Солнце взошло и осветило места. За окном началась видимая жизнь: задул ветер, зазвучали насекомые, но ни людей, ни привычных собак не было видно.
Скоро начнется. Придут проверять, кто это к ним заглянул, засмеялся человек.
А что нам им ответить?
Я что, непонятно объяснил? Игнорируйте все. Глупости это. Ничего не надо никому отвечать.
А если настаивать будут на нашем ответе?
Я же сказал, что бы ни происходило. Настаивать не настаивать, спрашивать не спрашивать. Ты что, контуженый? Не слышишь, что я говорю? человек видом показал, что устал повторять и прибавил громкость в плеере.
Ничего видимого не происходило, живого за окном не прибавлялось, но в один момент показалось, что в доме, несмотря на стоящее наружи солнце и теплую погоду, стало холоднее. Я даже достал из сумки свитер. Холод поступал кусками, похожими на волны. Человек сидел за столом с закрытыми глазами и в блаженстве слушал музыку.
Тебе тоже холодно? спросил я Диджея.
Да, холоднее, чем ночью. Откуда этот холод берется?
Только он сказал это, окно, в которое мы смотрели, задрожало. Все оставалось неподвижным, неживым, дрожали лишь стекла на окнах. Человек уснул под сладкую музыку, оставив нас наедине с этим дрожанием.
Что это со стеклами? испуганно спросил Диджей.
Дрожь на стеклах перенеслась внутрь. Тревога входила в нас с каждым мгновением. Лицо Диджея менялось, наполнялось видимым страхом. Я не выдержал и бросился в угол комнаты, прижался спиной к стене и закрыл лицо руками. Страх проникал в меня все глубже, не оставляя даже мыслей и понимания. Диджей просто сполз со стула и лег на полу, тоже закрыв лицо руками. Все эти переживания войны, в которых я был последние дни, все это оказалось далеким и легким рядом с живым ужасом, который присутствовал в том месте. Показалось, что ожили все страхи детства, все страшные сны, все состояния желания крика. Захотелось кричать, но крик не выходил, он утопал внутри, вместе со всей жизнью. Жизнь пожиралась этим ужасом, этими трясущимися стеклами. Я упал на пол, потеряв всякую связь с чувствами.
Открыв глаза, я увидел Диджея, сидящего за столом. Человек все так же спал с наушниками, хотя музыка уже не играла. Тишина прерывалась его твердым храпом. Я не мог понять, сколько прошло времени и что происходит.
Что это было? спросил я Диджея. Тот просто пожал плечами. Стекла больше не дрожали, и за окном ничего не изменилось. Я стал больше понимать. Урод когда-то рассказывал, как он таким стал, его ветер размазал так однажды. Он говорил, что голова иногда начинает болеть. И когда боль еще не наступила, но уже подходит, все останавливается. Предметы, жизнь все останавливается, как по ночам здесь. Он однажды понял, что если дуть, как ветер, то голове легче становится. Если это снова придет, то надо дуть начать. Давай так, если стекла снова задрожат, быстро на них дуть станем.
Жалко Урода, сказал Диджей. У него появились слезы. Внутри меня тоже все по-теплому сжалось, поднялось к груди. Сердце заколотилось с необычайной чувственностью, захотелось не просто заплакать, а разрыдаться и не из-за жалости к Уроду, а из-за жалости вообще ко всему: и к Уроду, и к Диджею, и к себе, и даже к этому спящему человеку. Сдержать этого внутри я не смог. Полились слезы. В момент бытие представилось удивительно утонченным, трепетным, а сострадание показалось единственным возможным мышлением и целью. Мы с Диджеем обнялись в наших чувствах.
Так, что здесь происходит, человек пробудился и закричал. Говорил же игнорировать все. Точно контуженые? Говорил же, что бы ни происходило, внутри себя это не развивать, на вопросы не отвечать и все такое. Разревелись.
Не надо так кричать, сказал я сквозь слезы. В мире и без того много крика.
От своих же слов мне стало еще жалостливее и уютнее. Теперь другая дрожь жила внутри, жила и щекотала. Я снова закрыл лицо руками. Слезы проходили сквозь пальцы, падали на пол.
Вот кретины. Я же говорил, не надо на них обращать внимания. Ни на кого.
О ком вы?
