Местные привычки или традиции могут удерживать особей вместе и при этом разделять разные группы. Иногда такие культурные маркеры тех или иных общностей могут даже способствовать враждебным отношениям. Особенно примечательны в этом смысле люди (достаточно вспомнить языки, флаги, военную униформу и т. д.).
Долгое время культурные различия считались «исключительной особенностью» людей. Но сейчас мы уже знаем, что люди отнюдь не единственные, кто использует разного рода сигналы для обозначения своей групповой принадлежности, подчеркивания межгрупповых различий и поддержания разобщенности групп. Кашалоты, гринды[13], косатки по звукам умеют определять, какое стадо сородичей можно тепло поприветствовать, а с каким лучше не встречаться. Слоны тоже знают, с какой семьей они в дружеских отношениях, а от какой предпочтительнее держаться подальше. Слоны, приматы и некоторые другие виды легко различают, кто принадлежит к их группе, а кто чужак. Тысячи видов птиц узнают своих партнеров и владельцев соседних участков, но жестко изгоняют посторонних. Реакция человекообразных обезьян при встрече с другими группами варьирует от убийственно-жестокой (у шимпанзе) до добродушно-игривой (у бонобо). Волки даже в пылу ожесточенных схваток между семейными стаями без малейших колебаний распознают, кто свой, а кто чужой. Они не носят фуражек с кокардами, но всегда понимают, кто на их стороне (члены их семьи), а кто на стороне противника. Групповая идентичность и сознание принадлежности к определенной группе долгое время рассматривались как определяющий признак человеческой культуры. Но в действительности ничего исключительно человеческого в них нет.
С точки зрения нашего восприятия единственные различия между так называемыми «северными» и «южными» резидентными популяциями косаток, обитающих в северо-восточной части Тихого океана, заключаются в разнице их вокальных диалектов. Оба сообщества питаются преимущественно лососем, и между их представителями нет каких-либо существенных физических или генетических различий. Казалось бы, у них все одинаковое, в том числе и неприязнь к сообществу, которое они считают чужим. Обе эти популяции избегают смешивания в силу исключительно культурных причин. Такое саморазмежевание устойчивых культурных групп до недавнего времени считалось настолько исключительным, что исследователи называли его «не имеющими аналогов, кроме как у людей»[14]. Но сейчас оказывается, что подобная культурная самоидентификация и сегрегация распространены в животном мире гораздо шире, чем мы подозревали раньше.
Помимо уже перечисленных примеров, некоторые летучие мыши, птицы и многие другие животные способны индивидуально различать своих сородичей по щелчкам, вою, трубным звукам, песне один словом, по голосу. Поскольку голос является опознавательной характеристикой особи, он становится символом ее идентичности[15]. Так, тревожные сигналы обозначают опасность появление врага. А чтобы символ работал, должно существовать понимание, чтó он означает. У обезьян и птиц существуют отдельные сигналы тревоги для змеи, хищной птицы и кошки. Такие сигналы это, по сути, слова для обозначения разных типов опасности, чтобы сородичи сразу знали, что делать: смотреть вниз, или смотреть в небо, или лезть на дерево. Другие виды, предположительно, не способны создавать и использовать символы. Но скажите об этом им.
Кашалоты растят своих детей сообща, все вместе. По-видимому, необходимость в надежных няньках и есть основная причина, побуждающая их жить устойчивыми группами[16]. Никакие другие крупные китообразные, будь то горбачи, синие киты, финвалы, серые киты, не образуют стад, в которых одни и те же особи постоянно держались бы бок о бок на протяжении десятилетий. Кашалоты обычно проводят жизнь недалеко от собственных матерей, в окружении родственников, в сообществе, сама структура которого нацелена на заботу о молодняке. Предшественники и наставники Шейна в профессиональном изучении кашалотов, биологи-первопроходцы Хэл Уайтхед и Люк Ренделл, называли это «материнской культурой»[17]. С тем же успехом ее можно было бы назвать «культурой нянек».
Детенышам кашалотов необходимо уметь плавать иногда им приходится преодолевать 6080 километров по морю в первый же день жизни. Однако и это очень важно детеныши редко способны нырять на большую глубину, так что они не могут следовать за матерью вниз, в великую холодную бездну с ее высоким давлением, где взрослые кашалоты проводят бóльшую часть своей жизни. Детеныши остаются среди волн, частенько следуя поверху за охотящимися внизу взрослыми, ориентируясь на их эхолокационные щелчки, или просто кружат у поверхности моря, дожидаясь, пока старшие наконец всплывут[18]. Оставаясь в одиночестве, они практически беззащитны. Косатки, правда, натыкаются на них довольно редко, но, если оказываются рядом, для малышей-кашалотов это смертельная опасность.
