МАНУЛ: история одного одиночества - И. Ден

Ден И.

МАНУЛ: история одного одиночества

Одиночество делает тебя заложником собственного «Я». Но при этом развивает личность, если удается принять этот дар как Божий.

И подобно тому, как из всех тел слагается мир совершенное тело, так и из всех причин слагается судьба совершенная причина.

Марк Аврелий.Римский император. 170 г. н. э.

Да будет судьба.

И раскидал Бог планеты по Вселенной.

И стало много испытаний.

И увидел Бог, что это хорошо: день седьмой.

Автор

В жизни всего только два человека могут повлиять на ее исход:

ЧЕЛОВЕК ЗНАНИЙ

Танюш (@angelseyess), ты прости меня за то, что накинул тебе несколько лет и воткнул в зубы сигарету. Ты шикарная, молодая и очень красивая женщина и ведешь чистый образ жизни, но в тот момент, когда я решил «положить» тебя на бумагу, я увидел именно такой образ. Нет никаких сомнений, что наша встреча определена. Ты появилась именно в тот момент, когда я больше всего нуждался в советах и поддержке. Твои профессионализм, чутье и видение выразились в словах, которые в самом прямом смысле вытащили меня с того света, вселили в меня уверенность и надежду. Каждое утро они доставали из меня сомнения, которые я ставил в угол до вечера. Каждое твое слово, каждый твой вывод по аспектам моей жизни были настолько точны, что мне пришлось несколько дней принимать то, что ты сказала. Я не мог поверить, что это моя судьба! Я всегда думал, что это испытание в одни ворота, из которых я раз за разом доставал забитый мяч. Ты настолько точно все определила, что мне не оставалось ничего, кроме того, чтобы перестать ныть, прибить свою задницу к стулу и начать писать. Планеты не врут мы должны прожить именно то, что нам предначертано. И ты, как никто другой, можешь эту правду озвучить самыми точными словами!

ЧЕЛОВЕК ДЕЛА

Лен (@lena_cosma), ты же прекрасно понимаешь, что когда человек пишет книгу и ему на пути попадается другой человек, готовый ее издать,  это судьба. Мы с тобой просидели в кафе сколько? Семь, восемь часов? Обсуждая все подряд. Я мог бы продолжить и до утра, но мозг устал, и билет на поезд поджимал, и, к сожалению, кроме чая у них ничего не было путного: круассаны оказались полнейшим дерьмом, и я не рискнул заказать что-то еще. Но за это время ты смогла разглядеть во мне то, что я обычно скрываю от людей; ты не отступила перед натиском моих странностей, ты дала понять, что эта книга окажется в надежных руках человека, который знает о литературном бизнесе все. И я, как человек исключительно творческий, который ни черта не смыслит в цифрах (хотя считаю я неплохо), доверил тебе полностью все свои переживания. Я благодарю тебя за то, что ты приняла все слова, которые я так тщательно подбирал к каждому эпизоду жизни, которую вынужден проживать. Я благодарен тебе за то, что ты отдаешься своему делу, веришь мне и в то, что моя книга это успех. Общий. Важный. Для меня, для тебя и для тех, кто передумает принимать решение с необратимыми последствиями, а вместо этого продолжит игру, стараясь выбить три семерки. И тогда жизнь начнет иметь хоть какой-то смысл, если не для себя, то для кого-то другого.

Часть первая

Вы когда-нибудь хотели умереть? По-настоящему. Не стараясь испытывать судьбу в поисках случайной смерти, нарочно ввязываясь в драку или переходя дорогу, не озираясь по сторонам. Не думая об этом, как о чем-то, что никогда не случится с вами, а только с другими. Не забывая о своем намерении при первом, даже малозначительном успехе, ошибочно полагая, что вот теперь-то все пойдет как надо. Что жизнь вдруг обретет смысл, станет яркой и значимой если не для вас, то для кого то, кто нуждается в вашем обществе исключительно по меркантильным соображениям. Просыпаясь каждое утро, перед тем, как открыть глаза, встать с постели, умыться и посмотреть внимательно на свое уставшее отражение представлять себе легкую, мгновенную, незаметную для окружающих смерть.

