Однако все щупальца не обрубили. И Порфирий Тиунов со своими помощниками все же поднял бунт. Почему решился? Ведь еще не восстановил полностью боевое ядро, не затоварился оружием. Да и ситуация с коллективизацией обостряется с каждым месяцем, пополняя число противников советской власти. Почему новый лидер «Крестьянской вольницы» не подождал и ударил именно сейчас? Может, думал, что потом будет поздно?
Так или иначе, бунтовщики напали на село Акташинское. Поубивали актив. И Тиунов, низкорослый и плюгавый, но старавшийся выглядеть величественным, в вычищенных хромовых сапогах, гимнастерке и шароварах, туго перепоясанный хрустящими кожаными ремнями, с шашкой на боку, под радостные крики подельников провозгласил себя командующим освободительной армией. К нему примкнуло немало народа, воодушевленного пламенными и очень хорошо продуманными речами предводителя.
Распотрошив дома лояльных к советской власти селян, от души отпраздновав победу самогончиком, с утра еще не протрезвевшие «освободители» направились в соседнее село Чугунково.
Там актив сопротивления не оказал. Часть его сдалась на милость победителей, но кто-то попытался спрятаться, а то и сбежать, чтобы предупредить власти. Среди активистов была молоденькая медсестричка из сельского медпункта Наташа Авсеева. А ведь я ее однажды видел. Она проходила практику в первой горбольнице, перед тем как ее направили на самостоятельную работу. Полненькая, задорная, общественно активная девчушка, она страшно гордилась этим назначением и была преисполнена самых радужных надежд. Нашли ее местные крестьяне в сарае, где она пыталась спрятаться, зарывшись в сено. Озверевшая толпа стала избивать девушку дрынами и лопатами. «Главнокомандующий» Тиунов, подбадривая народ, выстрелил в нее из «маузера», но промазал руки тряслись со вчерашнего безобразного перепоя. Тогда несчастную вытащили на площадь, бросили на землю. Собравшийся сброд задорно орал: «Молись, сука! Попила нашу кровь, скотинушка комсомольская!» И под одобрение масс Тиунов лично добил медсестру железным ломом, с кряканьем, с расстановкой, с удовольствием!
Секретарь сельского совета пытался уйти огородами. Его ранили. Потом «ополченцы» догнали его на лошадях, за околицей. Человек бежал, спотыкаясь, обливаясь кровью, а бандиты, гарцуя на конях, упражнялись в стрельбе по нему, при этом обсуждая, как взять лучше прицел, растягивая удовольствие. Потом подъехали и перерезали горло, когда жертва уже не могла двигаться и лежала на пыльной земле. И все это на душевном подъеме, с шутками и прибаутками. «Наша теперь власть, нам судить, карать и миловать. А тут уж как нам в голову взбредет!»
Потом повстанцы уже действовали по отлаженной и достаточно эффективной схеме. Захват села. Пленение партсовработников и актива. Митинг. Насильственная мобилизация в «народную армию». Оружие у населения имелось охотников было немало. Кому не хватало ружей, брали что придется вилы, топоры. А потом, для разжигания аппетита толпы, а заодно для повязывания всех кровью, следовала принародная расправа над сторонниками советской власти.
Захваченные этим мороком и радостью кровавой вседозволенности, селяне радостно шли лить кровь «врагов крестьянского люда». Те, кто не поддался общей волне, бежали в леса, прятались в укромных местах.
Допрашиваемый аж слюни пустил:
В Раздольное зашли. Коммуняки уже утикать успели. А народ волнуется. Народ заслуженной крови жаждет. Нашли там учителишку, молоденького, из района месяц как прислали. Очкастенький такой, чистенький, на ручках мозолей нет, не знал крестьянского труда. А все туда же, богопротивные слова детей заставлял учить Ну и
Крестьянин мечтательно улыбнулся.
Убили? спросил я.
Сам на вилы поднял! самодовольно объявил допрашиваемый.
