Как же стрельнуть охота! сказала Амида, с завистью провожая взглядом «никотиновую банду».
Не могу поверить, что ты курила, сказал я.
Недолго. После смерти на никотин подсела. Потом зануда Дват заставил бросить, ты же его знаешь.
Да и молодец!
Будто бы на уровне условного рефлекса, совсем ненадолго, Амида порадовала меня своей белоснежной улыбкой, которую, к счастью, не успел испортить табак.
Да, заговорил я, стараясь отвлечь подругу от сигаретных мыслей, Литус конечно отжег. Где он, кстати?
Да кто его знает. Обкуривается с друганами.
А я надеюсь, что зажимается с фанатками. Ты не сильно пили его. Блин, что я несу нашел, кого учить.
Да ладно, Айро, я не святая!
Её взгляд застыл на соседнем небоскребе, а затем устремился ввысь, вслед за его бесчисленными этажами. Исправительная школа располагалась почти на самой границе нижних и средних уровней Эхо, в достаточно странном месте, где между двумя громадными зданиями почти не летали аэромобили, а несколько тусклых рекламных голограмм не спасали от ощущения заброшенности. Не помогали уйти от этого чувства и постепенно зажигавшиеся огоньки окон, стекла которых были покрыты слоем застарелой пыли и грязи.
Я не святая, повторила Амида, и я отдаю себе отчет в этом. Продержусь, сколько смогу. Опекунство это очень тяжело, Айро.
Я понимаю. Но, хоть убей, не могу понять, как от них отказались собственные родители в таком возрасте. И как это вообще возможно по законодательству?
Возможно, если детишки зарабатывают на дурь и пивас грабежами в низине.
Ну, нельзя скупиться на карманные расходы.
Слава богу, что пистолеты оказались ненастоящими, а судья снисходительным. А могло быть сто пятьдесят лет каторги. И плевать, что это в десять раз больше, чем им сейчас.
Обоим?
Беа четырнадцать. Я округлила. Я помню, сколько им лет, Айро!
Я не помню, Амида. Для себя уточнил. Пойдем лучше, тряхнешь жирком, Беа, наверное, уже начинает!
Сука, еще раз скажешь про жирок, я оторву тебе голову, зажарю ее во фритюре и сожру!
А что, так я еще не пробовал!
Ты даже это, не шути об этом, понял! Если просрешь реабилитацию и сорвешься, я тебя свяжу, запру в подвале с мягкими стенами и буду кормить через трубочку.
Я смотрел в голубые глаза Амиды, не в силах побороть идиотскую улыбку, расплывавшуюся на лице. Мы с Амидой вдруг принялись хохотать ни с того ни с сего, как подростки-недоумки надрывали животы почти без причины, и легким не хватало прохладного ночного воздуха, чтобы надышаться вдоволь, прямо как в старые недобрые времена.
Гитары преподавателей звучали отлично, ударные тоже держали уровень. Музыкальные аксакалы знали свое дело. Группа играла спирит ужасно популярный в то время музыкальный стиль, просочившийся с самого дна Эхо. В основном спирит исполняли мужики, но голос Беатриче для меня лично вывел этот стиль на новый уровень. Клавишные, которыми заведовал Ханс, перекликались с ревом гитар, но не в пафосной безвкусице рок-опер, а в совершенно неведомой форме. Психоделические нотки, выдернутые будто бы из самых жутких триллеров, кружили над танцполом, глубокий бас заставлял вибрировать каждую клеточку тела, а таинственно-мрачный, но игривый голос девочки-подростка лишал рассудка, совершенно обезоруживал, делая нехотя заруливших на конкурс родителей и опекунов послушными рабами закоренелой, неизлечимой депрессии. Беа пела, что некто всегда останется для нее единственным, но она слишком испорчена, чтобы не искать удовольствия на стороне; что она лишь смотрит, как дни проносятся мимо, терпеливо позволяя судьбе провести ее до самого конца. Где каждый в наивысшей степени одинок, но при этом и абсолютно свободен.
Концовка песни принудила меня полностью потерять ощущение себя. Трое мужиков, лысоватых и скучных на вид, с которыми можно было бы травить пошлые анекдоты или обсуждать в пабе футбольный матч, выжимали из своих инструментов невероятный саунд. Врубая педаль за педалью, они заставляли гитары стонать в параллельных измерениях, а ди-джей Ханс шлифовал мрачное психоделическое великолепие, насыщая его, заставляя пульсировать, делая его живым. А не сорвался ли я?» пронеслась в голове мысль, настолько непривычно было испытывать в мире живых подобную бурю эмоций, забыв обо всем на свете. Как подстреленный зверь, я еще мог кое-как шевелиться и боролся за жизнь, «я просто постою вот тут, у закусок, просто выпью чего-нибудь», и, может, получилось бы, не будь у микрофона Беатриче. Кокетливо и меланхолично, дерзко и спокойно, она производила на свет неземные ноты, и слезы невольно телки по щекам взрослых, прячась в щетине отцов, и, вобрав в себя тушь, черными струйками уничтожали макияж матерей. Песня, наконец, закончилась, оставив родителей хлюпать носами и аплодировать, зажав между пальцами бумажные платки.
Вот это да, сказала Амида.
А я думал, будет белый танец, старался пошутить я, вытирая глаза салфеткой.
Куда уж тут белый! Ты себя видел? Красный, как помидор!
Не успела Беа спуститься со сцены, как из туалета послышался истошный крик. Несколько человек среагировали мгновенно и ринулись на звук, мы с Амидой были в их числе. «Только бы не Литус, только бы не Литус!» взволнованно повторяла она.
Второй раз за день я видел человека, сидевшего на полу в луже крови, подпирая спиной стену. Девочка-школьница обнаружила в туалете кудряшку-ведущую со вскрытыми канцелярским ножом венами на запястьях. Я не успел даже испугаться, а Амида уже прислонила к стене вытянутые вверх руки девушки.
Айро, нарви бумажных полотенец! Только не бери крайние, рви из глубины!
Да, да, сейчас!
Похожий на прямоходящего бегемота, директор в сером пиджаке ввалился в уборную, растолкав столпившихся у входа мальчишек, девчонок и родителей.
Каролина, это уже второй раз за месяц! Откуда ты только деньги на штрафы берешь!
Не твое дело, с трудом выговорила кудряшка.
У-х-х! Уволю, попомни мои слова! грозил кулаком директор.
Может, лучше не дадим ей умереть?! сказала Амида. Тащите аптечку! Я врач!
Как будто в первый раз, злобно огрызнулся директор. Я уже вызвал скорую. Каролина, вы же педагог!
Да всё эта песня, гражданин директор она как будто про меня, с грустью раскаивалась кудряшка, сменив дерзость на бессилие. Это девочка, как она может такое петь? Сколько ей? Пятнадцать?
Четырнадцать, сказала Амида, сжимая салфетками запястья кудряшки. Я думаю, это не ее песня, Беа, все-таки, еще ребенок, пусть и строит из себя спирит-принцессу. Вы будете жить, так что за штраф не беспокойтесь. Гражданин директор, отправили бы вы ее на реабилитацию! Знаете же, суицидники сами не выздоравливают!
Гражданка родитель, думаете, я могу себе такое позволить?
Обратитесь в Совет, они пришлют замену!
Ага. Обязательно. Как они всегда и делают.
Я бы могла помочь вам. Меня зовут Амида Дорис, слышали может? Я воспитываю Литуса и Беатриче, работаю в Совете.
Так вы врач или советник?
Бывший врач. Но с порезом вен справлюсь уж как-нибудь, не переживайте.
Я вас знаю, гражданка Дорис. Если мне понадобится окатить шампанским жену нашего премьер-министра, я к вам обращусь, ответил директор.
Его губы подрагивали, сдерживая изо всех сил самодовольную улыбку, а может быть, и просто от страха. Больше директор ничего не говорил и, неуклюже развернувшись, удалился.
Вот это дерзкий толстячок, сказала Амида, приободрив кудряшку. Будет теперь вспоминать, как послал эту наглую бабу из Совета.
Саму Амиду Дорис, окатившую шампанским супругу премьера, добавил я, чем заслужил злобный, кусачий взгляд Амиды.
Гражданин директор пошел в кабинет переждать эрекцию после своего выступления, пошутила (наверное) кудряшка-суицидница Каролина, робко улыбнувшись.
