Откуда ты узнал о Ночных Всадницах?
Во время боя мне был голос. сказал Лиэслиа. Разумеется, он был некасаем. Но когда я брал Стенающую звезду, мне пришлось взять и его.
Эктиарн промолчал.
Это произошло легко и спокойно, сказал Лиэслиа.
Эльфы бережно и уважительно вложили в ножны клинки, прицепили их к поясам и собирались покинуть тренировочную залу, где обоим было легко и спокойно, и когда эльфы ступили за порог, легкость и спокойствие вослед им воскликнули:
А у нас все по прежнему!
Речь шла о Дикой Охоте, которая всегда по пятам, которая всегда настигает и не должна настичь ни эльфа, ни человека, ни бога да Бог с ними, с богами! Она их, считайте, настигла, и они влились в ее ряды но без Дикой Охоты немыслимы эти спокойствие и легкость, без которых немыслимо само существование эльфийской реальности: все эти окрестности тренировочной залы и обнимающего ее замка, который обнимают его окрестности которые далеко внизу, под ногами Речь шла, как и всегда, о людях, у которых тоже все обстояло по прежнему.
Да, сказал Эктиарн, соглашаясь с вышесказанным; то есть, он мог бы согласиться и сказать так, но он добавил еще и это:
Разумеется, было что-то еще.
Эльф имел в виду, что все сказанное о реальности эльфов, о ее спокойствии и легкости возможно постичь разумом и возможно выразить словом (как можно постичь сложение баллады), лишь выйдя из этой реальности и став меньше ее то есть унизившись и вступив в бой то есть став этой реальности лишним! Причем, либо избыточным лишним, либо тщиться от этой реальности отщипнуть малую пядь и тем самым уменьшить ее Я бы сказал, это как добавить или убавить к книге Экклесиаста, если и для нее есть большее либо меньшее.
Да, сказал Лиэслиа.
Тогда спой мне голосом, который был у тебя во время боя.
Хорошо, учитель.
Поскольку было бы непоправимо вульгарным возвышать себя унижением, как если бы в ладони Лиэслиа все еще оставалась Стенающая Звезда, поскольку Холодное Железо в ладони (если бы оно там оставалось) Эктиарна тоже было готово вслушаться в голос ладони, сжимавшей Стенающую Звезду, эльф пропел всего три строки:
В чашу с вином,
Ласточки, не уроните,
Глины комок.
Показалось, пел эльфийский замок. То есть пела Серая Крепость, сотканная своеволием эльфов из неприступного камня. То есть сам эльф Лиэслиа не пел, но хотел петь, и пела его природа. В которой на равных имели свое место и невыносимо прекрасное, и непоправимо вульгарное и никогда порознь!
Ты полюбишь смертную девушку, сказал ему (и его певчей природе) Эктиарн.
Точнее, так мог бы сказать Господин Лошадей, чтобы почувствовать потребность в смерти, чтобы переступить себя павшего которого переступил ученик чтобы переступить того, кто почти преодолел ученика Точнее, он мог сказать вот так чтобы сказать точнее:
Ты полюбишь смертную Деву, девственную и замужнюю, святую убийцу, которую назовут Ведьмой.
Разве такое возможно? сказал в ответ эльф, для которого было возможно все или почти все.
Ты помнишь наши баллады, сказал в ответ эльф, для которого не было необходимости «помнить», для которого «все» было здесь и сейчас.
Да, когда бы они были прекрасны.
Потом Лиэслиа опять запел но иначе! Как поют чужую, но давно ставшую своей, песню.
Река с водой густою,
Песок в ней как звезда.
Деревья над водою,
Вода бежит всегда.
Потом куплет прервал себя сам. Но лишь затем, чтобы зазвучал следующий. Стремящийся как можно скорее забыть (ибо он не эльф) о песке из Стенающих звезд, устилающий пол тренировочной залы
Там смотрят в листья волны,
Из пены замки там!
Потом Лиэслиа перестал быть куплетом и стал эльфом, которому не было нужды себя допеть. Показалось даже, что Перворожденный (имя которому Серая Крепость) не просто прервал куплет, а прервал именно себя. Причем на плече этого «себя» (и куплета, и крепости) стояли они оба, Лиэслиа и Эктиарн. Перворожденные думали о красоте и, как следствие, думали о Пеннорожденной, и горевали, ибо она была богиней, порассыпавшейся на любови Пеннорожденная! Тем понятней был вдохновляющий и предостерегающий холод минойской бронзы в руке Лиэслиа.