Сделать шаг вперед перед мчащимся поездом или сорокатонным грузовиком, у которого не будет ни малейшего шанса как-то повлиять на решение; застрелиться, повеситься, отравиться. Или вот, к примеру, еще один способ, который привлекает меня больше остальных,  подняться по лестнице на последний этаж высотного дома, откладывая смерть еще на несколько минут и затем, пролетев мимо окон вниз, выбить об асфальт душу из тела, подобно тому как выбивают пыль из ковра.

Теряя смысл жизни, каждый раз я намеренно отгонял желание покончить с собой. Мне казалось, что я сильнее такого на первый взгляд глупого и необдуманного поступка.

В то утро, лежа на диване, укрытый тонким теплым пледом, я снова размечтался о способах своего уничтожения.

Рассечь руки лезвием бритвы или острым ножом и ждать, наблюдая за тем, как багровая кровь, пульсируя, вырывается наружу из поперечных ран уж очень это не интеллигентный способ. И даже если заранее позаботиться о последствиях такого решения и расстелить большой кусок пленки на полу, все равно кому-то придется убирать и меня и за мной, что точно доставит массу неприятных хлопот и оставит долгие отвратительные воспоминания.

А вдруг я передумаю? Что, если я внезапно пойму, что допустил ошибку, и мне необходимо, вопреки всему, жить, а уже поздно у меня останется лишь несколько минут перед тем, как я окончательно потеряю сознание и умру. Что, если все чувства, которые я безвозвратно утратил за сорок лет, снова оживут, мгновенно наполнят меня яркими эмоциями и желанием бороться за жизнь? Нет. Я не готов к такому испытанию. Оно слишком жестоко по отношению к себе. И, к тому же, я ужасно боюсь уколов и порезов. Видели бы вы меня, когда я сдаю кровь! Какой же это позор. Человек умирающий так можно описать мое состояние. Я не чувствую под собой ног, уши закладывает так, что я совсем ничего не слышу; я мог бы читать по губам, но глаза застилает синим, а предметы расплываются, как будто по зрачкам стекают капли дождя. Я много лет уворачиваюсь от необходимости сдать анализы и теперь даже не знаю, что течет по моим венам,  здоровый сапиенс или чем-то зараженный. Впрочем, это уже не важно.

Отбросив такой способ, как неподходящий и более остальных пугающий, я продолжил размышлять.

То и дело слышу, как очередного отчаянного гражданина сняли с моста при попытке Дружище, ну ясное дело, что если ты хочешь убиться не надо никаких попыток. Не надо показывать всем, что тебя надо спасать. Просто прыгай. Но на мосту этого никак не сделать незаметно. А там же как все происходит: начинаются уговоры, просьбы, лживые обещания и решение всех проблем, из-за которых стоишь одной ногой на огромной гайке, а другой уже на воздухе; вертолет «Первого канала» передает на все экраны перекошенную от ужаса происходящего рожу: столько внимания к заблудшей персоне. Оно тебе надо? Вот и мне на черта это надо!? Ну, и есть еще один такой сдерживающий фактор (если короче мысль одна не дает мне покоя): а что, если все-таки конец этой жизни начало следующей? Ну, знаете, как в шахматах, любой ход определяет дальнейшее развитие всей игры. И здесь мне мешает жалость к себе. В следующей жизни я не хочу бояться высоты, достаточно того, что я в этой натерпелся; в следующей жизни я не хочу, чтобы у меня были больные легкие или случился на них рак. Или, что еще хуже, оказаться рыбкой в наказание за свой поступок, и всю свою рыбячью жизнь смотреть на мир через выпуклую линзу аквариума. Тоска смертная. Не-е. Нафиг.

