Начинается та часть урока, которая зовется «аллегро» быстро, весело. Не то чтобы артистам было весело, скорее мы, их единственные зрители, видим, что они выполняют все бодро (это еще один перевод термина «аллегро»): прыжки идут один за другим, взлететь из пятой позиции и приземлиться в пятую удается не всем. «Начало сезона, объясняет Елизарьев, они еще не в лучшей форме, скоро войдут».
Валентин Николаевич говорит, что бывает в классе «тут все идет по нарастающей: сложнее, сложнее; это как Болеро Равеля каждое утро» хотя бы раз в неделю, артистов это мобилизует. Не сомневаюсь. «Балет жестокая профессия. И очень травмоопасная». И рассказывает, как вчера на репетиции одна девочка (для него все балерины девочки) выбила колено. Во время рутинного и совсем не сложного упражнения. Бывает. Каждый должен быть готов. Но каждый надеется, что не с ним. «Если бы сюда зашел человек ну, обычный человек, который в театр ходит, может, раз в год, и то если жена заставит, так вот, если бы он зашел и увидел бы этих мужиков у станка (а станок здесь, сами понимаете, не тот, что на заводе, но станком называется вполне справедливо. И. П.), наверное, задался бы вопросом о том, насколько это мужское занятие ногу вверх, в сторону, назад, вперед. А ведь это очень тяжелая и жестокая профессия».
Он знает, он через это ногу вверх, вперед и в сторону у станка, батман, плие, из пятой в пятую проходил.
Желание танцевать
Валентин Елизарьев родился в Баку в «огромном многонациональном дворе», как вспоминает этот двор сегодня: «Многие занимались самодеятельностью, ходили в разные кружки. Очень большая группа ходила в хореографический кружок в Дом офицеров. Девочки и мальчики, мы вместе ехали в центр города, в красивое здание на троллейбусе и затем заходили. Родители мое увлечение поощряли. Не могу похвастаться, что тело мое как-то по-особенному устроено, но у меня, во-первых, был запал, а во-вторых, хореографические идеи. Мне безумно нравилось это все, я с энтузиазмом ходил на занятия, не пропускал ни одного».
Преподавателем в кружке был заведующий балетной труппой Азербайджанского театра оперы и балета Лев Ваганович Леонов, и это первое везение будущего хореографа. Потом будут и другие удачи словно судьба подталкивала к осознанию призвания и посылала людей, которые поведут в правильном направлении.
Он нас опекал, как родных, вспоминает Елизарьев своего первого педагога. По его совету я и поступил в училище после третьего класса общеобразовательной школы, а после перевелся в Ленинград.
Какие у вас тогда были амбиции как у танцовщика?
Я не обладал ни великолепной фигурой, ни природными данными. У меня просто было огромное желание танцевать. Я был очень предан балету.
Это удивительное елизарьевское качество способность трезво оценивать себя и свои возможности, но извлекать из всего, что дала природа, максимум не изменяло ему никогда. В 1964 году он подростком пришел в Ленинградское хореографическое училище в класс Геннадия Селюцкого.
Мы были его первым классом, с нас он начал преподавать. Всех ребят, на которых рассчитывали, что они станут звездами балета, брали в другой. Я был не в звездном.
По каким критериям отбирали?
Прежде всего по фигуре. У меня не было того сочетания, которое должно быть у Принца. В другом классе были действительно очень хорошие ребята, но кроме Михаила Барышникова ни одного имени в истории не осталось. А у меня был такой немного странный класс киргизы, туркмен, грузин. И я из Азербайджана. Все на полном государственном обеспечении, у родителей я брал деньги только на питание. А тем ребятам, у которых была стипендия от республик, даже питание оплачивали. Таких, как я, приехавших за родительские деньги, одевали. Мне выдали ботинки, форму, рубашки, чтобы еженедельно были свежие, пальто, шапку все за государственный счет. Более того, мы сами даже не стирали отдавали в стирку, а нам взамен выдавали чистое. По-моему, два или три комплекта одежды было. Еще выдавали полотенца, постельное белье. Если участвуешь в практике, в театр и обратно везут на школьном автобусе. За практику нам какую-то мелочь платили, мы даже успевали в буфете Кировского (сейчас Мариинского. И. П.) театра пообедать или поужинать. Я чувствовал огромную государственную поддержку. Мой папа уже ушел на пенсию, мама работала, но не очень много зарабатывала, и они не могли создать мне какую-то особую жизнь. Я жил очень скромно в интернате. Но там были хорошие условия, каждая комната на два-три человека. Я вспоминаю это все как очень светлый период.