Но не царское это дело, вдохновлять либо пугать!
Впрочем, замок, на плече которого находился пол тренировочной залы, о который в свой черед опирались ноги эльфов, был совершенно с его песней согласен; впрочем, замок молчал, ибо сейчас все решалось, ибо было предопределено! И не только, ибо замок заслушался! Впрочем, и весь мир заслушался, ибо был предопределен и, вместе с тем, ему еще только предстояло быть Таков мир эльфов, в котором все вступало в неразрывную связь в которой все всегда находилось! Но и Лиэслиа, и Эктиарн сейчас были и становились совершенными немного иначе.
У тебя пристрастие к богиням и ведьмам. Почему бы тебе их не исследовать?
Лиэслиа ничего не ответил тем самым на вопрос отвечая!
Ты увидишь грязь и смерть и ты не поверишь в них, поскольку они невозможны, и никакая их реальность не воспрепятствует этой их блистательной невозможности Но свое Первородство ты отдашь за это неверие! мог бы еще сказать Эктиарн, но не сказал, не было в том нужды ибо молчали об этом замок (настоящий, а не тот, который был Серою Крепостью) и ветер, и вода замкового рва, обступившие Серую Крепость, пытающиеся ласкать его ступни и лицо; более того, молчало все царство эльфов.
Ночная Всадница? сказал, так ничего и не сказав, Лиэслиа.
Да, ответил, не отвечая, Эктиарн.
Действительно, они произвели все эти движения губ и смыслов (то есть как бы произвели дожевывание остатков какого-то бессмертия) то есть оно как бы прикоснулись к яду Холодного Железа! Итак, боги и ведьмы, то есть реальность людей, которые есть эльфы Реальность, поедом и ядом Холодного Железа пожирающая ирреальность.
Да, повторил, ничего не повторяя, Эктиарн. Но ты знаешь, что я ничего не знаю. Почему бы тебе не приступить к исследованиям? Ведь ты еще ни разу не был богом.
Царство эльфов, ирреальное царство «без царя в голове» вслушивалось в слова, которые не были произнесены. Которые переступали тишину и истину, которыми и только обучали друг друга Перворожденные
Приходи «завтра», которое не придет, сказал ему потом учитель, который не был учителем. Приходи, когда чужие песни перестанут являться тебе. Поскольку ты их сложишь сам. Ведь в чашу с вином и виной глины комок ласточки очень давно уронили.
Царство, которое без царя в голове, называлось Элд, что на языке людей означало «старый» что могло означать «начавшийся много прежде своего начала»! но об этом в другой раз; даже для людей очевидное им «раз-два-три», после которого замирают «начала» это слишком много! Замирает фигура движения. Останавливаются изменения. Обретает свои телесные очертания душа. Всего этого нечеловечески много. Все еще человек не перекинется в боги, но становится просто человеком. Это и есть смерть-которой-нет, но которая тоже не навсегда.
Конечно же, царство без царя в голове затем и имеет много имен, чтобы хоть одно из них не оказалось убито, Эльфы не присутствовали в нем постоянно (ибо носили его с собой), ибо удалялись в него только тогда, когда не хотели оказаться по какую-либо из сторон горизонта и перекинуться в люди или малые божики поэтому его еще можно назвать царством эльфов, поэтому царство эльфов было «везде» или «всегда», на выбор Которого они не делали никогда!
Неся это царство с собой, Лиэслиа покинул его верхом на коне именем Аодан, что на языке людей означало Разбойник. Имя не соответствовало норову коня, но в какой-то мере сопутствовало его будущим именам, и Лиэслиа сам его « выбрал» уроки Господина Лошадей не прошли даром, ибо даром давались! Выйдя в реальность людей, эльф дал скакуну (то есть тому, кто перескакивает или переступает через истины) полную волю (ибо волей можно придать истине форму), ибо воля выбрала себе эльфа Лиэслиа! только так можно находиться по обе стороны.
