Зарождался Союз городов, так много принесший потом хлопот правительству, так много принесший пользы и так много истративший бесконтрольно народных денег.
В тот же день государь покинул Москву и отправился в Троице-Сергиеву лавру. Отслужили молебен, приложились к мощам угодника. Архимандрит Товий благословил государя иконой явления Богоматери преподобному Сергию. Икона писана на доске от гроба преподобного. Со времен Алексея Михайловича она сопровождала государей в походах. Его величество повелел отправить икону в Ставку.
Из лавры царская семья вернулась уже не в Петергоф, а в Царское Село.
Непохожая на прошлые года пошла жизнь в Царском Селе. Все было занято войной, все для войны. Повсюду в Царском устраивались госпиталя. Государыня работала в этом направлении не покладая рук. Выдвигались по новой работе новые люди. Говорили о блестяще проведенной мобилизации, что приписывали Сухомлинову и главным образом Лукомскому. Объявленный 3 августа манифест к полякам поднял большие разговоры. Было непонятно, почему такой важный акт издан не от имени государя, а великим князем. Многие видели в этом умаление царской власти. Порицали Сазонова.
Объявление 10 августа Японией войны Германии придало больше уверенности в окончательной победе. Это совпало с первыми хорошими вестями с фронта.
4 и 5 августа наши армии Северо-Западного фронта, 1-я под начальством генерала Ренненкампфа и 2-я генерала Самсонова, под общим управлением командующего фронтом генерала Жилинского, начали наступление на Восточную Пруссию. Делалось это по настойчивой просьбе французов. Надо было оттянуть наступавших на Париж немцев. Армия генерала Ренненкампфа стремительно вторглась в Пруссию и победоносно продвигалась вперед, сметая все на своем пути севернее Мазурских болот. Южнее Ренненкампфа наступал Самсонов, обходя болота с запада. Стали приходить первые радостные вести. Прилетел слух о легендарных подвигах казака Крючкова. Дошли вести об отдельных подвигах гвардейской кавалерии. Конной гвардии ротмистр барон Врангель в конном строю взял неприятельскую батарею.
Но вскоре поползли и нехорошие слухи. В Петербург стали подвозить раненых. Заговорили, что в армии Самсонова что-то нехорошо. Ставка молчала, что увеличивало тревогу. И вот стало известно наконец, что армия Самсонова понесла поражение.
17 августа немцы окружили наши 13-й, 15-й и часть 23-го корпуса и взяли в плен до 90 000 человек. Пропал без вести генерал Самсонов. Говорили, что застрелился. Все эти сведения проникали от раненых и разными путями. Когда же появилось запоздалое сообщение Ставки, ему уже не верили. Над ним смеялись. И пошли разные вздорные сплетни. Стали болтать о какой-то измене генерала Ренненкампфа, стараясь этим объяснить наше поражение. Конечно, это был полный вздор. И уже тогда было заметно странное явление, которое неизменно продолжалось затем всю войну. Всякому вздорному слуху об измене в тылу как-то злорадствовали. Точно, если бы это и была правда, то измена-то вредила нам же, а не кому иному. Точно, если бы это и была правда, то как будто это не был наш позор.
Сильно стали бранить Генеральный штаб и вообще генералов. Бранили Ставку, что та, ради помощи французам, пожертвовала несколькими сотнями тысяч, заведомо зная, что наступление на Восточную Пруссию обречено на неудачу. А те, кто был против войны с Германией, выставляли случившееся как первое доказательство их правоты. Заговорили о записке Дурново[4]. Вернувшийся в Петербург Витте не стеснялся говорить о безумии войны против Германии. Доказывал, что нужно с ней покончить. Это доходило до государя и очень его сердило. Говорили о существовании у нас германофильской партии.
Между тем с юга, из Галиции, шли радостные слухи. Армии Юго-Западного фронта (3-я, под начальством генерала Рузского, 8-я Брусилова, 4-я Зальца и 5-я Плеве) под общим управлением генерала Иванова, начав наступление с 5 по 10 августа, успешно продвигались по Галиции. После упорных боев противник стал отступать. 20 августа был взят Львов. 30-го австро-германская армия уже стала отступать по всему Юго-Западному фронту. Определилась решительная наша победа. Имена генерала Брусилова и Рузского, как главных виновников победы, повторялись всеми. Хорошо говорили о генералах Лечицком, Плеве, Эверте. Овладение искони русскими областями Галиции, откуда упорно изгонялось все русское и откуда насаждалось новое немецкое украинофильство, подняло вновь взрыв патриотизма среди правой интеллигенции. Вновь вспыхнуло недоброжелательство ко всему немецкому. Все немецкое порицалось. Санкт-Петербург был переименован в Петроград. Некоторые стали менять немецкие фамилии на русские. Штюрмер сделался Паниным, хотя все продолжали именовать его Штюрмером.
