Я подумаю об этом.
Уж постарайся. Ты весьма резко меня разбудил.
Она говорит так чопорно, что мне хочется сорвать дверь с петель, лишь бы хорошенько рассмотреть, что написано на ее лице.
Ты спала в ванне. Вряд ли так можно как следует выспаться.
У тебя очень ограниченные взгляды.
Я уже начинаю закипать, но она конечно же, не видит этого.
Персефона, открой дверь. Меня утомили эти переговоры.
Похоже, тебя много что утомляет. Раз я такая зануда, то нечего было ломиться в мою дверь в безбожно ранний час.
Персефона. Открой. Сейчас же.
Ой, ну раз ты настаиваешь.
Как только раздается щелчок замка, я отхожу назад, и вот она стоит в дверях с восхитительно взъерошенным видом. Ее светлые волосы растрепаны, на щеке след от подушки. Она завернулась в одеяло, как в доспехи. Очень пушистые, бесполезные доспехи, из-за которых ей приходится идти в комнату крошечными шажками, чтобы не упасть.
Я готов рассмеяться, но сдерживаюсь. Любая реакция ее только раззадорит, а она и так привела меня в полное замешательство. Разберись с ней. Либо используй, либо гони прочь. Остальное неважно. Я машу кружкой.
Кофе.
Карие глаза Персефоны слегка округляются.
Ты принес мне кофе.
Большинство людей пьет кофе по утрам. Ничего особенного. Я корчу гримасу. Хотя из всех моих знакомых только Гермес мешает его с мороженым.
Она еще больше округляет глаза.
Не могу поверить, что Гермес и Дионис все это время знали о тебе. Сколько еще человек знает, что ты не миф?
Несколько. Хороший, безопасный, уклончивый ответ.
Она все так же рассматривает мое лицо, словно пытается отыскать знакомые черты, будто я сам могу быть ей знаком. Это приводит в крайнее замешательство. Меня одолевает абсурдное подозрение, что она так сильно сжимает кулаками одеяло, чтобы не протянуть руку и не прикоснуться ко мне.
Персефона склоняет голову набок.
Ты знал, что в башне Додона есть статуя Аида?
Откуда мне знать? Я лишь раз был в башне и не скажу, что Зевс устроил мне подробную экскурсию. Ни за что не хочу оказаться там снова, разве что для того, чтобы раз и навсегда прикончить этого ублюдка. Эта фантазия о мести помогла мне пережить столько тяжелых дней, что и не сосчитать.
Она продолжает, будто я не дал ей ответ, все так же пристально всматриваясь в мое лицо.
Там стоят статуи каждого из Тринадцати, но твоя накрыта черной завесой. Наверное, для того, чтобы обозначить, что твоему роду пришел конец. Тебя быть не должно.
Да, ты это уже не раз говорила. Я обдумываю ее слова. Похоже, ты и впрямь долго рассматривала статую Аида. Вряд ли Деметра хотела бы, чтобы ты имела что-то общее с таким мужчиной.
Вмиг ее взгляд становится закрытым, а улыбка ослепительно яркой.
Что тут скажешь? Не дочь, а сплошное разочарование. Она делает шаг и морщится.
Она ранена. Черт, забыл. Я действую, не успев оценить разумность своего поступка. Беру ее на руки, не обращая внимания, как она вскрикивает, и кладу на кровать.
Раны на ногах причиняют тебе боль.
Если причиняют, то я благополучно сяду сама.
Я смотрю на нее, встречаюсь с ней взглядом и вдруг осознаю, как близко мы оказались друг к другу. Меня охватывает непрошеный нервный трепет.
Так сделай это.
И сделаю! Но сначала отойди. Я не могу думать, когда ты так близко.
Неспешно делаю шаг назад, потом еще один. Укладывать ее на кровать было ошибкой, потому что теперь она лежит с тем же восхитительно взъерошенным видом, а я прекрасно знаю, какие еще занятия в кровати придали бы ей такой же вид. Черт, она красивая. У нее теплая красота, словно прикосновение летнего солнца к лицу, и я чувствую, будто запятнаю ее, если подойду слишком близко. Я смотрю на эту красивую, непостижимую женщину и сомневаюсь, что смогу использовать ее, даже ради того, чтобы наказать Зевса за все зло, что он причинил мне и моим близким.
Засовываю руки в карманы и стараюсь говорить непринужденно.
Пора нам обсудить то, как быть дальше.
Честно говоря, я думала о том же. Персефона осторожно снимает свою броню из одеяла и бросает на меня долгий взгляд. А потом без всяких предупреждений пробивает стену моих благих намерений. Я думаю, мы можем помочь друг другу.
Глава 6. Персефона
Ночь, проведенная в ванне незнакомца, помогает иначе взглянуть на ситуацию. Мне некуда идти. У меня нет денег. Нет друзей, которые способны не подчиниться воле моей матери. Пока я жила привычной жизнью, зима не казалась такой уж долгой. А теперь? Эти три месяца недостижимы, будто целая вечность.
Сестры пришли бы мне на помощь (Каллисто опустошила бы свой трастовый фонд, чтобы я точно выбралась из Олимпа невредимой), но я не могу позволить им вмешиваться. Может, я-то и сбегу из этого города, но они продолжат жить здесь, и с моей стороны было бы в высшей степени подло принять помощь и исчезнуть, оставив их разбираться с последствиями.
Нет, у меня и впрямь нет другого выхода.
Придется надеяться на милость Аида и убедить его, что мы можем помочь друг другу.
Все усугубляется еще и тем, что мягкий утренний свет ни капли не смягчает его грозный вид. У меня такое чувство, будто этот мужчина носит кусочек непроглядной тьмы в кармане. Этот образ определенно подчеркивает его черный костюм с рубашкой того же цвета. Дорогой, сшитый со вкусом и крайне атмосферный в сочетании с безупречно ухоженной бородой и длинными волосами. А эти глаза! Боги, этот мужчина похож на демона, созданного специально, чтобы искушать меня. Быть может, это и неплохо, учитывая, какую сделку я собираюсь ему предложить.
Персефона. Он вскидывает бровь. Ты считаешь, что мы можем помочь друг другу.
Вот и напоминание о том, что я тотчас смолкла, едва сказанные мной слова повисли в воздухе.
Приглаживаю волосы, стараясь не поддаться волнению от его присутствия. Последние несколько лет я общалась с влиятельными людьми, но сейчас все как будто по-другому. Он кажется другим.
Ты ненавидишь Зевса.
Думаю, это и так предельно ясно.
Я пропускаю его слова мимо ушей.
И по какой-то причине Зевс не решается выступить против тебя.
Аид скрещивает руки на груди.
Зевс может делать вид, будто правила для него не существуют, но даже он не в силах противостоять всем Тринадцати. Наш договор составлен тщательно. Небольшая группа людей может без каких-либо последствий переходить через реку из верхнего города и обратно, но он не может. И я тоже.
Я моргаю. А это для меня новость.
А что случится, если перейдешь?
Война. Он пожимает плечами, словно его это не волнует. Может, и так. Ты перешла через мост по собственной воле, и, забрав тебя обратно, он рискует разжечь конфликт, который затронет весь Олимп. Аид кривит губы. Твой жених никогда не ставит свою власть и положение под удар, поэтому позволит мне делать с тобой все, что пожелаю, только бы избежать этой стычки.
Он пытается напугать меня. Но вряд ли понимает, что так лишь убеждает в том, что мой плохо продуманный план может сработать.
Почему все считают, что ты миф?
Я не покидаю нижний город. Не моя забота, что в верхнем любят рассказывать сказки, которые не имеют никакого отношения к действительности.
И близко не похоже на развернутый ответ, но, думаю, сейчас мне эта информация ни к чему. Я и без лишних деталей хорошо вижу общую картину. С договором или без него, Зевс очень заинтересован в том, чтобы Аид и впредь оставался мифом. Без третьей преемственной роли расклад сил уверенно склоняется в пользу Зевса. Мне всегда казалось странным, что он, по сути, не брал в расчет половину Олимпа, но с тех пор, как я узнала, что Аид существует, все обретает смысл.
Выпрямляю спину, не дрогнув под его взглядом.
И тем не менее это не объясняет, почему ты вчера говорил с его людьми в таком тоне. Ты ненавидишь его.
Аид даже не моргает глазом.
Он убил моих родителей, когда я был ребенком. Ненависть слишком мягкое слово.
От потрясения у меня едва не перехватывает дыхание. Я не удивлена, что Зевса обвиняют в еще одной серии убийств, но Аид так безразлично говорит о смерти родителей, будто это случилось с кем-то другим. Проглатываю ком в горле.