Из непростой ситуации кашалоты нашли такой выход: детеныши живут не только с матерью, но также с бабушкой и тетками, постоянно поддерживающими между собой акустический контакт. В семьях, где есть новорожденные, взрослые особи кормятся поочередно: пока одни ныряют и охотятся на глубине, другие по крайней мере одна взрослая самка держатся поблизости от уязвимого детеныша, присматривая за ним. Иногда может показаться, будто малыш предоставлен сам себе. Но при любом сигнале тревоги рядом с ним тут же появляется кто-то из родственников. Если опасность оказывается реальной, на клич о помощи немедленно собирается вся семья.
«Если в окрестностях появляются косатки или на поверхности случается еще какая-то неприятность, кашалоты вдруг начинают появляться словно ниоткуда», говорит Шейн.
Другие крупные китообразные решают проблему безопасности новорожденных довольно разными способами. Большинство китов приносит потомство в мелководных тропических морях. На этих относительно безопасных участках океана матери производят китят на свет и постоянно охраняют их. Но и здесь есть подвох: в теплых водах им нечего есть, и они вынуждены голодать на протяжении нескольких месяцев. Огромные киты питаются по большей части крохотными морскими существами от веслоногих рачков размером не больше рисового зернышка до мелкой рыбешки, образующей колоссальные плотные косяки. Синий кит, рядом с которым и динозавры покажутся карликами, питается крилем рачками вроде креветок размером примерно с человеческий мизинец, выцеживая их из океана миллионами. Но криль и мелкая рыбешка, которые служат кормом китам, обитают только в холодных водах. Поэтому каждый год матерям приходится мигрировать, расплачиваясь за возможность безопасно выкормить детеныша собственным длительным воздержанием от пищи. Серые киты, которые проводят кормовой сезон в Беринговом море, мигрируют в теплые лагуны Мексиканского залива, чтобы родить детенышей в безопасности. Гладкие киты для той же цели покидают залив Мэн и отправляются к берегам Флориды. Синие киты проделывают путь от Аляски до морей, омывающих побережья Центральной Америки, и приносят потомство там. Такой образ жизни присущ многим китам. Для горбачей, обитающих у берегов Новой Англии, зима означает миграцию в Карибское море. Некоторые горбачи перемещаются от Антарктического полуострова до Коста-Рики, преодолевая расстояние более чем в 8300 километров[19] и пересекая экватор, прежде чем остановиться вблизи тропических побережий.
Кашалоты действуют иначе. Они приносят потомство там, где в избытке хватает пищи. Основная добыча кашалотов, кальмары, в изобилии населяют и теплые широты. Поэтому самкам кашалотов не нужно ни мигрировать, ни голодать. В чем тут подвох? А подвох в том, что до кальмаров нужно нырять на глубину в 600 метров, а детенышам такое не под силу. Получается, что мать должна проводить 5/6 своего времени вдали от детеныша. Именно эта дилемма больше, чем что-либо другое, побуждает кашалотов придерживаться той же социальной структуры, что и у слонов, жить семейными группами под предводительством старших самок, где все хорошо друг друга знают и вместе оберегают детенышей.
Кашалоты устойчивы в своих привязанностях и часто проводят всю жизнь в одной и той же компании. Группы таких неразлучных спутников называют «социальными единицами»[20]. Иногда они бывают образованы близкими родственниками, иногда нет. Связывающие их узы прочны и неподвластны ни времени, ни расстоянию. Раньше, когда еще процветал китобойный промысел, некоторые группы меченых самок продолжали держаться вместе и 10 лет спустя, на удалении в сотни километров[21]. Мы знаем об этом, потому что их так и убивали вместе.
Впервые их стойкие семейные связи были описаны в книге Томаса Била «Естественная история кашалота» (The Natural History of the Sperm Whale), изданной в 1839 году и ставшей в свое время настоящим прорывом в человеческих представлениях об этих китах. Наделенный острой наблюдательностью, Бил, который знакомился с жизнью кашалотов с палубы китобойного судна, писал так: «Самки особо примечательны своею привязанностью к детенышам: нередко видели, как они помогают молодым избегать опасности с неустанной заботой и любовью»[22]. И еще он добавлял:
Не менее примечательны они и своей сильной тягой к общению и привязанностью друг к другу; эта привязанность их настолько велика, что, когда одна самка из стада была атакована и ранена, ее верные товарищи оставались рядом с ней до самой последней минуты или пока их самих не ранили Эта привязанность выглядит взаимной и со стороны молодых китов, которых замечали неподалеку от кораблей даже по прошествии многих часов с того времени, как их родители были убиты[23].
Поскольку пищевая специализация кашалотов играет определяющую роль в становлении их семейного уклада и, следовательно, культуры, здесь имеет смысл остановиться и внимательнее взглянуть на то, как, в сущности, удивительна и необычна пищевая адаптация этих китов. Мы уже упоминали исключительную глубину, темноту и холод, в которых кормятся кашалоты (главным образом кальмарами), используя свои превосходные сонары. Но давайте посмотрим, как они, собственно, едят. Здесь нам придется полагаться преимущественно на фантазию, поскольку до сих пор ни одному человеку не доводилось видеть, как кашалот ловит кальмара.