31 августа приехал в Петроград Распутин. Он, так энергично стоявший против войны, теперь говорил, что, раз ее начали, надо биться до конца, до полной победы. Во дворце им были недовольны, к нему охладели; многие же дельцы, спекулянты, поставщики стали пользоваться им для проведения своих дел. Старец стал приобретать новое значение.
Ввиду предстоящих выездов государя на фронт дворцовый комендант был очень озабочен выработкой состава императорских поездов, выяснением лиц и частей, которые должны сопровождать его величество. Все мы, подчиненные ему начальники отдельных частей, получили задания. Надо было их разработать. Генерал передавал, что число лиц свиты будет минимально. В связи с этим вопросом пошла внутренняя борьба. Естественно, что сопровождать государя хотелось каждому. Государь же дал Воейкову соответствующие указания, которые Воейков не оглашал, но исполнял сугубо. И все обрушились теперь на генерала. Он же был непроницаем, как всегда, и делал свое дело властно.
Относительно моей части была утверждена инструкция, по которой в императорском поезде, «литера Б», будет находиться начальник полковник Спиридович, его помощник и 25 человек младших чинов. Последние в форме. Было указано вообще, что во время войны все мои чины должны нести службу в форме. А так как все младшие чины были запасные нижние чины гвардии, армии и флота, то есть подлежали призыву, то по особому высочайшему повелению их служба во время войны сравнивалась с действительной. Это еще более приподняло дух отряда.
В половине сентября я выехал с генералом Джунковским в Ставку Верховного главнокомандующего для ознакомления с новой обстановкой на случай царских поездок. Генерал же должен был выработать план охраны по железным дорогам, в чем главную роль играл Корпус жандармов. В этих совместных служебных поездках генерал Джунковский, со многими взглядами которого на охрану я совершенно не был согласен, всегда оставался по отношению ко мне самым радушным хозяином его салон-вагона.
Глава 2
1914 год. Ставка Верховного главнокомандующего. Положение на фронте. Первая поездка государя на фронт. Состав свиты. В Ставке с 21 по 23 сентября. Болезнь министра двора. Поездка в Ровно. В лазарете великой княгини Ольги Александровны. Посещение Холма[5] и крепости Осовца. Возвращение в Царское Село. Петербургские слухи и сплетни. Смерть румынского короля. Начало войны с турками. Положение на фронте в первой половине октября. Наша победа. Вторая поездка государя на фронт. Генерал Дубенский и лейб-хирург Федоров. В Минске. В Ставке. Герои Ставки. Лейб-гусары и Конная гвардия. Герои с фронта. Поездка в Холм и Седлец. Государь у раненых. Возвращение в Ставку. Посещение Ровно и Люблина. Государь в крепости Ивангород. Объезд полей сражения и доклад генерала Шварца. Жалобы на шпионство евреев и меры против них. Посещение Гродно и встреча с государыней. Посещение Двинска и возвращение в Царское Село. Смерть от ран князя Олега Константиновича
С начала войны и до августа 1915 года Ставка Верховного главнокомандующего была расположена при железнодорожной станции Барановичи в нескольких верстах от прусской границы в месте расквартирования до войны одной из железнодорожных бригад. Ряды солдатских бараков и офицерских домиков в порядке и просторно раскинулись среди сосновой рощи, соединяемые аккуратными дорожками. Деревянная церковь с колокольней придает поселку уютный вид. За ним тянется довольно густой сосновый лес. Вправо приткнулось полуеврейское местечко Барановичи, со всеми незатейливыми удобствами для солдат, для препровождения свободного времени (до войны).
Вглубь военного расположения от главного пути шла подъездная ветка, на которой жил сам великий князь Николай Николаевич, его брат Петр Николаевич, начальник штаба генерал-майор Янушкевич, генерал-квартирмейстер Данилов и еще несколько состоящих при великом князе лиц. В поезде был вагон-ресторан, где столовались за счет великого князя все жившие в поезде. Невдалеке от главного поезда стоял второй, в котором помещались прочие чины штаба. В бараках расположились канцелярии, а в красивом домике, где жил в мирное время командир бригады, поместилось управление генерал-квартирмейстера.
Для военной охраны Ставки там находился лейб-гвардии Казачий его величества полк, который в войну 1877 года составлял конвой тогдашнего Главнокомандующего великого князя Николая Николаевича-старшего. Для охраны по существу была команда агентов от Петербургского охранного отделения, под началом ротмистра Басова, подчинявшегося коменданту Ставки генерал-майору Саханскому. В само же местечко было командировано довольно много чинов общей полиции для порядка, так что дело охраны можно было считать налаженным хорошо.
Ставка переживала тогда тревожные дни. На нашем Северо-Западном фронте было неблагополучно. В конце августа (8, 9 сентября н. ст.) немцы начали наступление, и, после упорных боев, армия генерала Ренненкампфа была отброшена из Восточной Пруссии и отступила к Неману. 10-го же армия отступила за [реки] Бобр и Нарев. Виновниками поражения считали Ренненкампфа и главнокомандующего Северо-Западным фронтом генерала Жилинского. Последний был сменен и заменен генералом Рузским. Его популярность по Галиции была очень велика. Она к тому же раздувалась либеральной прессой.