Мне на миг страшно захотелось самому поднять эту мразь на вилы. Или хотя бы раскрошить ему умелым ударом челюсть в труху. Но кого интересуют мои чувства? Я только кивнул одобрительно:
Крепкий ты мужик. А что дальше было?
И он снова запел с озлобленной готовностью. Я только успевал записывать его откровения.
В Седом Логе в лапы бунтовщиков попалась важная птица корреспондент газеты «Молодой коммунар». Едва только заслышав выстрелы и осознав, что происходит, он попытался скрыться, но его догнали преследователи во главе с Тиуновым. Стрелять и колоть штыками не стали. Просто били прикладами. Притом так ожесточенно, что «главком» лично сломал ложе винтовки. И опять митинг, мобилизация, повешенье актива. Следующее село.
В Октябрьском члены коммуны имени Карла Маркса организовали на околице села оборону с баррикадами. Но ребята были в массе своей молодые, необстрелянные и не готовые биться до конца. После первой атаки повстанцев они разбежались кто куда. Остались на позиции лишь семь человек. Понятное дело, напора многочисленного противника, притом когда у него многие были конными, коммунары не выдержали. Троих ребят захватили живьем. Потащили к сельсовету. Вскоре там столпились разъяренные, подзуживаемые кулаками и «освободителями» крестьяне. И там несчастных чуть ли не на части разорвали, истыкали, изрубили. Притом с поразительной яростью. Потом бунтовщики отправились переворачивать вверх дном все село. Нашли еще десяток активистов, которых даже не довели до площади, все с той же жестокостью, методично и страшно убили.
Крестьянский бунт, он бессмысленный и беспощадный, как писал мой великий тезка. Эх, сколько же зла накопилось в деревне за века невежества, унижений и голода. И сколько еще крови будет нам стоить втащить деревенское население в новую, куда более разумную и справедливую жизнь.
Старообрядцы тоже воюют? спросил я.
А как же, протянул крестьянин. Что они, не люди, что ли? Они семейскими селами живут, у них все родня вокруг. И ваше владычество властью Сатаны почитают. Как же им не воевать?
Тоже на вилы поднимают партийных, чтобы не выделяться из коллектива? поинтересовался я с горечью.
Не-е, загрустил арестованный. Добренькими хотят быть. Белоручки!
А что так? Религия не позволяет?
Им старик с Рассветного запретил. Он у них как бы самый главный. Они его уважают. Так что староверы со всеми вместе идут, но на лишнюю кровь и лютые казни тут у них строгий запрет наложен.
Это что же за старик?
Пантелеймон Агафонов.
О как!
Знакомое имя! Сразу вспомнился треугольник, в центре которого лежало пронзенное кинжалом тело Саввы Агафонова. Он же сын Пантелеймона Агафонова, которого я собирался ехать допрашивать. М-да, проехался бы с приключениями. Может, тоже на вилах сейчас бы висел. Где было мое шестое чувство, когда я просил Раскатова отправить меня в эту командировку? Молчало. Но Бог уберег, если, конечно, он есть.
А неплохо было бы выдернуть для доброго разговора этого самого Пантелеймона Агафонова. Для этого самая малость требуется подавить восстание. Жестоко, без сантиментов, чтобы вся эта озлобленная сволочь запомнила урок надолго. И чтобы впредь никому неповадно было учителей и медсестер на вилы поднимать
Глава 8
В Лебяжьем собралось около ста пятидесяти бандитов. И идти с нашими тремя десятками бойцов, из которых только половина обученные красноармейцы, а остальные из отряда самообороны, было самоубийственно.
Лучше, конечно, дождаться подхода основных сил, да еще бы с пушкой, и по науке взять врага в кольцо, а потом уничтожить. Вот только времени на это у нас не было. Перебежчик с той стороны только что сообщил весь актив, партийных и двух милиционеров, собрали в старом лабазе в центре села и намерены показательно подпалить, зажарить живьем. При народном сходе. И при живом одобрении крестьянских масс.
Так что надо было штурмовать и с этим не затягивать. Сколько нас поляжет? Ну так на то и война. Тем более когда идет она за правое дело. А правда, она ведь такая и из огня спасет.