Крупнейшее зубастое существо на планете, он способен схватить кальмара длиной с просторную гостиную эти виды имеют в названии определения вроде «гигантский» или «колоссальный». Затем следует нешуточная схватка. Но все же большинство кальмаров, которые служат добычей кашалотам, как, например, распространенный здесь, у берегов Доминики, кальмар-ромб достигают длины примерно в метр[24]. Многие из них и того меньше. У самца кашалота, убитого возле Мадейры в 1959 году, в желудке обнаружили 4000 кальмаровых челюстей. Из них 95 % принадлежали килограммовым кальмарам[25]. Почти непостижимо, как кит длиной в 18 метров способен удовлетворять потребность в калориях, преследуя столь мелкие жертвы по одной. И у многих кальмаров, обнаруженных в желудках кашалотов, не было никаких отметин от зубов.
Чтобы представить себе, как едят кашалоты, давайте взглянем на их удивительно длинные и узкие челюсти. У всех прочих крупных китов, как и вообще у большинства млекопитающих, включая человека, челюсти по ширине примерно соответствуют голове. Встречающиеся исключения, скажем у муравьедов, указывают на чрезвычайно специализированный тип питания. Кашалоты отличаются исключительно тонкой и узкой нижней челюстью. На большей части ее длины обе половины челюсти срастаются в единую кость, усаженную загнутыми зубами длиной с человеческий палец. Зубы эти массивные, круглые в поперечном сечении, с вершинами без режущей кромки, то есть больше похожие на толстые морковки. Если рот кашалота закрыт, они утапливаются в углубления на беззубой верхней челюсти. Необычная узость нижней челюсти подразумевает особую технику охоты. Из всего известного мне в животном мире челюсть кашалота больше всего напоминает похожее на лезвие ножа подклювье морских птиц под названием водорезы, которые выработали поразительный способ охотиться на рыбу: летя над самой поверхностью моря с раскрытым клювом, они словно вспарывают гладкую воду, выхватывая из нее добычу.
Все это навело меня на мысль: а не могут ли челюсти кашалотов действовать как грабли для ловли кальмаров? Коренное американское население северо-западного побережья Тихого океана некогда применяло подобную рыболовную снасть, нагребая в каноэ идущую плотными косяками сельдь. Жители северо-восточной части США использовали похожие грабли для массовой ловли угрей. Чтобы мое предположение обрело под собой основу, мне важно было узнать, могут ли кашалоты открывать пасть достаточно широко близко к прямому углу. Когда я спросил Шейна, сильно ли опускается нижняя челюсть кашалота, он ответил: «Да, очень сильно. Почти перпендикулярно к голове». Исследования подтверждают, что эхолокационные щелчки позволяют кашалоту обнаруживать 30-сантиметрового кальмара на расстоянии порядка 300 метров[26]. Такие мелкие кальмары часто образуют большие стаи. Я представляю, как кашалоты могучими тушами врезаются в эти скопления, широко распахнув пасти, чтобы захватить или поранить как можно больше добычи для одного огромного глотка.
Как оказалось, в начале XIX века Томас Бил уже представлял себе нечто подобное. И хотя он не мог видеть своими глазами, как кормятся кашалоты, писал он весьма уверенно:
Испытывая желание покормиться, этот кит опускается с поверхности океана на изрядную глубину и пребывает там в спокойном состоянии, открывая свою узкую удлиненную пасть так, что его нижняя челюсть свисает вниз перпендикулярно, сиречь под прямым углом к телу Зубы кашалота скорее пригодны для хватания, нежели для жевания, и потому рыба и прочее, что он порой извергает из себя рвотой, не имеет на себе никаких признаков подобного воздействия.
Впрочем, как бы кашалоты ни охотились, они способны ловить достаточно кальмаров, чтобы прокормить себя.
Вот чего они не едят так это людей. Более ранние авторы самым нелепым образом описывали кашалотов как прожорливых чудовищ, охочих до человеческой плоти. Бил же справедливо писал о них как о «примечательно робких и легко поддающихся испугу»:
Нас стремятся уверить, что во всем сотворенном мире нет животного чудовищнее и кровожаднее, чем кашалот [Однако] когда сии огромные, но пугливые создания видят либо слышат приближение судна или лодки, их страх всегда проявляется чрезмерным образом В действительности же кашалот есть самое робкое и безобидное существо всегда готовое бежать прочь при малейшем намеке на появление чего-либо, что выглядит необычным [и] едва ли способное быть виновным в том, что ему с такой уверенностью приписывают.
Бил совершил нечто поистине поразительное для своего времени: подверг кашалота суду по обвинению в убийстве, провел справедливое разбирательство и полностью оправдал обвиняемого, объяснив его действия самообороной: