В песне «Морячка», написанной также до войны, рассказывается история девушки, которой моряк хочет подарить свое сердце. Она шутливо отвечает ему, что не знает, где хранить такой подарок: «Он обиделся, наверно, / попрощался кое-как: / шутки девичьей не понял / недогадливый моряк. / И напрасно почтальона / я встречаю у ворот: / ничего моряк не пишет, / даже адреса не шлет. / Мне и горько, и досадно, / и тоска меня взяла, / что не так ему сказала, / что неласкова была. / А еще того досадней, / что на людях и в дому / все зовут меня морячкой, / неизвестно почему».
Стихи, написанные поэтом Исаковским по просьбе композитора и дирижера В. Г. Захарова, использовались и другими композиторами, в том числе В. П. Соловьевым-Седым и А. Я. Лепиным. Наибольшую известность получила мелодия, написанная Л. О. Бакаловым по просьбе певицы Ирмы Яунзем, которая прочла стихи Исаковского в газете во время гастролей на севере. Бакалов написал мелодию и передал ее военному ансамблю, но вскоре началась война, и он забыл об этом. В 1942 году композитор с удивлением услышал свою песню [Бирюков 1984: 217218; Луковников 1975: 5758]. Хотя песня, несомненно, написана в шутливом тоне, ее огромная популярность на фронте объясняется сюжетом. Бойцам она служила напоминанием о том, что дома о них думают, а девушкам советом, что с любимыми нужно прощаться ласково.
Знакомство с предвоенными песнями неизбежно приводит к выводу о том, что представленная в них картина вступала в резкое противоречие с реальностью начала войны. Советские вооруженные силы продемонстрировали неподготовленность к войне. Стремительный разгром врага оказался невозможен. Кадровые чистки среди высшего и среднего командного состава Красной армии привели к дезорганизации в Министерстве обороны, замедлилось, если не вовсе застопорилось развитие новых военных технологий. С другой стороны, в песнях говорилось о человеческих чувствах и отношениях, и в этой части они, пожалуй, отражали реальность гораздо точнее. В конце концов, на фронте и вправду существовала солдатская дружба, а мужчины и женщины действительно тосковали друг по другу, даже если не выдерживали стандартов безупречной верности, воспеваемой в песнях.
Довольно сложно ответить на вопрос, в какой степени слушатели осознавали разрыв между искусством и жизнью. Есть свидетельства, которые доказывают, что в определенных кругах люди отдавали себе отчет в пропагандистском характере этих произведений. Музыковеды и фольклористы окрестили многие песни 1930-х годов как «поденщину», «псевдофольклор» и попросту откровенную пропаганду. Большинство песен 1930-х годов относится к категории «социалистический реализм» так назывался стиль официального советского искусства, принятый в литературе, музыке и живописи и основанный на приоритете общественного над личным, патриотическом национализме, оптимистической оценке настоящего и будущего Страны Советов. Песни также восхваляли героев революции, Гражданской войны и пролетарского труда и были рассчитаны на легкость восприятия широкими массами благодаря простой мелодии, понятному тексту и бодрой интонации.
Многие из этих песен не выдержали испытания военным временем. Возможно, веселость и оптимизм казались неоправданными в суровых военных условиях. Возможно, песни, посвященные героям Гражданской войны, казались устаревшими. А возможно и то, что, получив некоторую свободу выбора, слушатели сделали его в пользу лучших песен.
Помимо рассмотренных выше жанров, были широко распространены и другие разновидности песен, прежде всего народные песни как подлинные, так и специально созданные по их образцу в советское время, а также патриотические песни о партии и ее лидерах. Официальная идеология в значительной степени эксплуатировала символический подтекст народных песен. Кроме того, после войны фольклористы в результате полевых исследований обнаружили, что многие стихийно возникшие песни выросли на почве народных песен различных эпох. Многочисленные примеры использования и адаптации народных песен во время войны приводятся в [Свитова 1985]. Романсы, которые обычно создавались и исполнялись в цыганском стиле, не одобрялись официальными инстанциями во время войны. Их интимный характер, акцент на несчастной любви, кабацкий антураж не могли рассчитывать на поддержку партии и правительства. И все же такие песни были, без сомнения, любимы многими, о чем свидетельствует огромная популярность певца Вадима Козина, наиболее яркого представителя этого стиля в конце 1930-х годов. Независимо от официальной линии, романсы пользовались спросом и звучали и на фронте, и в тылу.
