Я, словно во сне, улёгся обратно на кровать и стал нашаривать одеяло.
Пока Василий Игнатьич тебя не посмотрит чтоб ни-ни! продолжала гостья, добавив в голос начальственных интонаций. Давай-ка я тебе одеялко подоткну Водички принести, попьёшь?
И принялась сноровисто приводить в порядок моё лежбище. Я молчал, не в силах издать хотя бы звук.
Лёшенька? А ведь меня действительно зовут Лёша, Алексей память торопливо выдала этот обрывок информации
Под потолком гудела, описывая круги вокруг лампочки, муха.
Василий Игнатьич меня добил. Вернее не меня, а мою вконец запутавшуюся память, упорно подкидывавшую совсем другие образы, разительно контрастирующие с тем, что воспринимали органы чувств.
Во-первых, внешность почти гротескный облик старенького домашнего доктора из довоенных фильмов. Даже седенькая бородка а-ля Чехов была в наличии. Да что там бородка пенсне! Штришок, который нарочно не придумаешь.
Во вторых, одежда. Строго говоря, ничего необычного: круглая докторская шапочка, как у Айболита в детских книжках и белоснежный халат, накинутый поверх старомодного костюма-тройки. Из кармашка пиджака, откуда полагалось бы выглядывать уголку носового платка, торчала трубочка из желтоватого пластика с широкой воронкой на конце. Эту трубочку Василий Игнатьич и извлёк со словами «Кхе-кхе-кхе, юноша, поднимите-ка вашу рубашку
Трубочка? Как бы не так стетоскоп, причём не из пластика, а из дерева! Пока я пытался удержать всплывшую в памяти картинку врач «Скорой помощи» в салатовом костюме с бейджиком на груди вставляет в уши блестящие наконечники гнутых трубок и прикладывает к моей груди, заросшей седоватым кустистым волосом, блестящий обрезиненный кругляш, «доктор Айболит» задрал у меня на груби рубаху, прижал раструб своего инструмента к коже и приник к другому ухом. Последовали неизбежные «Дышите не дышите повернитесь спиной снова дышите», после чего стетоскоп» вернулся на место, а в руках у эскулапа появилась чайная ложечка, извлечённая из того же кармана. Кажется, серебряная.
Объяснять, что последовало за этим? Вот и я думаю, что незачем. Есть вещи постоянные, неизменные. Как египетские пирамиды или Баальбекская платформа.
И снова ослепительная вспышка в мозгу: я стою, закинув голову, под пронзительно-голубым ливанским небом и любуюсь колоннами из бледно-песчаного камня. Флэшбэк, художественный приём, который так любили в моё время кинематографисты и писатели-фантасты, предпочитающие писать о попаданцах.
Фантасты? Попаданцы? В моё время? Это, простите, в какое?
Плохо дело. Ничего не понимаю
Ложечка отправилась следом за стетоскопом. «Айболит» постучал меня согнутым, твёрдым, как дерево, пальцем по груди, потом по спине, под лопатками. В какой-то момент я ожидал, что из кармана возникнет резиновый, на блестящей ручке, молоточек, и меня заставят перекинуть ногу на ногу и примутся стукать по коленям. Но обошлось. Василий Игнатьич довольно кхекнул и глянул на меня поверх своего пенсне.
Что ж, юноша, на мой взгляд, вы полном порядке. Галина Петровна, он повернулся к давешней медсестре, маячащей у него за спиной, Молодой человек может быть свободным. Послезавтра зайдите, я ещё раз вас осмотрю.
Это уже мне. Я сел, спустив ноги с кровати.
Так я могу идти, доктор?
Конечно, можете. добродушно отозвался он. Вот, сейчас Галина Петровна принесёт вашу одежду, и отправляйтесь. Если поторопитесь, то успеете ещё в столовую, обед как раз заканчивается. Или, может, сказать, чтобы принесли вам сюда?
Я помотал головой «обойдусь, мол». И сразу пожалел: столовая означает людей, с которыми придётся здороваться, сидеть за одним столом, разговаривать. А я к этому готов?