Аодан нес эльфа, словно бы заключив с ним договор: оба они были лазутчики Элда, и теперь вокруг них змеились реальностью грани Холодного Железа, но они оба могли разбойничать! На невзыскательный взгляд эльфийские кони не скачут, но скользят, но шаг за шагом, как со ступеньки на ступеньку как солнечный луч, когда он лежит на ступенях и словно бы ступенчат! Вот так переступают эльфийские кони, когда они мчатся в мире богов и людей.
Одновременно с ними (с эльфом и его конем) точно так же мчатся на Восток, на Север, на Запад и на Юг другие Перворожденные лазутчики: Брадхит Широкий Очаг, Далйет Тенистый Лист, Кервален Победитель и Банберн Светлый Ручей, которым их стороны горизонта выпали по жребию! Ибо сейчас эти эльфы несли с собой мудрость определенных вещей, поскольку сейчас их эльфийская мудрость была функциональна и охраняла несомый ими Элд! И только Лиэслиа сам взял себе горизонт (ибо не мог не взять), поскольку сейчас он сам был горизонтом (и по обе стороны от него), и этому горизонту предстояло выдержать на себе взыскующий и расчленяющий взгляд Ночной Всадницы.
Аодан, не знаясь с усталостью и даже как бы перед ней зазнаваясь, все так же скользил по пожухлому зною травы и тенью прибавлялся к тенистым кустам; они уже миновали несколько человеческих хуторов. Когда Лиэслиа наконец различил вдали (то есть выделил, а не расчленил) прохладную зелень небольшой рощи этакого березового хутора! переплетение пространств, переплетение природ средней полосы и степей; где, как не в пограничии, совершаться свершениям? Переплетение природ для имущих настоящее зрение как факел в ночи когда вокруг якобы ясный день: пересекаются оси и параллели птолемеевых (всего лишь трехмерных) глобусов не высекая искр сверхновых звезд, ибо зачем? Все, что вокруг, есть и так! Оба они, эльф и его конь, были хорошо видны Ночной Всаднице.
Аодан, не знаясь с усталостью и даже как бы зазнаваясь перед ней (повторы, старые тела событий, но с новой душой!) готовился (не как блюдо для поедания, но где-то тоже для разжевывания истин!) уже вступить в прохладу или это тень березовой зелени готовилась потеснить его душу? Не только кони, но и вещи эльфов одушевлены и вот тень березовой зелени готовится отщипнуть частицу этого одушевления! Тень готовится попросить себе толику места под солнцем И вот здесь (пока еще тень готовится) Аодан взвился на дыбы!
Аодан заржал. Холодное ржание вознеслось к холодному юго-восточному (сейчас горизонт простирался именно там) небу; Холодное Железо неизбежного грядущего (данного нам сверх ощущений) опять встретилось с Холодной Бронзой пристрастий (то есть воспоминаний о прежних еще человеческих плоти и крови) самого Лиэслиа Но плоть человеческого сердца не успела бы ударить, а в руке эльфа (никогда не касавшейся уздечки, зачем?) уже сам собой сплелся лук, другая рука уже накладывала (почти как накладывают заклятье) стрелу плоть сердца не успела бы ударить, зачем? Неоспоримое (эльфийское) превосходство не в плоти.
И вовремя (впрочем, иначе и быть не могло), ибо из тени берез под копыта коню бросились (вот как бросают просо) несколько темных тварей; вздыбленный скакун (представьте белое лето, Петроград, Медный Всадник) уже продавливал головой небосклон, и в воздухе остро запахло отсутствием запаха жизни твари были темны, но без живой тьмы! Действительно просо, действительно горсть неживой простоты
Когда все течет (или бросается горстью), но мимо, можно просто плыть по течению и НИЧЕГО НЕ ПРЕДПРИНИМАТЬ, и трупы простых тварей просто-напросто проплывут мимо, достаточно подождать когда бы все действительно текло мимо! Аодан, посреди этой бесконечной и мимолетной секунды наконец опустился на передние копыта; лук в руке Лиэслиа рыскнул, стрела оперлась взглядом своего острия о цель и остановила ее стремительность: Твари не растаяли в небытии, но стали отодвинуты в сторону! Узнали свое место, замерли в отдаленном (и навсегда отделенном от эльфа) прыжке. Но на их место заступило другое «сейчас»: в роще гневно билось гордое и храброе сердце ведьмы.