Жители местные залетают здесь. Они проявляются по-разному: как страх, как жалость, как хохот. Это их способ выражения и питания. Кто чем в этом мире питается. Вот некоторые из этих питаются слезами людскими. Жестокие они. Ничего, скоро закат уже. Тут ночью тоже все вымирает, они тоже устают и без шевелений спят. Не успел он договорить последнего, как послышался шум и голоса за окном.
О, это уже хуже, грустно сказал человек и надкусил очередной бутерброд.
Дверь открылась, зашли шофер и Ефрейтор. Они молча уставились на нас.
Ефрейтор, дорогой, заходи, бутерброды бери, сказал человек.
Где вас носит? строго сказал Ефрейтор. Обыскались уже. Танцы вчера закончились, вы пропали. Ходили, полночи искали вас, на машине по дорогам ездили. Как вы здесь оказались? Это же пустая деревня. Все умерли давно.
Я вытер слезы рукавом свитера.
А как они умерли? спросил я.
Ха-ха, как известно как, сказал человек, не вынимая бутерброд изо рта.
Эпидемия была, вот все и умерли от болезни, ответил Ефрейтор.
Ага, эпидемия. Пиф-паф-эпидемия, захохотал человек.
Я вас жду во дворе, надо переговорить. А ты останься, бутерброды доешь, Ефрейтор недовольно скомандовал.
Мы вышли во двор.
Я не понимаю, что происходит? гневно начал он. Мы с вами обо всем договорились. Танцы заканчиваются отвозим вас, куда надо. Это он вас повел? Он? Зачем снова с ним пошли, не видите, что ли, что он невменяемый? Ему беспокоиться нельзя, у него в голове лопается что-то. Так, куда вам надо?
Я достал помятую карту из кармана.
Там же дед с бабкой живут. Зачем вам туда? Родственники?
Да, родственники.
Как же, родственники? Я же спрашивал уже об этом вчера, говорили, что не родственники, а за ложками какими-то едете. Врать начинаете? Нехорошо. Здесь военная часть, вранье не поощряется.
Простите, у меня снова слезы полились. Простите. Мы же ничего вам не сделали. Мы ни войной, ни военной техникой не интересуемся.
Да ладно, засмеялся Ефрейтор, вы же не военные, вам врать можно. Это военного человека надо наказывать за такое, а вам просто выговор.
Человек открыл окно и с равнодушным взглядом и бутербродом в руке посмотрел в нашу сторону.
Хорошие ребята они, Ефрейтор, не убивай ты их, спокойно сказал он.
Во, видите, совсем тронулся, шепнул нам Ефрейтор, думает, что я вас убивать собираюсь. Война дело страшное. Когда она закончится, думаю отсюда уехать. Здесь жизнь тяжелая, сами видите.
Они же за ложками приехали, случайные, не губи ты их, добавил человек.
А, не обращайте на него внимания, продолжил Ефрейтор. Садитесь в машину, мы вас довезем, куда хотите. Хотите к деду с бабкой, хотите обратно на поезд. Мы вам очень благодарны за вчерашний вечер, за музыку эту чудесную. Я такой музыки не слышал никогда. Так куда вас? На вокзал или за ложками?
Мы переглянулись с Диджеем. Мне вспомнились мои же слова о том, что без ложек нам все равно не вернуться.
Ефрейтор, ради меня, ради той музыки, что вчера была, не убивай их, а? человек доел бутерброд и жалостливо посмотрел в нашу сторону.
Да сколько можно! закричал Ефрейтор. Сколько я к тебе жалость буду испытывать, а? По-хорошему тебя в дом для сумасшедших давно надо уже отослать. Отдай им плеер.
Это тебя надо в этот дом, спокойно возразил человек и протянул через окно плеер.
Все, не могу больше с ним. У меня тоже есть нервы, я тоже не могу это терпеть столько. Быстро в машину. Куда везти вас?
За ложками.
Мы сели в машину. Ефрейтор сел спереди, рядом с шофером и мы поехали. Человек остался грустно смотреть нам вслед.
Зачем вам ложки-то? спросил Ефрейтор.
Так, символ. Просто чтобы были. Положим куда-нибудь.
Ясно. Символ это хорошо. Только символы тоже разными бывают, есть внешние, а есть и внутренние. Ложка это внешний символ. А знаете, какой символ внутренний?