Семья Рузских по Киеву считалась на стороне общественности. Но были у генерала и враги, которые критиковали его поведение в Галиции и рассказывали про него всякие гадости.
С назначением Рузского положение на фронте изменилось резко к лучшему. С средины сентября он перешел в наступление и немцы стали отступать по всему фронту. 20 сентября войска 10-й армии взяли с бою Сувалки и продолжали теснить противника к границе. То была большая наша победа. Это совпало с первой поездкой государя на фронт.
20 сентября государь отбыл из Царского Села в Ставку. Его сопровождали ехавшие в одном с ним поезде: министр двора граф Фредерикс, флаг-капитан Нилов, дворцовый комендант генерал Воейков, гофмаршал князь Долгорукий, начальник канцелярии министра двора генерал Мосолов, начальник Военно-походной канцелярии его величества князь Орлов, его помощник полковник Дрентельн, лейб-хирург Федоров и военный министр генерал Сухомлинов. Про последнего говорили, что как ученый специалист и знающий хорошо, по прежним должностям в Киеве, Юго-Западный театр военных действий, он может быть очень полезен при поездке для государя. Комендантом поезда был начальник дворцовой полиции полковник Герарди.
На час же раньше царского поезда шел двойник по внешнему виду, поезд «литера Б». В нем ехали: помощник начальника канцелярии министра двора барон Штакельберг, заведующий отделом печати той же канцелярии Суслов, их небольшая для поездок канцелярия, офицер Конвоя его величества с несколькими казаками для встреч, офицер собственного его величества полка с несколькими солдатами, два фельдъегерских офицера, заведующий царским гаражом господин Кегрес, получивший с войной офицерский чин, два чиновника канцелярии дворцового коменданта, а также начальник охранной агентуры, подведомственной дворцовому коменданту полковник Спиридович[6], с одним из его помощников и с командой из 25 чинов охраны. Комендантом этого поезда был полковник Ратко. Последний вагон нашего поезда составлял остроумно придуманный Кегресом вагон-гараж императорских автомобилей, где помещались и шоферы. Задняя стенка этого вагона при надобности откидывалась и превращалась в сходню, по которой автомобили выходили из вагона и входили в него. По наружному виду этот вагон ничем не отличался от других вагонов поезда.
В 5 часов 30 минут дня 21 сентября императорский поезд плавно подошел к станции Барановичи, где государя встретил Верховный главнокомандующий, после чего поезд был переведен в сосновую рощу, влево от домика генерал-квартирмейстера. Левее, на другом пути, поставили и наш поезд «литера Б». Часовые железнодорожного полка охватили широким кольцом район императорских поездов, поставили пропускные посты от частей дворцового коменданта и обрисовался район, за который отвечал уже наш генерал с подчиненными ему частями. Лил дождь, было холодно. Уныло шумел кругом лес.
Государь с великим князем поехали в автомобиле в церковь. Просторный, барачного типа храм был полон нижних чинов и офицеров. У подъезда государя встретили великие князья Кирилл Владимирович и Петр Николаевич, высшие чины штаба, группа офицеров. Отец Шавельский служил молебен. Впереди иконостаса была видна икона Божией Матери, привезенная из Троице-Сергиевой лавры, о чем говорилось выше. После службы все разъехались по своим помещениям, а вечером государь долго принимал доклад в поезде Верховного главнокомандующего.
На следующий день в 10 часов утра государь один направился к домику генерал-квартирмейстера. У крыльца государя встретил с рапортом дежурный по штабу офицер, а на крыльце генерал Данилов. Там его величество занимался с великим князем, начальником штаба и генералом Даниловым около двух часов. После доклада государь принял приехавшего с фронта генерала Рузского[7] и поздравил его своим генерал-адъютантом, а затем, до завтрака, гулял в лесу.
Вечером, после обеда, собравшись в нашем салон-вагоне, мы делились впечатлениями и новостями. Французы настойчиво просили нашего наступления. В Ставке весьма умеренно расценивали генерала Янушкевича, считали его даже неподходящим к занимаемой должности. О генерале Данилове говорили как о большом работнике, и только. Много толков подняло то обстоятельство, что к государеву докладу утром не был приглашен военный министр Сухомлинов. Того не пожелал великий князь. Ничего хорошего эти раздоры не предвещали. Великий князь продолжал свои интриги против Сухомлинова.
На следующий день с графом Фредериксом произошел легкий удар. Его болезнь во время войны была особенно нежелательна. Теперь он по должности командующего императорской главной квартирой получал особо важное значение. Он мог контрасигнировать[8] любое высочайшее повеление. И занимай эту должность человек здоровый во всех отношениях, многое впоследствии могло бы направиться иначе, чем это произошло. Граф лично понимал, что ему пора на покой, но его почтенная супруга настаивала на сохранении места, дававшего такое исключительное положение. Государь же не хотел удалением графа обижать его. Так все и оставалось по-старому. С новым припадком положение ухудшалось.