был бы красив, и все бы меня любили, и сочувствовали, и восхищались тем, что мне как афроамериканке пришлось преодолеть в этом расистском обществе. Эх, если бы, думаю я. Думаю о том, что было бы, имей я возможность любоваться собой в зеркале в любой момент, насколько уверенным в себе стал бы во время социальных взаимодействий. Как бы мне улыбалась девушка из «Слэмми», дала бы сотни бумажных полотенец бесплатно, потому что я ее сестра. Возможно, мы бы даже переспали. Я чувствую набухание в штанах. Меня возбудила мысль о превращении в черную женщину и интрижке с сердитой девушкой из «Слэмми». Я замечаю настоящего себя в зеркале заднего вида: старый, лысый, тощий, длинная несуразная серая борода, очки, крючковатый нос, еврейская внешность. Похоть испаряется, оставляя меня подавленным и одиноким.
У меня болит бок. Колотье? Почечная болезнь? Аппендикс? Рак? Боль не сейчас началась. То начнет, то перестанет. Когда перестает, я забываю, фокусируюсь на какой-нибудь другой боли. Затем боль в боку возвращается, и я думаю: почему? Мне бы сходить к врачу, но, если со мной что-то не так, я не хочу об этом знать. Это только приблизит мою кончину. Почувствую себя обреченным, сдамся. Я это знаю. Работать не смогу. А я должен работать. Работа позволяет мне жить надежда, что после следующей книги меня заметят. Всегда после следующей.
Нахожу многоквартирник. Это жилой комплекс за городом. Не знаю точно, как называется этот стиль, но, в общем, он выглядит как огромное здание, три этажа и восемь подъездов. И таких зданий в этом подобии кампуса много, и все они бледно-желтого цвета. Стоит пустой ухабистый теннисный корт. Без сетки. Тут дешево. Аванс за новую книгу был не особо большой. На «Трипэдвайзере» об этом месте есть только один отзыв: «Близко к работе и близко (sic!) к автобусной остановке, ведь машины у меня нет, и близко к ресторанам». Я прочел отзыв, и мне стало жалко автора (или авторку? Транс-авторку? Транс-автора?), но еще я забеспокоился, что в итоге окажусь его (ее, тона) соседом и буду вынужден возить его (ее, тона) на работу и в рестораны. Thon[11] это, конечно, мое самое любимое из всех доступных гендерно-нейтральных местоимений, возможно, потому что оно отличается определенной родословной, историей и впечатляющей прозорливостью, благодаря которой возникло посреди той гендерной пустоши, что зовется серединой девятнадцатого века. Я взял «тон» на вооружение в качестве собственного личного местоимения, но кроме тех случаев, когда я говорю о себе в третьем лице, что бывает нечасто, я его почти не использую. Конечно же, я пользуюсь им в своей краткой биографической сводке на внутреннем клапане книг: «Б. Розенбергер Розенберг пишет о кино. Тон награжден сертификатом качества в области кинокритики имени Милтона Брэдли[12] в 1998, 2003 и 2011 годах. Тон ведет факультативный курс о кинематографе в школе смотрителей зоопарков имени Хоуи Шермана в Верхнем Манхэттене. Тон любит готовить и считает тсебя приличным поваром. Многие великие шеф-повара в мире женщины». Последнюю фразу я добавил, потому что, к сожалению, в наше время все еще необходимо это разъяснять.
Глава 3
Восемь часов. Я стучу в дверь управдома. Открывает старик, тонкий как тростинка и прямой как шомпол. Вместо приветствия протягивает заляпанную ксерокопированную бумажку. На ней написано: «Я читаю по губам. Пожалуйста, говорите отчетливо, не отворачивайтесь и не прикрывайте рот. Говорить громко или медленно не нужно. Если у вас иностранный акцент, укажите его в поле внизу, поскольку акцент влияет на движение губ, когда вы произносите некоторые слова. Я хорошо понимаю испанские акценты (только кубинский и мексиканский), мандаринский, еврейский, французский, вьетнамский и голландский. Из-за всех прочих акцентов чтение по губам почти невозможно, и тогда потребуются бумага и карандаш, которые я с радостью предоставлю за небольшую плату».
