По прямой до гостиной было бы недалеко. Но по извилистым, плохо освещенным коридорам, петлявшим по зданию, зиявшим темными входами, нырявшим в пролеты кухонных лестниц, по этим запутанным катакомбам, столь дорогим сердцу всех постояльцев отеля «Россалз», путь получался неблизким. Если бы кто-то стоял в тени этих альковов или на верхней площадке подвальной лестницы, он бы заметил, что мистер Румбольд шествовал по коридорам, явно очень довольный собой: его плечи чуть сгорбились, уступая усталости; руки легонько раскачивались, словно хозяину не было до них дела; подбородок, всегда выпиравший вперед, выпятился до предела и казался расслабленным и беззащитным, а вовсе не вызывающе дерзким. Невидимый наблюдатель наверняка позавидовал бы мистеру Румбольду и, может быть, даже проникся бы недобрыми чувствами к этому человеку с его праздничным настроением и безмятежным принятием настоящего и будущего.
Официант, чьего лица мистер Румбольд не помнил, принес ему аперитив, который он медленно выпил, беспардонно упершись ногами в край нижней каминной полки, вполне простительное послабление, поскольку в гостиной он был один. Только представьте, как он удивился, когда сквозь дрему, навеянную тихим треском поленьев в камине, пробился голос, исходивший откуда-то из стены у него над головой. Это был хорошо поставленный голос, быть может, даже чересчур хорошо, слегка хрипловатый, но с чистой дикцией и четко выверенными интонациями. Даже осматривая комнату, чтобы убедиться, что никто не вошел, мистер Румбольд не мог не прислушиваться к тому, что говорил этот голос. Казалось, он говорил только с ним, однако явные пророческие интонации подразумевали вещание на более широкую аудиторию. Это были интонации человека, который знает, что, хоть он говорит по обязанности, мистер Румбольд как слушатель непременно почерпнет из сказанного им что-нибудь для себя, а заодно и получит огромное удовольствие другими словами, совместит приятное с полезным.
Детский праздник, объявил голос ровным, нейтральным тоном, мастерски сбалансированным между симпатией и неприязнью, между воодушевлением и скукой. Шесть маленьких девочек и шесть маленьких (голос чуть возвысился, выражая сдержанное удивление) мальчиков. Наша радиостанция пригласила их на чай, и им не терпится рассказать вам, как здесь весело. (На последнем слове голос сделался совершенно бесцветным.) Честно сказать, чай уже допит, и дети остались довольны. Да, дети? (В ответ на наводящий вопрос ведущего раздалось тихое робкое «да».) Жаль, вы не слышали нашей застольной беседы, хотя говорили мы мало. Все были заняты угощением. На мгновение голос сделался по-детски тонким. Но мы вам расскажем, чем нас угощали. Давай, Перси, скажи нам, что ты съел за чаем.
Писклявый мальчишеский голосок принялся перечислять всевозможные лакомства, и Румбольд сразу подумал о трех сестричках, живших в колодце с патокой. У этого Перси уже наверняка разболелся живот, или вот-вот разболится. Другие дети добавили к списку еще несколько пунктов.
Вот видите, сказал ведущий, мы тут неплохо проводим время. Сейчас у нас будут хлопушки, а затем (голос на долю секунды замялся и как бы отмежевался от собственных слов) подвижные игры. Последовала долгая пауза, которую прервал приглушенный девичий голосок:
Не плачь, Филип, ничего с тобой не будет.
Раздался треск и хлопки. «Как будто там не хлопушки, а целый костер», подумал Румбольд. Сквозь залпы пробились детские голоса.
Что у тебя, Алек? Покажи, что у тебя.
У меня пушка.
Отдай ее мне.
Не отдам.
Ну, тогда дай на время.
Зачем?
Хочу застрелить Джимми.
Мистер Румбольд вздрогнул. Его что-то встревожило. То ли ему померещилось, то ли он и вправду расслышал сквозь гул голосов едва различимый щелчок? Вновь вступил голос ведущего.
А теперь переходим к подвижным играм. Словно чтобы компенсировать прежнее равнодушие, сдержанный голос окрасился легким намеком на предвкушение. Начнем со старого доброго хоровода «Вокруг розового куста».
