Да и в карантин экипаж садился сам, а не под стражей, чем Гешов в своих деловых целях неоднократно пользовался.
Что у вас здесь происходит? начал было Богдан, но, к его удивлению, в канцелярии сидели совсем не те люди, что прежде, а в кабинете капитана был не его старый знакомец, с которым его объединяли многочисленные деловые интересы.
Гешов? мрачно встретил его новый капитан, В неудачный день Вы прибыли!
Что происходит?
Генерал Олиц умер. В городе траур, в порту тоже. Карантинные и таможенные офицеры на прощании с Петром Ивановичем. Процедуры досмотра займут много больше времени.
Олиц? А он что, был в городе?
Вы, похоже, ничего не знаете о происходящем. равнодушно заметил капитан порта.
Что случилось?
В городе была чума, волнения. Чёрный Город жив благодаря ему.
А он тоже от чумы умер?
Нет, апоплексический удар. Большая трагедия для всех нас! капитан горестно покачал головой.
Моя семья живёт в городе, что с ней?
Не знаю. по-прежнему равнодушно отвечал чиновник.
Мне надо к жене и сыну!
Это положительно невозможно. Сначала процедуры, потом карантин
Но, Георгий Петрович всегда
За подобное его и сняли! Адмирал Сенявин был крайне недоволен безобразиями, творившимися в коммерческом порту, вся администрация заменена на военную. Понятно?
Но
Давайте адрес и записку семье, отправлю к ним рассыльного. смягчился капитан порта.
Доктор Мухин, сколько ещё живых в бараке осталось? устало спросил Лущилин.
Всего трое, господин прапорщик. Восемнадцать человек похоронили.
Тяжело Доктор Швецов, который следит за лагерем за ручьём, говорит, что карантин завершается больше заболевших нет. Значит, только эти трое. Кстати, кто ещё жив?
Иона Шипов, он прежде Шепардом звался, из Пантелеевки, Степан Горшков из Нефёдовки, да маленькая Анна Гагарина.
Девочка ещё жива? Чудо! Не думал я, что она так долго продержится
От неё отец Памфилий ни на шаг не отходит. Похоже, выживет!
Чудо! Воистину чудо! По остальным прогнозы есть?
Даст Бог, и Горшков выздоровеет, а вот Шипов не жилец. Сегодня-завтра преставится.
Будем молиться за них
Господин прапорщик, а зараза ещё где замечена?
Не волнуйтесь, Константин Григорьевич нет. Похоже, у нас эпидемия закончилась. Вот в Польше да Венгрии там чума вовсю свирепствует. Всех освободившихся ертаульных в Малопольшу отправляют у Румянцева уже войск не хватает на карантины, в Кракове чёрт знает что творится. А в Империи, вообще, конец света! Армия с карантинами свирепствует. Беженцы десятками тысяч к нам валят. Пришлось Потёмкину за Прутом уже восемнадцать карантинов открыть. Армию в кордоны развернули. Тяжело там, наместник разрывается на Дунай и Таврию.
На замену Олицу-то кого пророчат?
Вроде бы Брюса35, но пока он доедет, пока в должность вступит
М-да А мы что делать будем?
Ну, как, через неделю основной карантин завершится крестьян по домам, ертаульным в Польшу приказ идти, а мы с Вами ещё месяц после завершения болезни тут посидим, себя проверим, да и за местными присмотрим. А что потом будет кто его знает, приказ будем ждать.
Брат Памфилий, ты почто совсем о себе не думаешь? Ведь сколько уже не спишь, да и не ешь почти ничего! Исхудал совсем! Агапий остановил товарища, с которым не общался уже много дней.
А, брат Агапий! Прости! Аннушке совсем нехорошо! Рядом надо быть!
Как же так, брат! Сколько людей вокруг, разве можно всем-то помочь?
Что ты, Агапий! Памфилий ласково улыбнулся, Каждый человек для Господа ценен! Пока ноги меня по земле носят, я должен помогать каждому!
Что же теперь, обязательно каждому помогать?
Каждому! Разве ты просто свои грехи отмаливаешь? Или думаешь, что грех Богом на благодеяние обменивается? Вижу, не думаешь! Сам всем помогаешь!
Но ты же от неё не отходишь вообще!