Расцвет патриотических песен пришелся на предвоенное и военное время, их повсеместно исполняли и профессиональные, и самодеятельные певцы, хотя и не всегда с энтузиазмом. Среди патриотических песен главное место занимали оды в честь Коммунистической партии и ее вождей, а также песни, восхвалявшие Отчизну и государство. Популярность отдельных песен этого жанра трудно оценить, поскольку они создавались на заказ, а не стихийно. Эти песни сохранились в песенниках того времени, их предписывалось исполнять в концертах. Например, Вадим Козин включил в свой репертуар песню про день рождения В. И. Ленина, но, несмотря на это, был подвергнут критике на высочайшем уровне за то, что мало исполняет на своих концертах «патриотических песен» [Савченко 1993: 84]. Во время войны некоторые песни о героях прошлого, вызывавших всеобщее восхищение в 1930-е годы, оставались частью популярной культуры. Но, как говорилось выше, новые темы, возникшие в патриотических песнях времен Отечественной войны, заслонили более ранние.
Песни 1930-х годов значительно варьировались по жанру и стилю, были известны самой широкой аудитории и сохранили популярность во время войны, а иногда и после. В военное время авторы заимствовали известные мелодии и адаптировали тексты, чтобы отразить новые темы или развить идеи, заложенные в оригинале. Очевидно, что эти песни глубоко укоренились в сознании. Самые разные люди того поколения поэты или военные искренно любили их и потому пели, переделывали и хотели слышать во время войны.
Блицкриг: песни начала войны
22 июня 1941 года Гитлер без предупреждения напал на Советский Союз, и это нападение во многих отношениях застало страну врасплох, но только не в том, что касается песен: здесь был накоплен большой запас произведений и традиций, который позволял поднять моральный дух нации. Конечно, некоторые песни не соответствовали столь критической ситуации либо музыкальным ладом, либо стихотворным содержанием. Некоторые музыкальные деятели осознали это еще до начала войны. Были предприняты отдельные, негласно санкционированные попытки создать песни, которые будут отвечать потребностям военного времени. Из интервью и мемуаров известно, что даже в период действия советско-германского договора о ненападении население готовили к тому, что война возможна, но она будет победоносной и бескровной. Люди, бывшие к началу войны детьми, вспоминают, что по улицам маршировали военные оркестры, которые помимо других популярных песен исполняли «Если завтра война» и «Любимый город». Вероятность войны не исключалась, но эти бодрые песни внушали населению уверенность, что, даже если разразится война, она очень быстро закончится победой.
Тем не менее люди гораздо лучше осознавали неизбежность войны, чем предполагала власть. Поэт Е. А. Долматовский вспоминал, как большую группу поэтов и композиторов весной 1941 года призвали на месячные военные сборы, хотя многие из них отслужили в армии на Халхин-Голе или в Финляндии. Сборы организовал драматург В. В. Вишневский, тесно связанный с армией; они закончились 15 июня. После возвращения в Москву редактор музыкального отдела Радиокомитета вызвала некоторых участников этих сборов, в том числе самого Долматовского, Лебедева-Кумача и В. М. Гусева. Редактор тихая, милая женщина, музыковед, пользовалась, по словам Долматовского, всеобщим уважением за прямоту. Она посмотрела через толстые стекла очков и невозмутимо спросила: «Не кажется ли вам, что атмосфера меняется и очень скоро начнется война с Германией?» Ее вопрос привел поэтов в замешательство: газеты упорно опровергали подобные слухи, и высказывать такое мнение было опасно. Не дожидаясь ответа, редактор предложила подумать о песнях, которые смогут повести Красную армию в бой ведь «Если завтра война» не подойдет для этого. Она попросила поэтов написать такие песни и принести ей как можно скорее, пообещав, что это останется в тайне, пока не начнется война [Долматовский 1973: 183184].