Детишки явно робели и стеснялись петь. Их отваги хватило лишь на пару строчек, после чего все сбились и умолкли. Но при содействии дикторского баритона, хоть и приглушенного, но мощного, дети преодолели застенчивость и вскоре уже пели сами. Их звонкие, чуть дрожащие голоса звучали прелестно. Мистер Румбольд едва не прослезился от умиления. Следующими на очереди были «Апельсины и лимоны», игра посложнее. Поначалу она не заладилась, но потом, как говорится, процесс пошел. Легко было представить, как детишек разводят по местам, будто для фигуры в старинной кадрили. Кому-то из них, несомненно, не хотелось играть: дети капризны, в них силен дух противоречия. Также стоит учесть, что, хотя многим нравится драматический накал «Апельсинов и лимонов», некоторых он пугает. Неохотой последних и объяснялись паузы и заминки, раздражавшие мистера Румбольда, который в детстве очень любил эту игру. Когда под ритмичный топот маленьких ножек зазвучал гулкий напев, мистер Румбольд откинулся на спинку кресла и закрыл глаза в тихом экстазе. Он напряженно вслушивался в слова, готовясь к финальному аччелерандо предшественнику неминуемой катастрофы.
Однако пролог все никак не кончался, словно дети специально тянули время, желая продлить беззаботную радостную прогулку, которую грубо прервет большой колокол Боу в своем бесцеремонном невежестве. Колокола Олд-Бейли настойчиво требовали ответа у должника. Колокола Шордича отвечали с подобающей случаю дерзостью. Колокола Степни вызванивали свой вопрос, не скрывая иронии, но прежде, чем большой колокол Боу успел сказать свое веское слово, в настроении мистера Румбольда произошла странная и внезапная перемена. Разве нельзя, чтобы игра продолжалась к всеобщему удовольствию? Разве нельзя обойтись без рокового исхода? Пусть возмездие не грянет, пусть звенящие колокола никогда не пробьют час расплаты. Но игра шла своим чередом, невзирая на пожелания мистера Румбольда.
За все надо платить.
Кто-то из детей вскрикнул, и наступила тишина.
Мистер Румбольд изрядно расстроился, и для него стало большим облегчением, когда после нескольких вялых раундов «Апельсинов и лимонов» голос ведущего объявил:
Наша следующая игра «Майские орехи».
Что ж, в «Майских орехах» хотя бы нет ничего зловещего. Милая лесная сценка с одной восхитительной ботанической неточностью, объединяющей в себе все прелести зимы, весны и осени. Наша воля сильнее обстоятельств вот что подразумевается в этом несочетаемом сочетании орехов и мая! Мы отрицаем причину и следствие! Мы приветствуем случай! Потому что причина и следствие всегда против нас, о чем свидетельствует злосчастная судьба должника Олд-Бейли, но случай всегда на нашей стороне, он учит нас, как получить все и сразу: и рыбку съесть, и косточкой не подавиться! У закона длинные руки, а у случая еще длиннее! Мистер Румбольд хотел бы пожать ему руку.
Тем временем его собственная рука дирижировала хором детских голосов, льющихся из приемника, нога притоптывала в такт мелодии. Дети воодушевились, запели заметно бодрее. Игра пошла как по маслу, ее ритм и задор вторглись в комнату, где сидел мистер Румбольд. Волны звука заполнили все пространство, как плотный дым. Рассудок мутился, опьяненный их сладостью, и воспламенялся, овеянный их потрясающей легкостью. Мистер Румбольд слушал, как завороженный. Его слух, обострившийся из-за временного бездействия всех остальных средств восприятия, начал распознавать новые звуки: например, имена игроков, отправленных в лес за орехами, и имена их противников, которые будут пытаться забрать их в свою команду. Исход борьбы каждый раз оставался неясным для слушателей. Сумела ли Нэнси Прайс увести Перси Кинхэма к своим? Может быть. Удалось ли Алеку Уортону одолеть Мэйси Дрю? Кому-то победа давалась легко, и все решалось за считаные секунды под дружный смех болельщиков. Устояла ли Вайолет Кинхэм против Хораса Голда? Это было отчаянное состязание, оба участника сосредоточенно и натужно пыхтели. Мистер Румбольд очень живо себе представил, как эти двое тянут друг друга туда-сюда над отметкой, обозначенной белым носовым платком, оба с красными лицами, сморщенными от натуги. Вайолет или Хорас, кто-то из них проиграл. Может быть, Вайолет и крупнее Хораса, зато Хорас мальчик, их силы были равны, и оба упрямились, не желая сдаваться. Но чья-то воля сломалась, тело обмякло, признав поражение, и это мгновение капитуляции было подобно маленькой смерти. Да, даже в этой игре есть своя темная, неприятная сторона. Вайолет или Хорас, сейчас кто-то из них страдал возможно, плакал от унижения, что его увели в плен.
Игра началась заново. Теперь детские голоса звенели азартом: намечалась встреча двух бывалых противников. Это будет битва гигантов. Песня гремела, как боевой клич.
За орехами отправили Виктора Румбольда, Виктора Румбольда, Виктора Румбольда. И, судя по злорадным голосам детей, они жаждали его крови.
Подобно призыву к атаке, пришел ответ:
Строку, видимо, изменили нарочно, чтобы перенести состязание из воображаемого мира игры в реальную действительность. Но мистер Румбольд, наверное, уже не услышал, когда именно за ним придут. Он весь побледнел, его голова глухо ударилась о спинку кресла.
Вина, сэр?
Да, Клатсэм. Бутылку шампанского.
Хорошо, сэр.
Первый бокал мистер Румбольд осушил залпом.
А что, Клатсэм, больше никто не придет на ужин? полюбопытствовал он.
Нет, сэр, уже девять часов, отозвался официант с легким упреком в голосе.
Прошу прощения, Клатсэм, я что-то неважно себя почувствовал и прилег отдохнуть перед ужином.
Официант смягчился.
Вот и мне показалось, что вы сам не свой, сэр. Никаких неприятностей, я надеюсь?
Нет-нет, все хорошо. Просто немного устал с дороги.
И как там в Австралии, сэр? спросил официант, чтобы потрафить мистеру Румбольду, которому явно хотелось поговорить.
С погодой уж точно лучше, чем здесь, сказал мистер Румбольд, допивая второй бокал и примериваясь взглядом к изрядно початой бутылке.
Дождь продолжал барабанить по стеклянной крыше гостиничного ресторана.
И все-таки климат не главное. Как говорится, в гостях хорошо, а дома лучше, заметил официант.
Да, так и есть.
Во многих уголках света люди будут лишь рады хорошему ливню, заявил официант.
Несомненно, согласился мистер Румбольд. Разговор действовал на него успокаивающе.
За границей вы много рыбачили, сэр? спросил официант.
Да так, помаленьку.
А для рыбалки-то дождь как раз нужен, провозгласил официант с таким видом, словно выиграл в споре. А что там с браконьерством? В Австралии тоже следят за рыбалкой, как тут у нас?
Нет, не следят.
Значит, и браконьерства там нет, философски заключил официант. Каждый сам за себя.
Да, в Австралии такой порядок.
Какой же это порядок? поймал его на слове официант. Когда нет закона, то нет и порядка.
Смотря что понимать под законом.
Ну, как же, мистер Румбольд, сэр, закон есть закон. И власти следят, чтобы каждый его соблюдал. Скажем, вот вы в Австралии порешили кого-то ну, то есть, убили вас же повесят, если поймают?
Мистер Румбольд размешал концом вилки шампанское и допил бокал.
Может быть, и повесят, если не будет смягчающих обстоятельств.
А если будут, вы сможете отвертеться?
Смогу.
Вот это закон, провозгласил официант. Когда вы точно знаете: если вы совершили какое-то преступление, вас накажут. Разумеется, я не имею в виду лично вас, сэр, я говорю «вы» для примера так сказать, для наглядности.
Я понял, да.
А если нет никакого закона, а есть только, как вы говорите, порядок, продолжал официант, проворно убирая со стола остатки цыпленка, недоеденного Румбольдом, то любой может вас выследить. Кто угодно, да хоть бы и я.
Зачем же вам меня выслеживать? спросил мистер Румбольд. Лично вам или кому-то другому я ничего плохого не сделал.
И все-таки нам пришлось бы вас выследить, сэр.
Почему?
Мы не сможем спокойно спать, сэр, зная, что вы гуляете на свободе. А вдруг вы снова кого-то убьете? Кто-то должен вас остановить.
А если нет никого?
Как так, сэр?
Допустим, у убитого нет ни родных, ни друзей. Допустим, он просто исчез и никто даже не знает, что он мертв?
В таком случае, сэр, официант зловеще прищурился, он вас выследит сам. Уж будьте уверены, сэр. Он не станет спокойно лежать в могиле, зная, что вы натворили.
Клатсэм, внезапно проговорил мистер Румбольд, принесите мне еще бутылку, и можно без льда.
Официант взял со стола пустую бутылку и поднял ее к свету.
Да, сэр. Эту вы прикончили.
Прикончил?
Да, сэр. Осушили, допили до донышка.
Вы правы, кивнул мистер Румбольд. Ее я прикончил.
Время близилось к одиннадцати. Мистер Румбольд снова сидел в гостиной совсем один. Скоро Клатсэм принесет ему кофе. Жаль, что судьба прямо с ходу взялась докучать ему напоминаниями, уж могла бы оставить его в покое хотя бы в первый день дома.
Могла бы, могла бы, бормотал он, пока огонь согревал подошвы его домашних туфель.