В бандитские девяностые происходило много диких и страшных событий, но в память врезался сюжет из криминальной хроники о том, как мужчина, сидя за рулем «шестисотого», приставил дуло к виску и вышиб себе мозги. Жуткое зрелище. Тогда мне было около пятнадцати, и я недоумевал, зачем стреляться, если у тебя есть такая тачка! Непонимание той смерти надолго закрепилось в моей голове, и, может по этой причине, самоубийство через выстрел в нее для меня неприемлемо. Да и «Мерседеса» у меня нет.

Еще вчера я терпел эту жизнь и готов был проживать ее и дальше. Жизнь, к которой я совсем не приспособлен. Я как будто все делаю не так. Не так веду себя в магазине, стараясь избегать назойливых консультантов, которые настойчиво следят то ли за тем, чтобы я ничего не стащил, то ли за тем, чтобы не упал в обморок от запредельных цен. Не так оцениваю свое время и значимость, отчего люди позволяют себе опаздывать на встречи или отменять их, не предупредив заранее. Не так стою в лифте с соседями молча а должен улыбнуться и завязать пустой разговор, лишь бы заполнить неловкую паузу. А я не люблю говорить ни о чем. Иногда бывает, а я так умею, что как открою рот, как втянусь в разговор, как начну что-то рассказывать, и убедительно так, а потом думаю, ну на кой черт я лезу со своими мыслями в чужие головы?! Они все равно в них не поместятся. И потом жалею почти целый день, что позволил себе заговорить. И теперь, заходя в лифт, я улыбаюсь, и не как раньше широко и очень приветливо,  а так, суховато-натянуто, ну чтобы показать, что я не совсем уж дерьмовый человек и знаю правила приличия. Хотя, если говорить честно, устал я от этих приличий. Если я на самом деле не приличный, зачем мне делать вид, что все совсем не так?

Еще я никак не могу ни привыкнуть, ни избавиться от одной своей странности: когда я вынужден говорить, в этот момент я как будто выхожу из тела, чтобы наблюдать за ним со стороны; я слышу свой непривычно-дурацкий голос, вижу скованность, ужимки, выдающие во мне неуверенность. Я наблюдаю со стороны за этим человеком, управляю его речью, его телом, но мне совсем не нравится результат. И по этой причине я решаю закончить ненавистный диалог как можно быстрее. И нет у меня острой необходимости заполнять тишину разговорами. Лучше уж я уткнусь в книгу, посмотрю кино или погружусь в размышления, чем стану терпеть бессмысленную болтовню. Вот такой вот я человек для всех разный, для себя одинокий.

И я не говорю о какой-то сложной внезапной ситуации. Так происходит со мной каждый день. Я, как турист, который выходит из отеля и попадает в незнакомый город: с широко раскрытыми глазами он идет по улицам, опасаясь свернуть не туда и заблудиться; он сталкивается с людьми, но совсем не понимает их, не понимает, о чем они говорят между собой, и когда задает вопрос на своем языке, они только разводят руками, что-то отвечают, улыбаясь, и проходят дальше. Он протягивает деньги бакалейщику, специально выбирая купюру покрупнее, чтобы тот сам отсчитал сдачу, а не просил на непонятном языке добавить мелочь, потому что свежий круассан стоит на три монеты больше; он задирает голову и с изумлением разглядывает фасады домов и совсем не понимает, что означают все эти надписи на ярких цветных вывесках буквы знакомы, но их последовательность не имеет никакого значения. Он продолжает осторожно идти, потому что любопытно, куда занесет его это короткое дневное путешествие. Каждый день я выхожу из отеля

Повеситься, отравиться или даже поджечь себя слишком больно и долго: корчиться от таблеток, задыхаться, болтаясь в петле, гореть, преодолевая жуткую боль. Нет, нет. Все это не подходит.