Желтый огонек портативного рекомбинатора отражался в мокрой поверхности асфальта парковки. Каролина сидела на каталке, снаружи аэромобиля скорой. Ехать в центр она отказалась, несмотря на уговоры врачей. «Теперь удвоят социального психолога», подумал я, ощутив что-то вроде болезненной ностальгии. Руки Каролины сжимали полупрозрачный пластиковый сосуд с гемоглобиновым коктейлем шоколадного цвета, будто бы это был термос с какао, а синяя куртка, которую накинули врачи, вполне бы сошла за плед, если бы не светоотражатели. И никакого суицида. Огни мигалки? Да это же просто голограмма с любимой мыльной оперой в окутанной полумраком спальне.
Поехали домой! сказал я. Тряхнула стариной, и хватит!
Да, сказала Амида, щелчком заставив окурок описать дугу над ограждением платформы. И жирком, и стариной. Что осталось, тем и трясу.
Слушай, тебе надо сходить на рекомбинацию! Посвяти день себе, отдохни! Наведи красоту! За день эти бандиты Эхо не сожгут.
Уверен? Беа сегодня чуть не убила препода.
Красный огонек окурка скрылся из вида, Амида сказала:
Извини, что загрязняю твой бывший дом.
Мажоры с верхов все такие, мне не привыкать. Беа ни в чем не виновата. Этим торчкам только дай повод.
Панель аэромобиля светилась многочисленными огнями, свист двигателей еле слышно просачивался в салон.
Я вовсе не хотела доводить Каролину. Честно! хныкала Беатриче на заднем сиденье.
Твоя песня оказалась слишком взрослой! Где ты только нахваталась такого, сказала сидевшая за рулем Амида. Но голос потрясающий.
Да, просто супер! добавил я. Ну а ты, Литус, удивил так удивил!
Не переживай, Беа, твоей вины здесь почти нет. Она, как я поняла, уже не в первый раз, сказала Амида, поднимая машину в воздух. Этой Каролине нужен был только повод.
Всегда знал, что она нет-нет да убивается, сказал Литус.
Ну и жесть! шепнула мне Амида.
Да ладно, тихо сказал я в ответ, наблюдая в зеркало заднего вида, как Литус рубится в дурацкую голографическую аркаду, а Беатриче растерянно смотрит в окно. Будет уроком. Иногда лучше один раз увидеть. Подумают дважды, если дружки позовут умирать.
Из-за концерта и инцидента с Каролиной я пропустил традиционный звонок Сильвии во время ее второго перерыва. Пока портком вибрировал в кармане брюк, я, кажется, выдергивал бумажные полотенца в туалете, где Каролина вскрыла себе вены. Я пошел на концерт с бывшей, не беру трубку, а гудки закончились быстро. «То ли это затянувшийся, всепрощающий конфетно-букетный, то ли взрослые отношения», размышлял я, поднимаясь по подъездной лестнице, подталкиваемый любопытством. «Отмыли, интересно, площадку от старины Гудье, или коммунальщики снова по субботам халтурят?» Сюрприз! С губкой и ведром я увидел самого́ любителя снести себе башку с утра пораньше.
Гудье? Сукин ты сын, знаешь, как я сегодня на кровати подпрыгнул? Будто оса в жопу ужалила!
Здорово, Айро, недовольно произнес Гудье. Это того стоило.
Тебе-то стоило. А чем ты таким интересным занят?
А чё, не видно?
Неужели совесть?
Не угадал. Новое постановление Совета, будь он неладен. Суицидники теперь сами нейтрализуют вред для общества, либо штраф удваивается. Заставили меня отмывать собственные мозги, извращенцы чёртовы.
Что сказать, будет тебе урок, любитель дробовиков! Найди нормальный способ или завязывай уже с этим дерьмом! На тебя же все жильцы жалуются! Чего доброго, выселят!
Не имеют права!
Или, не дай бог, повредишь нимфу и всё! Сознание улетучится, и новые мозги не помогут.
Сам знаешь, их ничто не берет, кряхтел Гудье, шкрябая губкой по стене. Так что я не парюсь. Да и башка пружинит дробь.
Да, особенно если стрелять в упор. А вдруг именно тебе попалась бракованная нимфа? Бросай, Гудье, сказал я вместо прощания, поднимаясь выше.