Я сожалею.
Ага. Люди всегда так говорят.
Он отдаляется. Я вижу это по тому, как он обводит комнату взглядом, будто размышляет, как быстро сможет связать меня и отправить восвояси. Сделав глубокий вдох, я продолжаю. Неважно, что он сказал вчера людям Зевса, и так предельно ясно, что он не намерен оставлять меня в своем доме. Я не могу этого допустить.
Используй меня.
Аид вновь внимательно разглядывает меня.
Что?
Это вовсе не одно и то же, даже близко не похоже, но он заявил на меня свои права, а теперь я в твоих руках.
Он явно удивлен.
Я и не подозревал, что ты окончательно смирилась с ролью пешки в шахматном поединке между двумя мужчинами.
Щеки горят от унижения, но я не обращаю внимания. Он пытается спровоцировать меня, но я не поддамся.
Пешка в вашей с ним игре или пешка в руках матери все едино. Я широко улыбаюсь, наслаждаясь тем, как он вздрагивает, словно от удара. Пойми, я не могу вернуться.
Здесь я тебя не оставлю.
Нет причин, по которым его ответ мог бы отозваться болью. Я не знаю этого мужчину и не желаю, чтобы меня где-то оставляли. Но все же раздражает, что он так легко от меня отмахнулся. Сохраняю улыбку на лице и прежний бодрый тон.
Не навсегда, конечно. Я должна кое-где оказаться через три месяца, но пока мне не исполнится двадцать пять, не могу получить доступ к трастовому фонду, чтобы туда добраться.
Тебе двадцать четыре. Вид у него становится еще более угрюмым, будто мой возраст личное оскорбление для него.
Да, арифметика проста. Сбавь тон, Персефона. Тебе нужна его помощь. Перестань язвить. Но, похоже, я ничего не могу с собой поделать. Обычно у меня лучше получается заставлять людей чувствовать себя непринужденно, и тогда они практически готовы делать то, что я хочу. Но Аид вызывает у меня желание вонзить в него мои шпильки и держать, пока он не начнет корчиться.
Аид поворачивается, чтобы посмотреть в окно, и только тогда я замечаю, что он поставил пристенный столик ровно туда, где я его взяла. Выдающаяся дотошность. Ни капли не вяжется с образом призрака Олимпа. Тот бы выбил дверь ногой и за волосы вытащил меня из комнаты. Он был бы только рад принять мое предложение вместо того, чтобы сверлить взглядом открытую дверь ванной, будто я оставила в ней свой разум.
Когда он вновь сердито смотрит на меня, мое безмятежное, радостное выражение лица уже снова на месте.
Ты хочешь остаться здесь на три месяца.
Хочу. Мой день рождения шестнадцатого апреля. На следующий же день я перестану тебя беспокоить. Как и всех остальных.
Что это значит?
Как только я получу доступ к трастовому фонду, то подкуплю кое-кого, чтобы он вызволил меня из Олимпа. Детали неважны: важно то, что я сбегу.
Он прищуривает глаза.
Покинуть этот город не так уж просто.
Как и перейти через реку Стикс, но вчера ночью мне это удалось.
Наконец, его взгляд смягчается и он просто изучает меня.
Ты обрисовываешь какую-то слабую месть. С какой стати меня должно заботить, что ты будешь делать? Сама сказала, что не вернешься к Зевсу и матери, и именно я забрал тебя у него. Для меня нет никакой разницы, оставлю я тебя здесь или нет, уйдешь ты сейчас или через три месяца.
Он прав, и меня удручает его правота. Зевс уже знает, что я здесь, а значит, Аид поставил меня в тупик. Я осторожно встаю, стараясь не вздрогнуть от ноющей боли в ногах. Судя по его прищуренным глазам, он это замечает и явно недоволен. Неважно, каким бесчувственным он пытается казаться. Если бы он и вправду был таким, то не стал бы перевязывать мне ноги, не стал бы кутать в одеяла, чтобы я согрелась. Он бы не стал сейчас бороться с желанием толкнуть меня обратно на кровать, чтобы я не причиняла себе боль.
Сцепляю руки в замок, чтобы не успокоиться.
А что, если ты, так сказать, подольешь масла в огонь?