Но шампанское было отменным, оно ему точно не повредит, а бренди, который ему принесет Клатсэм, довершит остальное. Клатсэм добрый малый, прекрасный слуга старой закалки прекрасное заведение старой закалки Подогретые алкоголем, его мысли начали разбредаться.
Ваш кофе, сэр, раздался голос у него над ухом.
Спасибо, Клатсэм, я вам очень признателен, поблагодарил мистер Румбольд с преувеличенной вежливостью, свойственной людям в легком подпитии. Вы замечательный человек. Таких бы побольше!
Да, сэр, спасибо. К тому и стремимся, несколько путано отозвался Клатсэм, пытаясь ответить на оба замечания сразу.
Как-то тут пусто сегодня, сказал мистер Румбольд. Много в гостинице постояльцев?
О да, сэр, все люксы заняты, и все обычные номера тоже. Ежедневно приходится кому-то отказывать. Вот буквально сегодня звонил джентльмен. Сказал, что подъедет попозже, на всякий случай. Вдруг будет номер. Но, увы, пташки уже разлетелись.
Пташки? переспросил мистер Румбольд.
В смысле, свободного номера нет и не будет ни за какие коврижки.
Что ж, я ему очень сочувствую, с пылкой искренностью проговорил мистер Румбольд. Я сочувствую любому, будь то друг или враг, кто блуждает по Лондону в такую ночь. Была бы у меня в номере лишняя кровать, я бы с радостью предоставил ему ночлег.
У вас она есть, сказал официант.
О, точно. Я что-то сглупил. Что ж Мне жаль этого бедолагу, Клатсэм. Жаль всех бездомных скитальцев, неприкаянно топчущих землю.
Аминь, набожно отозвался официант.
А взять тех же врачей, которых за полночь вытаскивают из постелей. Тяжелая у них жизнь. Вы никогда не задумывались, Клатсэм, какая жизнь у врачей?
Сказать по правде, нет, сэр.
Жизнь у них непростая, уж поверьте мне на слово.
Когда вас звать к завтраку, сэр? спросил официант, не видя причин завершать разговор.
Не зови меня, Клатсэм, нараспев произнес мистер Румбольд, скомкав слова в конце фразы, и получилось, будто он не обращается к официанту, а запрещает ему называть себя Клатсэмом. Как проснусь, так проснусь. Скорее всего, буду спать допоздна. Да, допоздна, проговорил он со смаком. Нет ничего лучше хорошего сна, да, Клатсэм?
Вы правы, сэр, спите спокойно. Вас никто не потревожит.
Доброй ночи, Клатсэм. Вы замечательный человек, и я готов повторить это во всеуслышание.
Доброй ночи, сэр.
Мистер Румбольд вернулся в кресло. Оно мягко обняло его, окружило теплом и уютом, он будто слился в единое целое с этим креслом. С огнем в камине, с часами, со столиками, со всей обстановкой. Все, что было хорошего и полезного в окружавших его вещах, потянулось навстречу всему хорошему и полезному, что было в нем, и вот эти качества соприкоснулись и вмиг подружились. Кто мог воспрепятствовать их благотворному воздействию, кто мог помешать им творить добро? Никто, и уж тем более не тень прошлого. В комнате было тихо. Доносившиеся с улицы звуки сливались в низкий непрерывный гул, ласковый и убаюкивающий. Мистер Румбольд уснул.
Ему приснилось, что он снова ребенок и живет в своем старом загородном доме. Там, во сне, он был охвачен единственной страстью собирать дрова, везде и всегда. И вот он в дровяном сарае, под конец теплого осеннего дня так начался сон. Сквозь приоткрытую дверь внутрь проникал слабый свет, но он совершенно не помнил, как оказался в сарае. Весь пол усыпан кусочками коры и тонкими веточками, но, кроме колоды для рубки дров, которая точно не подойдет, нет ни одного подходящего бревна, чтобы разжечь костер. И хотя ему страшновато ходить одному в полутемном сарае, он все равно задержался и обыскал каждый угол. Но ничего не нашел. Что-то тянуло его наружу, какое-то смутное внутреннее влечение, непонятное, но хорошо ему знакомое. И он вышел в сад. Ноги сами привели его к высоченному дереву, одиноко стоящему на заросшем высокой травой пятачке чуть поодаль от дома. У дерева спилены ветки, в нижней части ствола остались только обрубки с торчащими пучками листьев. Он знал, что увидит, когда поднимет взгляд к темной листве. Да, вот и она длинная мертвая ветка, оголенная в тех местах, где облезла кора, и согнутая посередине, как рука в локте.