Ты вперед не лезь, напутствовал меня красный командир высокий, молодой, перепоясанный ремнями, очень строгий. Ты хоть и ОГПУ, но больше по бумагам специалист.
Не бойся, улыбнулся я. В свое время тоже повоевать пришлось. На Гражданской.
Командир с сомнением посмотрел на меня в свои двадцать четыре года я выгляжу куда моложе. Пришлось коротко пояснить, как попал я в двенадцать мальчишеских лет на войну, где освоил профессию полкового разведчика. А потом еще были курсы красных командиров, где я стал отличником боевой и политической. Так что военной науке слегка обучен.
В двенадцать лет, покачал головой красный командир.
Тогда на возраст не смотрели, сказал я.
Ну, тогда сам понимаешь, какая наша наука, командир подошел к нашей обозной телеге, взял с нее винтовку и протянул мне: Владей.
У меня даже как-то на душе потеплело. «Мосинка», родная моя винтовка, с такой вот столько пережито. В умелых руках оружие серьезное и очень надежное. И штык еще к ней вещь полезная. В общем, повоюем.
У самого командира оружие было редкое и весьма необычное пистолет-пулемет Томпсона, чудо американской инженерной школы. Скорострельность девятьсот выстрелов в минуту, можно кусты сбривать. Дисковый магазин на пятьдесят патронов. Таких бы побольше, и можно горы своротить. Видел я такой только в нашей оружейке и в единственном экземпляре. Интересно, откуда он оказался в обычной пехотной части? И еще интереснее, как он покажет себя в бою?
И вот перед нами Лебяжье большое, зажиточное село, на множество дворов. К нему вела широкая дорога. На околице она была перекрыта баррикадами, за которыми щерились винтовками враги. Их много. Мне кажется, даже чересчур. При таком подавляющем превосходстве можно согнать их с позиции уж очень отчаянным броском и бесшабашным устрашением. Но как это сделать?
В атаку! не став тянуть кота за хвост, скомандовал командир. Вперед, братцы! Бей врага!
Растянувшиеся в цепь красноармейцы рванули в атаку. А я, присев на колено, мягко выжал спусковой крючок и свалил прячущегося за перевернутой телегой мужика с охотничьим ружьем. А потом рванул следом.
Я бежал. Едва не споткнулся. Стрелял. Свистели пули. Казалось, прямо над ухом короткими очередями щелкал пистолет-пулемет Томпсона. Атака это безжалостная лотерея. Кому-то не повезет вытащить несчастливый билет. Кому-то улыбнется счастье, и пуля пролетит мимо.
Вжик пролетела, проклятая, чуть ли не около уха и ушла вдаль. Значит, не моя была Бежим. Стреляем. Кричим.
Нам еще повезло, что у «освободителей» не имелось пулемета. Иначе шансов у нас не было бы. Но и без пулемета ответили нам плотным огнем. И я понял не прорвемся. Положат на подступах.
Отступаем! заорал командир. Он понял то же самое и не собирался понапрасну губить своих людей.
Пришлось отходить обратно, к полосе леса, а где-то и отползать под огнем. Перед селом осталось лежать безжизненное тело красноармейца. Еще трое были ранены, и санинструктор бросился их перевязывать.
Мы залегли, чтобы не стать жертвой случайной пули. В нас постреливали, но больше для порядка.
Перевели мы дыхание, лежа на земле и разглядывая противника.
Красный командир задумчиво посмотрел в сторону деревни и сказал:
Если сейчас не снесем, то, считай, опоздали. Убьют актив. Укрепятся еще сильнее, силу свою почувствуют. Нет, надо их немедленно атаковать.
Да я завсегда. Коль страшна тебе атака, то ты вовсе не вояка, как говаривал мой комполка. Но вот только как? Вон у них стволов столько. А у нас потери.
Вторая попытка. Натиск, напор и наглость города берут. Пан или пропал!