Он внимательно наблюдает за мной, и меня посещает жуткая мысль, что именно так наверняка чувствует себя лиса перед тем, как на нее спускают собак. Погонится ли он за мной, если побегу? Я не могу быть в этом уверена, а потому сердце в груди начинает биться быстрее.
В конце концов, Аид произносит:
Я слушаю.
Оставь меня у себя до конца зимы. Со всем, что из этого следует.
Персефона, говори прямо. Объясни, что ты предлагаешь в подробностях.
Мое лицо, по всей видимости, стало пунцового цвета, но я не даю улыбке дрогнуть.
Если он подумает, что я предпочла ему тебя, это сведет его с ума. Аид выжидает, и я с трудом сглатываю. Ты живешь в нижнем городе, но хорошо знаешь, как все устроено по ту сторону реки. Моя мнимая ценность напрямую связана с моим имиджем. Помимо всего прочего, ты неспроста никогда не видел, чтобы я прилюдно с кем-то встречалась с тех пор, как моя мать стала Деметрой. Оглядываясь назад, я жалею, что позволила матери вмешаться в этот вопрос. Думала, что лучше не нагнетать обстановку, пока она создавала репутацию мне и моим сестрам. Я даже не догадывалась, что она потом воспользуется этой репутацией, чтобы продать меня Зевсу. Зевс печально известен тем, что не желает того, что считает испорченным товаром. Я делаю глубокий вдох. Так испорть меня.
Наконец, Аид улыбается. И, милостивые боги, в меня словно вонзается лазерный луч. Жар настолько сильный, что покалывает кончики пальцев на руках, а пальцы на ногах поджимаются. Я смотрю на него и тону в глубине этих темных глаз. А потом он мотает головой, гася волну непривычного ощущения в моем теле.
Нет.
Что значит нет?
Я знаю, что ты в своей роскошной жизни, скорее всего, нечасто слышала это слово, так что повторю по слогам. Нет. No. Nein. Non. Исключено.
Во мне вскипает раздражение. У меня родился отличный план, тем более что времени, чтобы его продумать, было мало.
Почему нет?
На миг мне кажется, что он не станет отвечать. Но затем Аид качает головой.
Зевс не глуп.
Полагаю, это справедливое предположение. Невозможно заполучить и удержать власть над Олимпом, не обладая соответствующим интеллектом, даже если статус переходит по наследству. К чему ты ведешь?
Даже если не брать в расчет Гермес, у него есть шпионы на моей территории, в точности как и у меня на его территории. Его не одурачишь никаким поверхностным фарсом. Хватит и одного доклада, чтобы доказать этот обман, что в корне противоречит цели нашего обмана.
Если он прав, то мой план не сработает. Какое разочарование. Настал мой черед скрестить руки на груди, хотя метать сердитые взгляды я отказываюсь из принципа.
Значит, пусть все будет по-настоящему.
Аид медленно моргает, и это служит мне особой наградой.
Ты с ума сошла.
Это вряд ли. Я женщина, у которой есть план. Учись и приспосабливайся, Аид. Мой беззаботный голос никак не сочетается с бешеным сердцебиением, от которого слегка кружится голова. Не могу поверить, что предлагаю это; не могу поверить, что способна на такую импульсивность, но слова льются из меня ручьем. Ты довольно-таки привлекателен, несмотря на угрюмость. Даже если я не в твоем вкусе, уверена, ты сможешь закрыть глаза и подумать об Англии, или о чем еще думает призрак, когда предается плотским утехам.
Плотским утехам. Сомневаюсь, что он сделал хоть один вдох за прошедшую минуту. Персефона, ты девственница?
Я морщу нос.
Вообще-то, это не твое дело. Почему ты спрашиваешь?
Потому что только девственница назвала бы секс «плотскими утехами».
Ах, так вот что его останавливает. Мне не стоит с таким удовольствием подшучивать над этим мужчиной, но что бы я ему ни говорила, я правда не думаю, что он причинит мне вред. У меня не возникает желания лезть из кожи вон каждый раз, когда мы с ним оказываемся в одной комнате, а значит, он уже гораздо лучше Зевса и нескольких других людей, которые часто мелькают в его окружении. Более того, пусть он рычит и пытается задеть меня словами, но все равно то и дело украдкой поглядывает на мои ноги, будто ему самому больно оттого, что я на них стою. Аид нервирует, но точно не причинит мне вреда, раз его так сильно заботит мой нынешний уровень комфорта.