Эта женщина, имя которой осталось неизвестным, давая подобное задание, выполняла, вне всяких сомнений, указание свыше. Далее Долматовский сообщает, что Лебедев-Кумач отнесся к заданию очень ответственно и сразу приступил к работе над стихами, которые лягут в основу самой известной военной песни «Священная война». Таким образом, накануне войны по крайней мере в некоторых кругах отдавали себе отчет в двусмысленности ситуации. С одной стороны, газеты отрицали неизбежность войны и призывали сохранять спокойствие, при этом подразумевалось, что война, разразись она вдруг, будет короткой и победоносной. С другой стороны, население отправляли в военные лагеря для боевой подготовки, а писателям поручали работать над новыми песнями на военную тему.
Многие композиторы и поэты, безусловно, предчувствовали войну и на ее начало откликнулись своим собственным блицкригом. В первую неделю войны в Союз композиторов, на радио и в газеты хлынул поток новых песен. По оценке историка музыки Б. Шварца, в первые дни войны были написаны и исполнены сотни песен [Schwarz 1983:181]. Президиум Оргкомитета Союза композиторов с 23 июня до 5 июля 1941 года заседал ежедневно, а с 5 июля до 16 июля, когда состоялась расширенная сессия с участием Музфонда, почти каждый день. Затем вплоть до сентября заседания проходили каждые десять-двенадцать дней. Во время ежедневных заседаний в период с 23 июня до 1 июля Президиум заслушал примерно 75 песен и утвердил для исполнения, распространения, публикации и / или трансляции по радио 50. Эти цифры получены мной в результате изучения протоколов заседаний Президиума Оргкомитета Союза композиторов СССР (ССК), хранящихся в Российском государственном архиве литературы и искусства (РГАЛИ. Ф. 2077. Оп. 1. Д. 37). Отбор песен производился очень строго, в соответствии с процедурой прослушивания, утвержденной 26 июня. Президиум принимал к прослушиванию только те песни, которые предварительно одобрил Совет обороны при Союзе композиторов, при этом неизвестно, какое количество песен поступало в Совет обороны. Отказ сопровождался рекомендацией исправить текст или комментарием «текст и музыка не соответствуют друг другу». После доработки песню можно было представить на повторное рассмотрение.
Не вызывает сомнения, что поэты и композиторы сразу включились в процесс создания песен, отражающих военную ситуацию. Чтобы ускорить процесс их утверждения, представители музыкального отдела Комитета по делам искусств, Радиокомитета и музыкального издательства «Музгиз» присутствовали на прослушиваниях, организованных Президиумом (РГАЛИ. Ф. 2077. Оп. 1. Д. 37). 39 июня Блантер представил на рассмотрение мелодию песни «Священная война» (знаменитая версия А. В. Александрова в этих протоколах не упоминается). Появлением музыки Блантера уже на следующий день после объявления войны подтверждается сообщение о том, что поэт Лебедев-Кумач заблаговременно приступил к написанию стихов. Готовая песня получила одобрение, и в первую неделю войны состоялась ее премьера. Несмотря на то, что версия Блантера была рассмотрена первой и 27 июня опубликована издательством «Музгиз», подлинным гимном войны стала и заслужила всеобщее признание другая мелодия, написанная А. В. Александровым, композитором и руководителем Краснознаменного ансамбля песни и пляски Красной Армии, который впоследствии написал музыку для нового гимна Советского Союза. Александров прочитал стихи Лебедева-Кумача 24 июня в газете то ли в «Известиях», то ли в «Красной звезде» (в тот день они звучали и по радио), а на следующий день уже была готова мелодия. 26 июня Краснознаменный ансамбль разучил вместе с другими песнями нового репертуара и эту (Новые песни Красной Армиии. «Правда» от 27.06.1941). Впервые ансамбль исполнил эту песню чуть ли не в тот же день на Белорусском вокзале в Москве, откуда солдаты отправлялись на Западный фронт. Один из участников ансамбля, Ю. А. Емельянов, писал, что уже после первого исполнения песни стало ясно ей суждено стать гимном войны, символом мужества и решимости советских людей:
С первых же тактов песня захватила бойцов. А когда зазвучал второй куплет, в зале наступила абсолютная тишина. Все встали, как во время исполнения гимна. На суровых лицах видны слезы, и это волнение передается исполнителям. У них у всех тоже слезы на глазах Песня утихла, но бойцы потребовали повторения. Вновь и вновь пять раз подряд! пел ансамбль «Священную войну» [Луковников 1975: 1213].