Я пишу, что у меня американский акцент, и возвращаю листок.
Он как-то до странного долго его разглядывает. Так долго, что я в уме успеваю досчитать до тридцати, вставляя между цифрами слово «Миссисипи»[13]. Он поднимает взгляд, кивает. Я говорю, что я Б. и я забронировал квартиру. Он кивает. И тут мне в голову приходит идея провести эксперимент. Сам точно не знаю зачем. Возможно, всему виной остатки враждебности после телефонного разговора, но я хочу посмотреть, что будет, если беззвучно произносить слова одними губами. Я шевелю губами: «Квартира готова?» Он кивает, уходит, возвращается с ключом и показывает на лестницу. Сработало. Я шевелю губами: «Спасибо». Он кивает, улыбается, затем пишет на бумаге: «Почему вы произносите слова одними губами?» Застигнутый врасплох, я теряюсь, затем произношу одними губами:
Это эксперимент. Как вы узнали?
«Вы не дышите, когда говорите».
Интересно! я улыбаюсь. Действительно интересно. Я уже так много узнал об обществе глухих.
Позже попрактикуюсь, чтобы не забывать дышать, пока беззвучно говорю. Это потребует времени, но, думаю, у меня получится. Повторение мать учения. Квартира именно такая, как можно было ожидать. Ни то ни се. Постельное белье и шторы бледно-желтого цвета. Выглядят чистыми. Запах лизола. В холодильнике одно коричневое яйцо. Я раздвигаю шторы. Солнечный свет наполняет комнату золотом.
Левый большой и мизинец!
В ванной чисто. Я извлекаю из упаковки брусок отельного мыла «Айвори», мою руки. Облегчение. Найти приличный туалет в дороге та еще мука.
Лежа на спине на неразобранной кровати, я смотрю в потолок и тренируюсь беззвучно произносить слова и одновременно дышать. Обнаруживаю, что если дышать через рот и в то же время шевелить губами, то все равно получается звук, похожий на шепот: шепот глухого человека. Пытаюсь дышать через нос и беззвучно произносить слова. Теперь никаких звуков. Нужно попрактиковаться. Чувствую себя как в детстве, когда пытался одновременно гладить живот и хлопать себя по голове. Я этим чертовски гордился. Мне кажется, я был идиотом. Как и прочие дети-идиоты. Не исключение. Хороший ученик, но никогда не лучший. Второй номер. Третий номер. Не одаренный шахматист. К моей маме в супермаркете никогда не подходил агент по кастингу и не говорил, что я должен сниматься в кино. Ни один взрослый не пытался меня растлить. Лишь одна девочка однажды прислала мне любовную записку, и это тоже была девочка из вторых рядов, не самая красивая, не самая умная даже не эксцентричная, артистичная, задумчивая Меллифлуа Ванистроски. Нет, влюбленная в меня девочка была ни то ни се. Явно нецелованная. Выглядела неуверенной в себе. Без ярко выраженной индивидуальности. Коричневые волосы. Карие глаза. Белая кожа. Нос не выглядел милым.
Так, я вспоминаю, что надо продолжать тренировку по дыханию носом и беззвучному произнесению слов. В этот раз на выдохе я замечаю, что из ноздрей у меня идет дым. Странно. Смотрю на правую руку и вижу сигарету. Странно. Я не закуривал. У меня не было сигареты. Я бросил курить пять месяцев назад. Странно. Как она оказалась у меня в руке? Должен признать, вкус отличный. Но бросить было так сложно, что я, должно быть, как-то подсознательно снова начал курить. Не помню, чтобы покупал сигареты, закуривал и вдыхал дым. Зависимость сильная штука. Я сломаю все сигареты и выброшу. Как только докурю эту. Ночь выдалась тяжелая, и мне нужно расслабиться. Теперь полностью осознавая, что держу в руке белого бумажного цилиндрического друга, затягиваю дым в легкие, выдыхаю, смотрю, как он кружевами поднимается к потолку.