Родители, конечно, переживали, что единственный сын так далеко: «Мама особенно, а вот отец был уверен во мне». Да и сам Валентин скучал, особенно первые три-четыре месяца:
Все другое кругом. Баку многоязычный, а здесь только русский язык. Баку, город моего детства, яркий, ароматный, пряный, колоритный, многонациональный, с удивительно живой застройкой и невероятной красоты морем. Баку это сохраненное Средневековье с ханским дворцом, это удивительная архитектура конца XIX начала ХХ веков, когда с большим размахом строили нефтяные магнаты, в том числе братья Нобели. Люди там горячие и талантливые. Но как личность меня все-таки сформировал Ленинград. Когда-то столица империи, с вдохновляющей архитектурной симфонией, которую создавали лучшие зодчие мира. Дворцы, проспекты, русское барокко и классицизм, Нева, Балтийское море Я очень много слышал о ленинградской школе и очень хотел поступить. Просто безумно. Было целью жизни.
Вы рано начали добиваться целей, которые ставили.
Да, я не только ставлю цели, но и стараюсь их добиться.
Валентин Николаевич вспоминает, как потрясли его педагоги в училище:
Я про них в книжках читал, знал из новостей, а тут приходишь и близко с ними знакомишься. Невероятно. У этих людей за спиной была мощная русская балетная школа. Это очень чувствовалось что они образованные, специалисты. Их всегда было очень интересно слушать, смотреть на них. Педагоги от Бога, они получили свою профессию от великих мастеров русского балета. Да и сами они в свое время были звездами.
Насколько жесткими по отношению к вам они были?
Большинство педагогов выбирали одного-двух лидеров в классе и основное внимание уделяли самым физически способным.
Это сразу видно человек способный или неспособный?
Видно. Потому что примерно 50 процентов это наследственность. Какие папа, мама, как они сложены физически, какой ребенок, насколько он артистичен. Должна быть красота и особое строение человеческого тела: не всякая фигура приспособлена для балета.
Балет предъявляет к телу большие требования?
Да, а все остальное педагоги. Очень условно, примерно 50/50.
А была ли конкуренция между вами, учениками?
Конечно. Всю жизнь конкуренция, и сейчас конкуренция.
А как она тогда выражалась?
Мы старались перед педагогом быть лучшими. Помешать друг другу трудно, у всех равные возможности: стоишь за станком или на середине зала, и ты должен качественно сделать определенное количество движений. Ловили каждое слово педагога, боролись за его внимание. У нас очень дружный класс был и девочки, и мальчики.
А мальчикам в хореографии проще, чем девочкам?
Мужчинам вообще в жизни проще. Не только в хореографии, вообще. Но самое главное это труд. Без труда ничего. Много очень талантливых людей прошло мимо этой профессии просто потому, что не хотели трудиться, хотели на одних природных способностях выехать, а только на них далеко не уплывешь. Потому что искусство очень жестокая такая мясорубочка.
Особенно балет.
Особенно балет, где нужно не разговаривать о том, какой ты гениальный, а выходить на сцену и доказывать. Каждый день.
Ребята в комнате, где жил юный Валя, нередко менялись «кто-то выпускался, кто-то приходил, кто-то начал учиться и бросил». Но однажды пришел Миша Барышников приехал после нескольких лет в Рижском хореографическом училище и как очевидный будущий Принц (даже недостаточный рост не стал помехой) попал в класс к знаменитому Александру Пушкину. Тут уж Елизарьев, скупой обычно на похвалы, не жалеет слов.
Как способный, сразу к нему, без всяких.
А была ли у вашего преподавателя Селюцкого обида на Пушкина из-за того, что тот забирает самых лучших?
Нет, абсолютно. Он только начал преподавать и хотел закрепиться. Селюцкий в свое время был учеником Феи Ивановны Балабиной (она в то время была художественным руководителем хореографического училища. И. П.), и та его поддерживала. Он очень хороший педагог, голова у него прекрасная. Не зря ведь он был педагогом и репетитором в Мариинском театре до самой смерти. Живчик такой он и умер практически на работе. (Н. Г. Селюцкий ушел в 2020 году в возрасте 83 лет. И. П.). Большую пользу приносил, многие его ученики стали премьерами не только в Мариинском, но и во многих других театрах. Я всегда с большим пиететом к нему относился, но не могу сказать, что в классе он меня любил. У него были другие любимчики может, более способные физически, чем я. Но когда я стал народным артистом Советского Союза, он во всех интервью говорил, что «Елизарьев мой ученик» (посмеивается).
А вы мечтали танцевать в Кировском театре?
Нет, я понимал свои возможности: Принцем не стану, так что будет чудо, если пройду. Нас выпускалось четыре класса два женских, два мужских. Был класс звезд у Пушкина, остальные у Геннадия Наумовича. Из нашего класса в Мариинку не взяли никого, а от Пушкина взяли, по-моему, четыре человека. Но отбор, конечно, странный, потому что по экзаменам трудно судить: многое можно показать, но это больше академическое и техническое мастерство, а вот кто как будет развиваться, на экзамене не поймешь.
Михаила Барышникова в театр взяли, хотя, говорит Елизарьев, фигура у него «тоже была совершенно не идеальная».