Видишь, Агапий, тут же душа невинная! Дитя совсем, только на ножки встала. Ей такие испытания! За что так? Матери у неё уже нет, чума её ест За грехи наши! Не свои! Может, за мои грехи, может, за твои Дитя оно же, как Божий дар. Вот у меня сынок был Да и ты мне рассказал про знак Божий, что тебе в Москве явился. В общем, я для себя решил, брат Агапий, что ежели дитя выживет, то, значит, простил меня Бог за грехи мои, понимаешь?
Понимаю Только вот шансов-то у неё нет совсем!
Всё в руках Божьих!
Господин прапорщик! Выжила девочка-то!
Выжила? Лущилин оторопело перекрестился. Господи, твоя воля! Чудо!
Да, оно самое! доктор устало стер пот с лица, Вы́ходил её отец Памфилий! Не отходил ни днём ни ночью и вы́ходил! Всего девятнадцать человек умерло! Справились мы!
Ох, Константин Григорьевич, не устали ли Вы людей хоронить, а?
Что Вы, Елизар Демидыч, работа моя такая, врачебная, людей хоронить! усмехнулся врач, Такое дело, коли человек больной, так вылечить его не всегда выходит. Вот Вы тоже же, солдат, Вам людей в могилу опускать тоже работой вменяется.
Да, только вот устал я хоронить женщин да детей. На войне-то такое нечасто бывает. Выпьете со мной, доктор? Всё же закончилось можно немного.
Давайте! Вот давно спросить хотел, где Вас так всего изранили?
А, это Это я когда в Кабарде с чумой боролся. В одном сельце местные против нас возбудились, а я туда всего с двумя солдатами, да лекарем пришёл спешили очень, да и удачно всё шло, а тут Чудом выжил! Один местный дворянин меня спас, вывез оттуда, да вон отцу Памфилию передал, тот меня и вы́ходил.
И что потом?
Ну, отблагодарили его.
А с деревней-то что? Наказали?
Да нет, я туда потом наведался не было её больше. Видно, моровая язва там похозяйничала. То ли все умерли, то ли разбежались. Да и неинтересно чуму-то мы там победили. Но вот так без поддержки и подготовки я больше в селения не вхожу!
Богдан шёл по мостовой, ведя коня в поводу. Он смотрел на улицы города, который пытался считать родным и на которые именно он навёл смерть. Гешов шёл медленно, страшась увидеть свой дом, а точнее сказать его руины, о которых говорил ему портовый рассыльный.
Вот здесь был дом Ивайло и Райны, здесь Акопа-ювелира, здесь Степана-лесоторговца, здесь Григория, который держал кирпичный заводик Знакомые места изменились, напитались кошмаром произошедшего и уже не вызывали тёплых чувств. Где-то пятая часть домов в городе сильно пострадала, и уже были видны бригады рабочих, разбиравших развалины.
Наконец судовладелец подошёл к своему дому. Его красавец особняк, что он построил для молодой жены, и на который заглядывались все жители города, был сожжён полностью. Чёрные закопчённые стены и провалы окон. Он стоял перед тем местом, что раньше было крыльцом, и молился. Слишком сильный, чтобы плакать, он просто молился. Просил Бога, чтобы его жена и ребёнок были живы, чтобы это всё оказалось лишь ужасным сном.
Потом он подошёл к сохранившемуся дому по соседству и постучал в дверь. На его стук открылось окно наверху, и недовольный голос спросил:
Кого там нелёгкая принесла? Не ведаешь что ли карантин в городе?! Никого не принимаем!
Василий, ты не узнаешь меня? прокричал, задрав голову судовладелец.
Гешов? Ты живой? Я думал, что погиб!
Я был в плавании, потом карантин. Василий, ты не знаешь, где моя семья, что с Ефросиньей?
Ефросинья? Так все умерли! Весь дом вымер! А потом сгорел! Богдан видел своего собеседника, почувствовал паузу в его речи перед последней фразой и разглядел, как забегали его глаза.
Вы сожгли мой дом? прямо спросил он соседа.
Что ты?! Как мы могли! Он сгорел сам! Но там все умерли, все! Оттуда долго не раздавалось ни звука! Сам понимаешь, чума!
Ты, Василий? Как же так, ты был гостем на моей свадьбе?