Не готов, даже близко. Но, как говорится, слово не воробей. В конце концов, в столовую можно и не ходить
Только я об этом подумал, как понял, что хочу есть. Да что там, я голоден, как волк! В животе немедленно заурчало, возник откуда-то запах картошки фри и куриных окорочков в панировке привет кентуккийским цыплятам и полковнику Сандерсу, необыкновенно, кстати, похожему на доктора Василия Игнатьича.
Вот что значит дурные привычки городского жителя
Городской житель? Это я, что ли? И в каком городе я жил? Что ещё за полковник со своими цыплятами из какого-то, прости господи, Кентукки? И вообще, к черту подробности кто я такой?
да, жалок тот, в ком э-э-э память неполна[1]
Что ж, хотя бы одна утешительная новость: если я ещё способен острить, да ещё и с цитатами из классики значит не всё так плохо.
Или, наоборот хуже уже просто некуда?
Вот, держи: штаны, юнгштурмовка, обувка тоже. Всё новое, ненадёванное. Твоё, старое, сожгли, потому что порядок такой. Да и что его жалеть, тряпьё-то?
Я развернул рубашку, лежавшую сверху принесённой Галиной Петровной стопки. Нечто вроде солдатской гимнастёрки старого образца с накладными карманами, планкой под пуговицы и отложным воротничком вместо стоячего. Ткань плотная, грубоватая, цвета хаки а ничего так, в стиле «милитари». Вот, кстати, и ремешок имеется, тонкий, из чёрной кожи, с простой латунной пряжкой.
Что тут ещё? Ага, штаны, тёмно-синие, из тонкого сукна их фасон я после недолгого колебания определил, как полугалифе. К ним полагался ещё один аксессуар, носящий полузнакомое название «гамаши» нечто вроде чехлов из грубого сукна, которые следовало надевать поверх штанов и застёгивать сбоку на три блестящие оловянные пуговицы.
Такие вот полугалифе с гамашами, торопливо подсказала память, ещё давно, до войны нередко носили ответственные работники из тех, что помельче рангом. Название «юнгштурмовка» тоже, кстати, из тех же лет оно происходит от униформы немецких коммунистов из Rote Front, наделавших немало шума в конце двадцатых.
откуда я всё это знаю? А ведь знаю
Любопытно, а ведь я думаю об этом, как о давно прошедших исторических событиях, тогда как юнгштурмовка вот она, передо мной и, судя по всему, вполне актуальна среди местной публики.
Теперь обувь. Обувка, как выразилась Галина Петровна. Крепкие, грубой кожи, ботинки на шнуровке. Ты смотри, действительно, ненадёванные даже фабричный штамп на подошве цел. «Артель «Кожобувь», Харьков». И ниже: «1929 г.» И глубоко продавленное в коже клеймо в виде перекрещенных серпа и молота.
Тема для размышления? Ещё какая
Последний предмет гардероба поверг меня в некоторое уныние. Тюбетейка! Самая настоящая, из синей ткани с несложным узором по краям. В памяти (увы, по-прежнему функционирующей избирательно) тут же промелькнули кадры из фильмов тридцатых ещё годов пионеры в широких сатиновых трусах, майках и таких же точно тюбетейках.
И что, мне теперь придётся носить это убожество?
Медленно, стараясь тянуть время, я принялся облачаться. Галина свет Петровна не торопила стояла рядом и то и дело поправляла какой-нибудь мелкий огрех в моём туалете. Юнгштурмовку, как оказалось, надо было надевать поверх исподней рубашки, выпустив наружу завязанные кокетливым бантиком тесёмки на воротнике. Потом была борьба со складками я, как выяснилось, совершенно не имел привычки носить ремешки поверх рубашек, и пришлось повозиться, сгоняя лишнюю ткань за спину, так, чтобы полы одеяния не топорщились. Мешало отсутствие зеркала, из-за чего я долго вертелся на месте, пытаясь обозреть себя со спины.
Но всё когда-нибудь заканчивается. Минут через десять наших совместных мытарств Галина Петровна отошла на два шага, критически обозрела мою облачённую в обновы персону, поправила тюбетейку и, судя по всему, осталась довольна результатом. Я в последней жалкой попытке оттянуть неизбежное одёрнул полы юнгштурмовки и похлопал себя по нагрудным карманам. Пусто.