Это того стоило, Айро! Я видел столько всего! Цветы, деревья, поля небо! И никакого вонючего, волосатого тела, будь оно неладно. В ушах, зараза, волосы начинают расти, а на голове выпадают!
Так сходи на восстановление! До тридцати лет бесплатно!
Так они и растут с тридцати лет!
Так доплати и омолодись!
Кругом красота, простор! Нет работы, чертовых небоскребов, никакой тебе урбанизации. А я-то был легким, как перышко, словно лист на ветру! Я летал, Айро. Куда? Да кто его знает представь, какое блаженство! Вопросы? Никаких! Страданий нет, тупых правил нет! Так что это мне тебя жаль!
Нашел, кому рассказывать. Это все классно, Гудье. Но теперь ты стоишь раком на лестничной площадке, и ни хрена нет твоих просторов и природы, а только мозги на стене, которые, пока тебя рекомбинировали, застыли, как бетон. Так что удачи, сосед!
Иди-ка ты в очко, сосед!
И тебе не хворать!
Это сказал тот Айро, который верил, что теперь-то все будет в порядке, теперь всё будет зашибись, Айро, не знавший, что тем вечером жизнь разделится на до и после. Какое потрясение может вас ожидать, когда вы открываете дверь квартиры? Отключенный интернет? Может, дети что-то сломали? Что вас ждет, прогулка с собакой, тихий вечер, сериал или скандал с женой? Мне, например, хотелось просто завалиться на кровать и почувствовать рядом Сильвию. Влюбленные, бывает, говорят друг другу: «Ты для меня целый мир!» Если бы все было так просто. Ведь есть еще один мир, грозный и огромный. Мир, который не прощает ошибок, и, когда ты думаешь, что прошлое позади, что ты откупился от него кровью и муками, мир, жизнь, вселенная, карма, пусть сам дьявол: они дают тебе понять не все так просто, парень. Веселье только начинается.
Часть I. Отмотаем назад
Старый соблазн
Роскошь регулярно наблюдать поразительные орбитальные пейзажи доступна межпланетным пилотам, а не начальникам разборочных цехов. В начале своего пути, словно в прошлой жизни, движимый мечтой о межзвездных приключениях, я рисовал в воображении бесчисленное количество подобных картин, регулярно удобряя мечту комиксами о похождениях бравого пилота Николаса Норда. Но и в этой жизни, где романтик-подросток стал суровым дядькой-рабочим, завалившим учебу в «лётке», мне снились сны. Снились бескрайние синие океаны, пушистые облака, горящие, сливавшиеся друг с другом огни крупных городов на темной стороне планеты несколько минут до входа в атмосферу, предвкушение встречи с совершенно новым, неизведанным, гигантским миром, из которого брал начало наш недоразвитый вид
Голубая планета сон, пришедший на смену мучившим меня ночным кошмарам. Подарок небес за мой отказ от смерти, награда за все пережитые ломки и перенесенные страдания. Давно забытое ощущение, будто в жизни начинается новая глава, пробудилось с новой силой. Тут, по всем законам сновидений, на самом пике воодушевления, должен был зазвонить будильник, или Сильвия могла бы разбудить меня поцелуем, а то и чем погорячее. Потом мы побрели бы на кухню за дозой крепкого кофе, либо вознесли бы хвалу богам за совпавший выходной и вернулись бы обратно в койку.
Но нет! Я вел корабль дальше, а прекрасные пейзажи матушки-Земли представали перед моим восхищенным взглядом.
Сквозь эйфорию засквозила тревога. Эфемерная материя сновидения дрогнула, проглотив часть времени. Мой собственный голос повторял: «Сильвия, Сильвия» Потом снова был бред и туман, пока сновидение опять не сфокусировалось.
Милая, тебе надо в кресло и пристегнуться! Идем на посадку! Ты успела восстановиться? сказал я.
Может, все не так хорошо, как кажется? Да что не так с этими снами?
Молчание. Наконец динамик зашуршал, женский голос ответил:
Тут, это успевать особо нечего. Сканер говорит, во мне отрава. Какая-то лютая мерзость. Похоже, мне крышка, Айрик.
«Неужели это все тот же кошмар? Самое его начало? Значит, все это время мне снился один, невероятно длинный сон? подумал я, отдалившись, шагнув за пределы ночного сценария