Он моего роста, более складный, более фигуристый, и он больше физически работал, чем я. У Барышникова хорошая голова, а все проходит через нее У него природная фантастическая, редкая координация. Он делал невозможные вещи, тогда это казалось какой-то фантастикой то, что он делает. Никто до него этого не делал. Он был сочинителем многих очень трудных комбинаций. И он очень целеустремленный был с детства. Одаренный природой, хорошо обученный, фанатик. Успеха в балете только фанатики добиваются. Вот те, кто много рассказывают, какие они гениальные, как правило, никакие не гениальные. А он Я вам простой пример приведу. От нашего интерната до того, что сейчас называется Академия русского балета имени Агриппины Вагановой, а тогда называлось Ленинградское академическое хореографическое училище, наверное, метров восемьсот или километр пешком, пара кварталов. У Миши было некрасивое от природы вот это место, показывает на лодыжку и икроножную мышцу, и ноги были немного кривоваты. Так он, чтобы накачать эту икру, несколько раз в день ходил из интерната в училище на полупальцах. Специально. Я не знаю, кто ему подсказал, наверное, кто-то из медиков. Но он закачал себе это место, и у него стали очень красивые, пропорциональные ноги. Он в этой жизни все делает с умом. Знаете, есть люди, которые от природы так одарены, что и мозги им не нужны. Правда, когда кто-то безмозглый на сцене танцует, это сразу видно (смеется). А вот у него такое органическое сочетание хорошего ленинградского образования, таланта и ума.
Через много-много лет после того, как пути Валентина Елизарьева и Михаила Барышникова после хореографического училища разошлись, в январе 2019 года я стояла у входа в Концертный зал Каунасского университета в Литве и вместе с десятком других людей ждала выхода артиста после спектакля «Бродский/Барышников». В отличие от всех остальных, кто жаждал получить автограф звезды, у меня было преимущество: когда я подошла, как пароль, назвала имена: «Валентин Елизарьев. Александр Мартынов. Татьяна Ершова». Мартынов и Ершова учились с Барышниковым в Рижском хореографическом училище, а потом много лет работали в Минске. Татьяна и сейчас работает репетитором, и вы еще встретитесь с ней в этой книге. Барышников оживился, стал расспрашивать. Потом, когда я обратилась к нему с просьбой рассказать о школьных годах в Ленинграде, он, давно не дающий интервью, откликнулся и написал мне:
«Я очень ясно помню Валентина он был серьезным, сфокусированным и много работающим подростком. Было ясно, что тело не позволит ему войти в высший эшелон танцовщиков, но у меня все равно была уверенность, что он сделает великие вещи в танце как педагог, продюсер, хореограф, в качестве директора хореографической школы или компании. Я всякий раз улыбаюсь, вспоминая его пугающе сильную сосредоточенность и то, как постоянно он был погружен в себя. Мне очень запомнилась его внутренняя концентрация, он как будто все время был в поиске И был куда серьезнее, чем этого можно было ожидать от человека его возраста, это читалось в глазах и выражении лица».
На сцене Михаил Барышников и Валентин Елизарьев встретились лишь однажды, в апреле 1988 года. После долгой «холодной войны» между Советским Союзом и Соединенными Штатами случилось потепление, и в Бостоне проходил большой музыкальный американо-советский фестиваль искусства Making Music Together («Создавая музыку вместе»). На одном из концертов Михаил Барышников танцевал Аполлона из одноименного балета Джорджа Баланчина, а Нина Ананиашвили и Андрис Лиепа представили номер «Настроения» в постановке Валентина Елизарьева. Двумя годами ранее этот номер принес им Гран-при Международного конкурса балета в американском Джексоне впервые в истории главная премия была вручена не одному танцовщику, а паре, и мгновенно превратил артистов в мировых звезд.
Ну а личная встреча однокашников состоялась гораздо позже в январе 2019-го, после спектакля «Бродский/Барышников» в Вильнюсе.
Я думаю, что даже если бы Миша остался в Мариинском театре, он все равно был бы звездой первой величины во всем мире, уверен Елизарьев.
О чем вы говорили, когда встретились? Ведь все время, пока он живет в США, вы не общались?
Нет, я был несколько раз в Штатах, но не пытался с ним связаться, у меня было все расписано, каждая минута. Но в Вильнюсе мы как-то очень сердечно встретились.
О чем говорили?
Вспоминали общих знакомых, друзей, сокурсников.
Это было хорошо или немного грустно?
Это было хорошо, теплота во всем была. Я с теплым сердцем ушел после этой встречи. Я его пригласил приехать в Беларусь с этим же спектаклем тут сомнений нет, что в любой день будет переполненный зал. Но он отказался.
Елизарьев замолкает, закуривает сигарету, задумывается Если и была какая-то грусть во встрече двух людей, не видевшихся всю жизнь, он мне о ней не скажет. Потому что не говорит о глубоко личном. Почти никогда.
Ум, о котором он так часто упоминает, рассказывая про Мишу Барышникова (для него он всегда Миша, добившийся всего в этой жизни талантом и упорным трудом, а для Барышникова он навсегда останется Валей, юношей с серьезными не возрасту глазами), это то, что он и сегодня ценит в своих артистах больше всего. Природные данные, порода (впрочем, порода скорее для Принцев, Шуты могут обойтись и без нее), упорный труд и над всем этим ум и образованность.