Командир огляделся на своих притихших бойцов. Неудавшаяся атака действует деморализующе. И вдруг весело, отчаянно заорал:
Вперед, красноармейцы! Раздавим контру!
И рванул вперед как бешеный. Я устремился за ним, видя, как срываются с места красноармейцы и бойцы добровольческой дружины.
Хороший командир умеет своей энергией толкнуть вперед бойцов. Подразделение вдруг стало единым, хищным организмом, для которого главное в этой жизни раздавить врага, впиться ему в глотку зубами. Тут уже не думаешь о себе, о пулях и боли. Ты должен идти вперед. И твоя ярость бежит впереди тебя, пригибая траву и сминая волю противника.
Ура-а-а! послышался старый русский клич, заставлявший цепенеть врагов земли Русской многие столетия.
И к этому «ура» добавился отчаянный треск «мистера Томпсона». Командир, отчаянно матерясь, стремительно продвигаясь вперед, щедро поливал обороняющихся, даже не особо стремясь попасть в цель. Патронов он сейчас не жалел, отбросил пустой диск, прикрепил второй.
И расчет на напор и наглость сработал. Крестьяне и есть крестьяне. Сила агрессивная, жестокая, но неорганизованная. И под новым натиском, ошарашенные треском длинных очередей, они сперва пригнулись. Потом один перекрестился и бросился прочь. Вскоре бежали и остальные.
Теперь главное не ослаблять нажима. Перво-наперво освободить актив. А это значит стремительно двигаться вперед по селу, где из каждого дома в тебя могли выстрелить.
Красноармейцы действовали достаточно умело, прикрывая друг друга, выцеливая сопротивляющихся. Из двухэтажного деревянного дома по нам открыли отчаянную стрельбу, заставив залечь за укрытиями нашу штурмовую группу.
Сейчас умиротворим, пообещал я и рванулся вперед, используя укрытия сарайчики, дровни, заборы, ямы.
Тут уж мои навыки разведчика сыграли, и я смог подобраться к дому на нужное расстояние. А потом воспользовался моим любимым оружием гранатой, которую я заныкал еще перед выходом на боевую задачу.
На! воскликнул я азартно.
Бросок получился мировой. Угодил я точнехонько в окно на втором этаже, откуда по нам лупили из нескольких стволов. Грохнуло, хлопнуло, пошел дым, что-то осыпалось, треснуло. И оставалось только, не мешкая, ворваться в дом и безжалостно добить шевелящихся. Один мужичонка, оглушенный и не понимающий, что творится, все же вовремя сообразил поднять руки и прохрипеть:
Сдаюсь, православные! Не казните!
По ходу продвижения по селу мы разметали еще одну баррикаду из телеги и всякого деревянного мусора. Вторая штурмовая группа шла параллельно.
На сельской площади, где бунтовщики уже собрали народ на аутодафе, хватило двух выстрелов в воздух, чтобы враги побросали оружие и сдались.
Основная масса бунтовщиков все же уцелела. Бандиты не бросились грудью на пули, не стали сдаваться. Они просто попытались позорно сбежать из села неорганизованной толпой, подбадривая себя выстрелами в воздух.
Но вот только им это не помогло. С той стороны села их умело размазал подходящий отряд войск ОГПУ, у которого имелся даже пулемет. Застрекотал тот методично.
Вскоре оба наших подразделения начали основательную проверку села. Шли от хаты к хате, стреляя при малейшей опасности. Расставляли во дворах и на улице всех мужчин с поднятыми руками. По ходу выявляли боевиков с помощью освобожденных активистов, отводили негодяев в сторону, борясь с желанием расхлопать их на месте за творимые зверства.
Последним брали просторный кулацкий дом, где окопалась целая группа разбойников. Они отстреливались и сдаваться не желали.
Выходи, крикнул я. Убивать не будем!
Там молчали. Потом послышался глухой мужской бас:
На нас крови невинной нет. Мы в богопротивных казнях не участвовали! Поклянись, что по совести все будет!
Да клянусь! крикнул я в ответ. Хватит уже кровь лить!