Нет.
Война, в один голос сказали шофер с Ефрейтором и захохотали. Вне войны трудно мыслить, трудно разбирать плохое и хорошее, вне войны все запутано. Не поймешь, от кого ждать удара, а от кого добра. А на войне все четко, сказав это, он достал пистолет, открыл окно машины и выстрелил в небо.
Мы с Диджеем испуганно прижались друг к другу. Все разумное подсказывало, что это не может быть концом, нас не могут непонятно за что вывезти в поле и расстрелять.
Вы в армии служили? строго спросил Ефрейтор.
Я понял, что врать не имеет смысла, спросит, в какой части и все остальное, а в этом он уж точно разбирается. Но если скажу, что нет, он спросит почему, и на это будет достаточно сложно ответить оправданием. Я попробовал ответить туманно:
К армии надо подготовиться сначала. Чувства в порядок привести, внутреннюю дисциплину организовать. В армию просто так не попасть. Его не взяли, например, сказали, что телом слаб, нагрузок не выдержит.
Ничего, я бумажку напишу вам, охарактеризую положительно возьмут, показалось, что мой ответ Ефрейтора вполне устроил. Я облегченно вздохнул.
Говоря по-разумному, война это категория мышления, сказал шофер, ее трудно изнутри достать и выбросить. Здесь это все понимают, поэтому так и жизнь складывают. Даже животные это понимают.
Мы выехали на новую дорогу, с лесами по сторонам. Ефрейтор и шофер замолчали и погрузились в раздумья, которые мы нарушать ни вопросами, ни даже шорохами не хотели. Старались мы сидеть неподвижно и смотреть только в окно. Лица у нас были в ссадинах, грязные, одежда порванная. Я вспомнил дом, мать, старую жизнь, от этого даже слегка прослезился, но не позволил себе зашуметь этими чувствами. Мы проезжали деревни, постройки, огороды, видели людской быт, даже домашних животных.
Скоро приедем, сказал Ефрейтор.
Эти слова согрели что-то внутри. Куда мы приедем, я совсем не понимал, но казалось, что там будет определенный выход или хотя бы намек на него.
Мы свернули на деревенскую дорожку, поехали среди домов.
В этом доме полоумные живут, рассмеялся Ефрейтор и указал на дом.
Да, да, я оживился, вспомнив, что рассказывал Урод. Нам в соседний. Именно сюда мы и ехали.
Мы остановились около небольшого невзрачного сруба. Ефрейтор и шофер тоже вылезли из машины.
Дед, открывай, Ефрейтор уверенно постучал по двери. Гостей к тебе привез. За ложками приехали.
Дверь открылась, вышел старик.
За какими ложками? спросил он.
За деревянными. У вас ложки есть старинные, деревянные? Мы купить их хотим. Неплохие деньги заплатим.
А какие у нас ложки? Заходите.
Он провел нас в дом. За кухонным столом сидела старушка, а рядом с ней Урод. Внутри все радостно задрожало, я бросился к нему.
Ну, наконец-то, я уже забеспокоился. Садитесь, пообедайте. Садись, Ефрейтор.
Урод, дорогой, какой большой стал ты. Я же тебя помню еще вот каким, они обнялись. Смотри, беда какая с лицом-то, не вылечилась до сих пор? он погладил Урода по лицу и волосам. Помню, все помню, что было. Тогда ветер поднялся сильный, ты в окно высунулся, он тебя и размазал. С ветром сложно.
Мы сели. Старушка налила нам горячей еды, по-хозяйски, по-доброму устроила.
Это места моего детства, сказал Урод. Я здесь маленьким бегал, пока мы к вам в город не переехали. В вашем городе-то было скучно, угрюмо, даже мертво. Школа эта хорошая была, разве что, где я учился.
И я там учился, радостно добавил Диджей.
Да, школа хорошая, люди правильные. А остальное беспросветное что-то, грустное. Там грусть в воздухе шипела везде. Прислушаешься иногда, так «ш-ш-ш-ш» шипит она. Люди там неловкие были, стадные. А здесь свобода. Как вас тогда увидел в городе, сразу решил, что вас в нужные места надо мыслить отправить, иначе загнетесь там, в дыре своей. Здесь животные, птицы, даже насекомые по-другому мыслят теплее, правильнее. Они все воспринимают чувственно.