Что ты знаешь? Ты не видел чумы! Не понимаешь ужаса смерти, которая может взять любого и даже тебя! Уйди! и окно захлопнулось.
Горечь подтупила к горлу Богдана. Он упал на колени, просто захлёбываясь желчью, его рвало на покрытые копотью камни улицы.
Гешов бродил по городу до ночи. За конём он нисколько не следил, и чудо, что тот увязался за хозяином. Наконец, уже в полной темноте, которую разгоняли редкие фонари, он постучался в дверь епископа Автонома. Иерарх жил в небольшом доме, не демонстрируя своё положение. Богдана здесь хорошо знали, тот всегда жертвовал средства на церковные нужды и не раз бывал у иерарха.
Дверь открылась, служитель посмотрел на него и молча отвёл к епископу, будто его давно ждали. Автоном кивнул ему на стул около своего стола в кабинете, закончил что-то писать, перекрестился на иконы и устало спросил:
Давно вернулся?
Сегодня из карантина вышел, Владыка.
Что пришёл?
Покаяться хочу!
В чём? искренне удивился Автоном.
Это я чуму в город привёл, Владыка! Богдан хотел выкрикнуть это, но вышел только сдавленный всхлип.
Что? Автоном посуровел и напрягся, Как ты?
Я! Точно знаю! В карантинном доме все говорят, что заразу притащил турок, который краденые драгоценности Трапезундского паши под видом женских вещей для Замойских в Могилёв вёз. Я привёз турка из Трапезунда. Он как раз тканями, да вещами торговал, только вот подозрителен турок был деньгами сорил, да и Ефросинье он как раз серьги подарил. Я его тайно провёл в город без карантина и досмотра и передал его Симону Сапогу, чтобы тот его в Могилёв доставил.
Того самого турка? епископ неверяще покачал головой.
Точно. Да и слуги его ещё в Трапезунде заболели. Я виноват, больше некому.
Ох, беда! владыка встал из-за стола и заходил по комнате, Как же ты, Богдан?
Деньги мне глаза застили, Владыка! Мне всегда везло
Деньги Вот мог бы и догадаться, что ты слишком азартен, мальчик
Владыка, а моя семья? Может, кто уцелел? Сестра должна была спрятаться в моём доме
Хотел бы я дать тебе надежду, но В городе никого из твоих в живых нет точно, а за город кордоны не выпускали. Трупы закапывали без опознания, часть сожгли, иногда вместе с домами. Если не твои капитаны вывезли
Нет, Владыка Наказывает меня Бог
Сын мой, пути Господни неисповедимы. Чего ты хочешь? Зачем ты пришёл именно ко мне? Хотел бы точно узнать про семью, или чтобы наказали тебя, пошёл бы к коменданту
Не знаю, Владыка. Что делать не знаю. Руки на себя наложить? Всё сам погубил. Жена, сын, сестра, дети её Город, люди столько людей! И я в этом всём виновен! голос его повышался, и последние слова он прокричал.
Руки наложить! Да как у тебя язык повернулся такое сказать! епископ даже зарычал, но сразу же пришёл в себя, Нет, сын мой испытания сии даны тебе, дабы научить тебя, направить тебя Ох, тяжело-то как! Давай-ка, сын мой, помолимся.
Они встали на колени перед иконостасом и молились. Молились долго, истово. Потом без конца говорили. Утро застало за беседой.
Ох, сын мой, что же нам с тобой делать-то? вздохнул епископ.
Я не знаю, Владыка. Пойду, наверное, к коменданту, сдамся. Пусть казнят, есть за что.
Нет. твёрдо сказал Автоном, Не пойдёшь. За свою вину ты муками совести платишь и платить будешь! Казнить тебя, только страдания твои облегчать! А это и есть наказание твоё! Моё слово такое!
А куда же мне идти?
В монастырь? Нет, слишком ты для обители дерзкий. Уезжай, Богдан.
Куда, Владыка? Обратно в Турцию?
Нет. Просто подальше, где у тебя друзей-знакомцев нет. Начни всё заново и попробуй не повторить своих ошибок, сын мой!
Можно, Владыка, последнюю просьбу?
Автоном недоумённо поднял брови.
Не за себя прошу, Владыка! Я хочу своё имущество пустить на помощь пострадавшим от чумы! Моя вина́! Деньги эти прокля́тые, что мне всю жизнь изуродовали! Прошу церковь взять всё под опеку.