Кусты раздвинулись. пешая Ночная Всадница выступила навстречу эльфу. Березовая роща как бы отступила от нее или отпустила ее, стали видны (ибо стали отделены) ее черты: внешне просто пешая путница в пестрых скоморошьих одеждах или, если присмотреться, в блеклых одеяниях просителя подаяния! Или, если смотреть настоящим зрением, в бликах осенней темной воды в Лебяжьей Канавке итак, кусты раздвинулись и, одушевляемые, расступились Стали видны не только биение гордого сердца и притворные (исключительно внешние) растерянность и робость (как бы возможность себя по пути растерять) от этой негаданной или загаданной встречи, но стала видна (ибо все чувства суть одно) ее речь:
Вижу, ты владеешь простыми чарами, раз уж отпугнул моих псов!
Лиэслиа молча смотрел на ее притворство.
Пусть тебе, сам по себе ты мне не нужен, нужен мне только твой конь, Я оставлю тебе жизнь и даже, пожалуй (сказала как пожаловала!), даже и души твоей не трону; пожалуй, даже и оружие (вдруг кто еще решит обидеть?) оставлю тебе; спешься и ступай своей дорогой, сказала эльфу на вид очень милая и кроткого вида девушка Лиэслиа молча смотрел на ее притворство!
Внешне она близко напоминала (как бы бесконечно приближаясь и не касаясь!Ибо ее скоморошество истаяло, и она перекинулась сама в себя) Орлеанскую Деву, какой ее изображают (или уже изобразили, или еще только будут изображать) на средневековых гравюрах: головка немного склонилась, глаза чуть долу, торжественное платье до пят и средневековый (как бы даже подмигивающий ибо века!) головной убор. Почти скрывающий волосы, и в правой руке нежный (ибо на вид парадный) меч Лиэслиа заглянул за ее притворство!
сказала стрела в его луке, то есть эльф вынул ее и опустил обратно в колчан; то есть лук вместе со стрелой (как же им разлучиться?) опять оказались приторочены к седлу, и только тогда девушка улыбнулась:
Ну что ж!
На деле она ничего не сказала, но ответила! На деле вместо нее заговорило (и принялось все вокруг заговаривать) ее ожерелье (золотые кольца, продетые друг в друга шерочка с машерочкой то есть никакого соперничества, никаких спихиваний друг друга со снежной горки духовных иерархий!), лежащей на высокой груди и только тяжесть золота указывала, что в гордом сердце (на котором лежит ожерелье) присутствует избыток плоти Понимай, не жира и мякоти! Но ее горячая гордая кровь кажется какой-то упрощенной, птолемеево плоской.
Ты тоже владеешь слишком простыми чарами, мог бы ответить ей эльф, но зачем?! То есть что за этим последует? Да и «слишком» не значит «почти», ибо любую гордость следует чтить. Поэтому он подождал и дождался: пешая Всадница взмахнула ( или легко повела, за собой увлекая) мизинцем на левой руке Конечно же, это был отвлекающий маневр.
На эльфе, как и на ведьме, не было никаких доспехов. Даже зеленый шервудский плащ Лиэслиа (ничуть не похожий на полотно, когда-то или когда-нибудь обнаруженное в Турине) был им успешно забыт где-то в Элде и хорошо! Ибо сейчас оказался бы избыточен. Поэтому сейчас Лиэслиа ничем не отличался от эльфа, пребывающего в пути, скользящего меж событий и некасаемого А вот его конь непонятен был разве что слепому! Поэтому этот «слепой» сказал «посмотрим» и взглянул, точнее, попробовал взглянуть:
Ну что ж! сказала ведьма (ибо все еще длилось и повторялось то самое мгновение) и улыбнулась, и взмахнула мизинцем на левой руке Над Перворожденным и над его конем распустилась (почти как апрельский подснежник) и стала на них опускаться (почти как новогодний снег или тополиный пух) ловчая сеть, состоящая из колец белого невесомого золота только слепой проглядел бы такую ее невесомость! И только своевольный вложил бы в нее свою волю. Разумеется, это был отвлекающий маневр.