Величественная и размеренная музыка Александрова написана в мажорной тональности, набирая крещендо, внушала слушателям надежду. Стихи Лебедева-Кумача звучали сурово, но торжественно: «Вставай, страна огромная, / вставай на смертный бой / с фашистской силой темною, / с проклятою ордой! / Пусть ярость благородная / вскипает, как волна! / Идет война народная, / священная война! / <> За свет и мир мы боремся, / они за царство тьмы. /<> Пойдем ломить всей силою, / всем сердцем, всей душой / за землю нашу милую, / за наш Союз большой!»
Версия Александрова была напечатана в издательстве «Музгиз» 30 июня тиражом в пять тысяч экземпляров в два раза меньшим, чем версия Блантера. Версия Александрова прозвучала в фильме-концерте в сентябре 1941 года и была записана Краснознаменным ансамблем песни и пляски Красной Армии в 1942 году [Луковников 1975: 9-14; Бирюков 1984: 195; Бирюков 1988: 136138]. Следующая песня Блантера «До свидания, города и хаты» имела больший успех, чем предыдущий опыт композитора. Блантер вспоминал, что 23 июня М. В. Исаковский прочитал ему текст по телефону, и он немедленно начал сочинять мелодию. На следующий день он представил песню в Союз композиторов, который одобрил ее. Ноты были опубликованы в газете «Правда» 29 июня. Другие композиторы также положили текст Исаковского на музыку, среди них И. О. Дунаевский, к тому времени именитый автор музыки для песен и кинофильмов, а также дирижер Ансамбля песни и пляски железнодорожников. Но к этому времени мелодия Блантерауже прижилась. Песня получилась удивительно напевной, в ней мелодия марша сочетается с торжественными словами прощания: «На заре, девчата, выходите / комсомольский провожать отряд. / Вы без нас, девчата, не грустите, / мы с победою придем назад! / Наступил великий час расплаты, / нам вручил оружие народ. / До свиданья, города и хаты, / на заре уходим мы в поход!» [Луковников 1975: 2021; Бирюков 1984: 199200; Бирюков 1988: 142144].
Песня внушает чувства и мысли, которые согласуются с официальной установкой: война будет короткой и победоносной. Несмотря на противоречие между бодрым настроем песни «До свиданья, города и хаты» и реальностью с ее огромными потерями, песня оставалась популярной в течение всей войны и после нее. К ней часто обращались не только бывшие фронтовики, но и послевоенная молодежь. Долговечностью эта песня отличается от судьбы других песен, созданных в первые месяцы войны, что можно объяснить стихами, в которых поэт сумел передать сердечные чувства, испытываемые при прощании. Эта точка зрения будет рассмотрена ниже.
В первые дни войны была создана и «Песня смелых». Поэт Сурков написал первую версию текста во время Финской войны в 1940 году. Когда началась Великая Отечественная война, он переписал текст, сохранив лишь одну фразу, которая стала поговоркой: «Смелого пуля боится, смелого штык не берет» (Песенники 1941 г. из РГБ в Москве: «Оборонные песни», собрание композиторов Архангельска; «За Родину, за Сталина», собрание оборонных песен композиторов Москвы и Ленинграда). Война сравнивается с черной тучей, которая нависла над родиной, а песня поднимает вооруженные силы в бой: «Ринулись ввысь самолеты, / двинулся танковый строй, / с песней стрелковые роты / вышли за Родину в бой. / Песня, крылатая птица, / смелых скликает в поход. / Смелого пуля боится, / смелого штык не берет». Новый текст был опубликован 25 июня в газете «Правда», где его прочитали несколько композиторов, которые вдохновились на создание музыки. Наиболее известна мелодия, написанная В. А. Белым, хотя в песенниках военных лет публиковались и другие варианты. Музыкальная версия Фридриха Монта была опубликована в 1941 году в Архангельске, а мелодию, предложенную Соловьевым-Седым, напечатал «Музгиз». Несмотря на многочисленные варианты, сегодня эту песню в России плохо помнят, если не считать крылатой фразы из первоначального текста Суркова.