Богоугодное это дело, Богдан!
Но это ещё всё, Владыка. У меня брат названный есть, зять мой Ивайло Попов. Пропал он без вести, но верю, что он вернётся. Не может он не вернуться. Он такой!
И что же ты хочешь?
Не могу я оставить Ивайло без всего. Вернётся он, дома нет, родных нет Сохраните для него десятину, прошу!
Благословляю тебя, сын мой!
Глава 3
Мы хоронили Олица. Одного из лучших русских администраторов, отличного военачальника, прекрасного человека и моего друга. Пусть и не очень близкого, но всё-таки друга. Я не успел достойно его наградить за успехи в Прибалтике, где он превратил эти немецкие земли в нормальные российские губернии. Спешили, всё потом, казалось, что время ещё есть, а его-то не было
Пора бы привыкнуть лишаться друзей и соратников, но сердце не хочет смиряться с потерями. Горько. Сколько ещё мог бы сделать Пётр Иванович! После его смерти я получил целую пачку черновиков его проектов по устроению торговли, поселений и землепашества в Прибалтийских и Причерноморских землях. Он думал, думал всё время о благополучии вверенных ему территорий, но не успел свести всё в официальный доклад.
Целый набор идей, которые могли пригодиться и наместникам южных наместничеств, и Земельному, Земледельческому и Горному приказам где ставить новые города и сёла, на какие технологии обращать внимание, какие минералы искать. Умница был генерал-аншеф Олиц, вот и немец по рождению, а русский без малейших сомнений, только о России и думал!
На его смерть Державин написал оду, но она мне не понравилась сухая и тяжёлая вышла, а вот поэма, которую создал уже немолодой капитан Махмудов, служивший под началом Петра Ивановича только в Чёрном Городе, присланная мне адмиралом Сенявиным, просто меня потрясла.
В общем, на траурной церемонии свою «Оду на смерть генерала Олица» читал именно Махмудов, его специально привезли в Петербург. Он оказался действительно талантливым поэтом, но исключительно стеснительным. И только лишь неожиданная смерть столь яркого человека, как Пётр Иванович, заставила тихого капитана, служившего в гарнизоне Чёрного Города, открыть окружающим свои стихи.
Я его обласкал, назвал новым русским пиитом и оказал невозможную, с его точки зрения, честь читать своё творение перед великим множеством слушателей. У Державина появился соперник.
Собственных детей у Олица не было, но был приёмный сын Юрий отпрыск его боевого товарища премьер-майора Монастырёва, погибшего в войне с турками. Юноша учился в Инженерном корпусе, причём числился среди лучших воспитанников. Я пригласил его к себе, мне хотелось хоть как-то почтить память столь талантливого человека, как его приёмный отец, если уж я не успел отблагодарить его живого.
Молодой человек был крупным, высоким, с могучими плечами, очень рассудительным и спокойным. Он был сильно огорчён смертью названного отца и вначале нашей беседы почти не говорил, и явно еле сдерживал слёзы. Олиц и его жена очень любили юношу, а он почти не помнил настоящих родителей, хоть и чтил их память. Хотя и не специально, но я всё-таки заставил Юрия заплакать, когда даровал ему право носить фамилию Монастырёв-Олицин, дабы род столь славного человека не угас.
Я обнял его и пообещал всегда заботиться о потомстве своего верного генерала. Он быстро опомнился, хотя ему явно было очень тоскливо. Юрий ничего не попросил для себя лично, только хлопотал о матери. Конечно, я уверил его в своей полной поддержке вдовы. И только после этого у него отлегло.
Оказалось, что он мечтал об архитектуре. У нас в корпусе существовал кружок молодых зодчих, под руководством прославленного Этьена-Луи Булле36, который там преподавал.
Сложности с воспроизводством своих градостроителей у нас были. Архитектурная школа, наследница Академии художеств, выпускала немногочисленных и откровенно слабых с точки зрения профессии специалистов. Они были скорее художниками, и им требовались долгие годы обучения у опытных мастеров, чтобы уметь построить здание, которое не развалится ещё при постройке. А с мостами всё было ещё хуже, ибо такового строительства у нас почти и не велось, и практиковаться в этом искусстве архитекторам было негде.