Мы молчали и устало смотрели на происходящее. Старушка все суетилась, Ефрейтор и шофер жадно доедали горячие сытные блюда.
А где же ложки? спросил я.
Да вот же, мы ими едим сейчас. Ложки деревянные, старинные. За ними и поехали. Я уже договорился, нам их даром отдадут, раз так надо.
Тут в дверь постучались. Дед открыл.
А я по ошибке в соседний дом зашел, хорошо, что там все спали, с хохотом сказал человек. А вы здесь. О, Урод, родной. Давно тебя не видел.
Да, в соседний дом лучше не заходить, сказала старушка.
Точно, добавил Ефрейтор. Один раз был у них страшное дело. Война войной, но это уже слишком. Надо бы нам сумасшедший дом тут организовать, их туда переместить, и заодно вот этого, он указал на человека.
Самого тебя надо. Их и тебя с пистолетом, вот и посмотрим, кто кого съест. Битва страшная будет, ответил тот.
Ладно, не обращайте внимания на этого больного, подбодрил всех Ефрейтор. Дело мы сделали хорошее, ложки раздобыли. Пора уезжать. Ну что, подбросить до вокзала?
Нет, мы сами, зубами улыбнулся Урод.
Ефрейтор, шофер и человек вышли из дома, сели в машину и уехали.
Устали? Вижу, что устали. Не грустите. Мы важное дело сделали.
Поедем отсюда? спросил я.
Еще кое-что покажу тебе, и поедем. Кое-что надо вернуть. Слишком долго я ходил и дул на всех кого ни попадя. Слишком долго страдал от этого мира, от пустоты людской бесчувственной. Я же не урод совсем, я красивый. Я лицо себе верну, и вернемся. Это только здесь можно сделать, в тех самых местах, где его мне размазало. Помнишь, как в детстве мы с тобой за кустами сидели и смотрели, как того человека смешного на стул сажают, того самого, что твоим отчимом стал?
Помню.
Бытие меняется не грубой силой, не огромным покрывалом, оно меняется символами.
Оно стоит на символах, которые можно подцепить?
Именно. Вопрос только в верных точках, в верных взглядах, поэтому-то я и занялся антиквариатом, чтобы ближе к символам быть. Ценители старых вещей в основном глупые, они просто чувствуют, что эти вещи на себе время несут, что притягивают, вот они и ведутся. А как их использовать, как в жизнь вставлять никто толком не понимает этого. Я долго думал, как мне исцелиться. Когда деньги появились, я пошел к лучшим врачам. Они делали снимки головы, разводили руками, говорили, что это родовая травма, не верили, что я когда-то красивым был. Устал на них кричать и что-то доказывать. Они сказали, что вмешательство невозможно, что оно убьет меня, мозг отключит. Тогда-то я и понял, что нет у них никакой силы и дуть на людей, на деревья, на животных куда перспективнее, чем к врачам ходить. Я начал вспоминать, как все это случилось, как ветер начался, как голова перед этим разболелась, о чем думал в тот день, зачем в окно выглянул. Кстати, я у соседей у этих дома тогда был, дружил с их детьми. Мы играли во что-то. Вдруг ветер сильный начался, я решил окно открыть, высунулся вот и размазало. Повернулся к ним, они испугались, убежали. Подошел к зеркалу тоже испугался. Позже я возвращался мысленно туда, пытался понять, что же произошло и как это исправить. В один момент вся символика в ряд выстроилась, засверкала, показалось, что мне нужно вернуться в это место, в это время, произнести те же слова и тогда что-то сдвинется. Если и не исцелюсь, то хотя бы пойму многое, пойму, за что меня так.
Ты хочешь идти в этот дом?
Да, видишь, на улице ветер собирается. Мы все вместе пойдем, вы друзей моих старых изобразите, мы играть будем. Затем я к окну подойду, раскрою его и высунусь, с теми же мыслями, с той же внутренней болью.
А если не сработает?
Реальность очень сложна. Никаких гарантий даже у стройных символов нет. Ты можешь этими ложками обложиться, а муха в мозг Ефрейтору залетит, придет он и стрельнет в тебя. Это же жизнь, она не контролируется она лишь направляется. Сработает или нет я не знаю, знаю лишь то, что это правильное направление.