Я открыл глаза, швырнул плед в сторону и вскочил с дивана. Я решил, что ждать больше не хочу. Нет никаких сил терпеть эту жизнь. Она затянулась. Я просто устал от того, что в ней нет никакого просвета. Нет надежды на будущее, нет веры в справедливость, нет больше желания любить, потому что любовь приносит только боль от расставания. Я лишился всего, что наполняет нормального человека, который с ожиданием чего-то удивительного просыпается каждое утро.

Я взял лист бумаги, сел за кухонный стол и зажал ручку тремя пальцами: оставалось написать еще только одно письмо.

Я вытер слезу нижней частью ладони: все-таки выкатилась из левого глаза, падла; приложил свои последние строки к стопке уже исписанных листов, которые теперь торчали из внутреннего кармана пиджака, купленного в Амстердаме семь лет назад. Коричневый такой, знаете, с заплатками на локтях. Обожаю его. Вообще у меня мало вещей. То ли от нехватки денег, то ли от переизбытка ума, но те, что есть, использую всегда с какой-то трепетной любовью. Последнее время я одевался строже, чем обычно: уже знакомый пиджак, синяя рубашка, черные брюки и туфли такой внешний вид придает мне внутреннюю силу.

Уверенным движением я повернул ключ в замке: закрыл свою съемную московскую квартиру маленький, но очень уютный уголок, который я хотел бы иметь в личное пользование. Но и этому теперь не суждено сбыться. Не заработал. Не успел. Не смог.

Я вышел на общую лестницу и не торопясь начал подниматься по ступеням наверх: безликий лестничный пролет обычной высотки; шаркающие шаги эхом отлетали на несколько этажей вниз и вверх никто меня сейчас не слышал. Пусто. Тишина. Впрочем, как и всегда в моей жизни.

Я толкнул дверь от себя: возвратная пружина ужасно заскрипела; противный металлический звук, от которого еще больше захотелось исполнить задуманное покончить со всем и навсегда. Звук, похожий на этот мир ржавый, холодный и надменный. Не раздумывая, я подошел к кирпичной перегородке, которая отделяла меня от вечного покоя, и резким движением ноги придал себе ускорение: получилось что-то похожее на прыжок через перекладину, с которым я неплохо справлялся на уроках физкультуры. И вот, наконец, мне пригодился этот навык. Я взмыл в небо как какой-то олимпийский чемпион по прыжкам в высоту; прогнулся, развел руки в стороны, ноги вытянул вперед, голову закинул назад и закрыл глаза. В этот самый миг я почувствовал свободу от всего. И этот миг, как мне казалось, длился вечность. Точно так, как описывают люди, которые пережили приближение смерти все замедлилось, замерло. На лице, залитом солнцем, появилась едва заметная улыбка: я начал свой полет. Шестнадцать этажей, примерно по два с половиной метра каждый вполне достаточно, чтобы наверняка. Тело стремительно набирает скорость. Брюки развиваются, как государственный флаг в праздничный ветреный день; уголки пиджака завернулись внутрь, а рукава раздулись, набрав в себя воздуха. О чем я думал в тот момент? Я думал о том, чтобы все закончилось как можно быстрее; чтобы там, внизу, мне ничего не помешало уйти из этого мира, от которого я бесконечно устал. Чтобы удар о тротуарную плитку, на которую я рассчитывал приземлиться, был сильным и точным, мгновенно разделив тело и душу. Только боль во мне вызывает страх, и я молюсь о том, чтобы не почувствовать ее ни на секунду. И вот только я об этом подумал, как вдруг удар. Такой сильный и глухой. Внутренности разрывает, кости переламываются, и тело отлетает в сторону, гася энергию. Это конец. Конец мне и моим страданиям. Люди подбежали, стоят над искалеченным телом и причитают; кто-то смотрит из чистого любопытства. Смерть, как бы страшна и некрасива не была, вызывает любопытство или даже зависть. Кто их там разберет.