Вещички свои получишь у завхоза. среагировала на мой жест Галина Петровна. Это в главном корпусе. Тебе всё равно туда идти на обед, вот и спросишь. Он же тебе повседневное выдаст голошейку, шаровары, тапочки-спортивки, трусики, всё, что полагается.
Больничка скорее, медсанчасть, из тех, что бывают в пионерских лагерях или небольших воинских гарнизонах, стояла под раскидистыми клёнами, возле засыпанной песком и выложенной по сторонам половинками кирпичей дорожке. Один её конец вёл к большому бледно-жёлтому двухэтажному зданию, украшенному четырёхколонным портиком. Другой убегал мимо ухоженных кустов к высоченным железным воротам. Над воротами на паре высоких флагштоков развевались красные флажки; на сетчатой вывеске помещалась фанерная звезда со окрещёнными серпом и молотом. Звезда была непривычной, перевёрнутой двумя рожками вверх, как на ордене Красного знамени отметил я, и тут же забыл об этом нюансе. Потому что ниже звезды дугой шла надпись их фанерных же букв, выкрашенных в красный цвет. Мне эта надпись была видна с обратной стороны, будто отражение в зеркале, и на то, чтобы разобрать её содержание потребовалось несколько секунд.
«Детская трудовая коммуна имени тов. Ягоды».
Я простоял, глядя на ворота, наверное, не меньше пяти минут. «Значит, «имени товарища Ягоды»? колотилось в пустом, как очищенная до блеска хлебной коркой консервная банка, мозгу? Вот именно, причём с ударением на «О», и категорически не рекомендуется путать
Я помотал головой и огляделся. Вокруг буйствует поздняя весна иначе, откуда взяться такой сочной зелени, такой ярко-зелёной травке на газонах, без следа жухлой желтизны, пронзительному птичьему гомону в ветвях клёнов, обступивших дорожку? Возле медчасти к кирпичного бордюру приткнулся грузовичок, выкрашенный в тёмно-зелёный цвет это его тарахтенье я слышал, когда проснулся. Антикварная полуторка ГАЗ-АА, с гнутыми крыльями, проволочной сеткой радиатора, запаской, висящей на дверке кабины, укрытой брезентовым тентом вместо нормальной крыши. Однако, подойдя поближе, я понял, что ошибся и после недолгих раздумий переквалифицировал агрегат в АМО, что тут же нашло подтверждение в виде в виде блестящего жестяного значка на радиаторной решётке.
Ещё один раритет? И ещё какой: первый советский серийный грузовик, потомок итальянского «Фиат-15», продукция «Автомобильного московского общества», оно же будущий автозавод им. Лихачёва.
Выводы, таким образом, выходили не слишком утешительные.
Несомненно, одно: я заблудился во времени. Всё, что окружает меня, относится к двадцатым-тридцатым годам двадцатого века, тогда как некоторые прорывающиеся воспоминания относятся к куда более поздним временам. И это при том, что собственная личность по-прежнему оставалась для меня загадкой.
Что касается окружающей меня действительности, то память исправно выдавала порции сведений, стоило возникнуть подходящему поводу. Очень просто: увидел грузовичок, и сразу вспомнил и марку, и завод и даже кое-какие технические детали. Надпись и перевёрнутая звезда с пролетарскими символами над воротами тоже вызвали некоторые ассоциации правда, в них только предстояло разобраться
Ладно, это потом. А пока имеет смысл дать волю процессу возвращения памяти пусть и такому, спонтанному и хаотическому. Благо, поводов вокруг сколько угодно, и каждый из них вызывает мгновенный импульс воспоминаний, обогащающий меня новой порцией ценной информации. А пока я неторопливо шагал по дорожке дому с колоннами. Как назвала его уважаемая Галина Петровна главный корпус? Видимо, этой самой детской трудовой коммуны.
И ведь похоже на то: дорожка ухоженная, посыпана свежим золотистым песком; попадающиеся навстречу мальчишки и девчонки (надо полагать, торопятся с обеда, на который я, кажется, уже опоздал?) все опрятно одеты, улыбчивые, энергичные. Мальчики в сатиновых, до колен, трусиках или тёмных шароварах, собранных у лодыжек; сверху нечто вроде футболок, надо полагать, те самые голошейки. Многие босиком, остальные в лёгких тряпичных тапочках или сандалиях. Девочки, как водится, понаряднее юбочки ниже колен, нередко плиссированные, и пёстрые блузки с кружавчиками или вышивкой по вороту. У многих «коммунаров» в руках книжки и тетради, а кое-кто даже читает на ходу в точности, как в «Приключениях Шурика», заглядывая в книжку через плечо спутника.
Некоторые, впрочем, предпочитают спортивный стиль: например вон та, хорошенькая, лет пятнадцати, со вздернутым носиком и веселыми живыми глазами, щеголяет в шароварах и тенниске у этой в руках не книжка, волейбольный мяч. Она задорно улыбнулась мне и, ничуть не стесняясь, крикнула подруге:
Новенький! Смотрите, какой красивый, в парадке!
Я криво улыбнулся в ответ.
Возраст попадавшихся мне навстречу «коммунаров» был самый разный. Были и мелкие, лет одиннадцати-двенадцати, и совсем взрослые девчонки и парни с пробивающейся над верхней губой тёмной полоской. Мелькали и взрослые, правда, совсем немного на некоторых я заметил спецовки из плотной, похожей на брезент, ткани с масляными пятнами. Ну да, коммуна-то рабочая
Я обернулся так и есть, за кронами деревьев пачкала небо угольной копотью тонкая железная труба. Завод? Фабрика? В памяти тут же всплыло название то ли фильма, то ли книги «Флаги на башнях». Только вот автора, хоть убей, не вспомню. Но тридцатые годы прошлого века, это точно.
В распахнутых дверях «главного корпуса» стоял пацан лет тринадцати, стриженный под машинку, лобастый, чрезвычайно серьёзный. Среди прочих коммунаров он выделялся строго официальным костюмом, в точности повторявшим тот, что был на мне, и трёхлинейкой с примкнутым штыком. Винтовка была несообразно длинной для его росточка, и пацан держал её обеими руками за дуло на рукаве я заметил вышитый золотыми нитками вензель «Д.Т.К. им. Тов. Ягоды».
Между прочим, судя по названию, заведение находится под покровительством чекистов если обрывки памяти мне не лгут, именно это учреждение и возглавлял Генрих Гершенович прошу прощения, Генрих Григорьевич. Ну, хорошо, не возглавлял, но фактически, руководил, занимая пост первого зама при вечно больном Менжинском.
Вот откуда я всё это знаю? А знаю ведь
Ответ возник почти сразу, в ставшем уже привычным режиме флэшбэка. Жёлтая обложка, на ней строгое лицо человека в фуражке на фоне каких-то архивных бумаг и даже, кажется, отпечатков пальцев на дактилоскопической карточке. Название: «Генрих Ягода смерть главного чекиста». Имени автора я не разобрал, зато прочёл идущую понизу надпись: «Мемуары под грифом «секретно». И, ниже год издания, 1994.
То есть, я эту книгу читал? Выходит да, читал, причём в том самом 1994-м году. Ну, или немного позже.
Значит, всё-таки попаданец? Вот ведь, прилипло неизвестно откуда дурацкое словечко. А как по-другому объяснить всплывающие то и дело картинки из восьмидесятых, девяностых годов, даже начала следующего, двадцать первого века? Правда, они совсем уж фрагментарны, обрывочны, ну так лиха беда начало
Нет, главное сейчас это разобраться с самим собой, с воспоминаниями, касающимися собственного прошлого. А прочее рано или поздно приложится.
Тебе чего? неласково спросил часовой и, не дожидаясь ответа, повернулся и крикнул в дверь:
Тоха?! Тошка, ты что там, заснул? Тут новенький пришёл, сгоняй за Стеценко! Он ведь сегодня дежком?
Из дверей ответили жизнерадостным «Ага, щас!», потом застучали по полу пятки судя по звуку, не отягощённые обувью.
Посиди тут пока, подожди. распорядился часовой и кивнул на стоящую возле крыльца скамейку. Когда ещё Стеценко придёт что тебе, торчать на проходе, под ногами путаться?