Всё это, включая, разумеется, и завтрак, предстояло хорошенько переварить
Итак, по порядку. Яша хорошо запомнил рассказ Давыдова тот упоминал о потере памяти, которым сопровождался «обмен разумов». От неприятного побочного эффекта удалось довольно быстро избавиться, память целиком возвратилась примерно в течение двух суток. А вот в его, Яши, случае, ничего похожего даже на кратковременную амнезию не было и в помине он отлично помнил всё, что происходило до самой последней секунды, когда Гоппиус дёрнул рубильник. Это, пожалуй, удача не придётся гадать, кто он такой и как здесь оказался
А вот память тела он не унаследовал, как и его предшественник. Тут удивляться, пожалуй, не приходится: если предположить, что память не есть свойство материи человеческого мозга, а духовная эманация (Яше приходилось слышать подобные утверждения от Барченко с Гоппиусом), то она сейчас в 1929-м году, вместе с прочими элементами, составляющими личность Алексея Геннадьевича Симагина, законного владельца этого далеко не молодого тела. Яша порадовался, что запомнил имя, названное Давыдовым вскользь ещё одно, кроме всего прочего, доказательство того, что амнезией он не страдает.
Но тут есть и очевидный минус: в новом мире придётся осваиваться с нуля, и Яше уже сейчас стало понятно, что сделать это будет ох, как нелегко. Пожалуй, обитателю бронзового века было бы проще освоиться в какой-нибудь рязанской деревне незадолго до революции. А что? Большая часть предметов крестьянского обихода изменились не так уж сильно, ну а земля она и есть земля. Здесь же всё, решительно всё непонятно эта внезапно ожившая пластинка, и непроницаемо-чёрные экраны, развешанные в каждой комнате, и почти отсутствие наличных денег Яша долго обшаривал карманы найденной в доме одежды, но вся добыча составила лишь несколько монет из жёлтого металла достоинством в десять рублей. А ещё небольшие твёрдые, тоже, видимо, целлулоидные, карточки размером в полтора раза меньше игральных, уложенные в отделения обнаруженного бумажника. На карточках имелись цепочки цифр, а так же имя и фамилия владельца, выдавленные в незнакомом материале почему-то латинскими буквами.
Может, у них тут уже наступил коммунизм, и люди обходятся без денег? Но нет: во-первых монеты, хоть и в небольшом количестве, но имеются, а во-вторых, на упаковке замороженных блинчиков с мясом, найденных в электрическом леднике, указана цена сто двадцать три рубля. Непомерно много, кстати, получается, что эти монеты не более, чем карманная мелочь
А ещё в доме были книги, но совершенно отсутствовали газеты, причём как свежие (это ещё можно понять, хозяин дома был занят подготовкой к эксперименту), но и старые, хотя бы недельной давности. Зато книг было по настоящему много в комнате, которую Яша опознал, как кабинет, книгами уставлены длинные застеклённые полки, и среди рядов томов он с удивлением обнаружил сотню с лишним томов «Брокгауза и Ефрона». Он даже вытащил один бумага старая, пахнущая пылью и тленом, пожелтевшая и пошедшая кое-где от старости коричневыми пятнами. Не то, что другие, отпечатанные на превосходной мелованной бумаге, многие с яркими, потрясающего качества иллюстрациями.
Книги были аккуратно расставлены по темам Яша довольно быстро разыскал полки техническими справочниками и альбомами, полными превосходных изображений военной техники, в-основном, аэропланов и кораблей. Нашлась и художественная литература целые полки занимали собрания сочинений знакомых авторов Лев Толстой, Вальтер Скотт, Шекспир. Другие были уставлены томиками, изданными на желтоватой, почти газетной бумаге с аляповатыми обложками пролистав одну из них, Яша определил её для себя как развлекательное чтиво фантастического или псевдоисторического жанра. И был изрядно удивлён, обнаружив на обложке одной из книг знакомое лицо Троцкого. Лев Давыдович, одетый в вышитую украинскую рубаху, замахивался маленькой киркой на перепуганного Сталина, пытающегося прикрыться от неминуемой смерти портретом Ленина в золочёной раме. Название книги вгоняло в оторопь: «Стальной лев. Когда нас в бой пошлёт товарищ Троцкий!»
Нашлись и полки с исторической литературой, монографиями и учебниками. На одной из них Яша с удивлением обнаружил неброский том со своим фотографическим портретом на обложке. Быстро пролистал, сунул книгу под мышку и отправился снова на кухню. Голод никак не унимался, а почитать можно и за столом.
Почитать за столом, наслаждаясь обжигающим, удивительно вкусным чаем с привкусом кардамона и гвоздики, ему не дали. Не успел Яша наполнить новую кружку, как за окном раздались громкие отрывистые трели, напоминающие звуки автомобильного клаксона. Он вышел на крыльцо как был, с недоеденным бутербродом в руке. Звуки доносились из-за ворот в кирпичной ограде, выходящей, надо полагать, на улицу посёлка. Ограда была высокой, не меньше двух с половиной метров, и что за ней творится, Яша не видел.
Звуки повторились, потом раздался голос: «Дядь Лёша, это я, Иван! Вы там заснули, что ли?»
«Иван?» Вот и на загадочной пластике высветилось «Иван мал.» Может, это какое-то устройство связи, вроде телефона, только с экраном и неведомый абонент пытался достучаться до него, предупредить о визите? Голос молодой, но наверняка не сын, иначе не позвал бы «Дядя Лёша». Племянник? Просто знакомый?
Гостю, видимо, надоело ждать ответа. На коробочке, установленной на одном из привратных столбов, замигала красная точка и тут же сменилась зелёной. Половинки ворот дрогнули и поползли в стороны. Яша озадаченно крякнул какое-то автоматическое приспособление? Или у гостя имеется ключ, запускающий механизм, управляющий воротами?
Створки тем временем разъехались Яша только теперь обратил внимание, что они опираются на ролики, катящиеся по утопленной в мостовую металлической полосе, на улице мягко зашуршало, и в проём ворот въехало большое авто. Ничего общего с тем, что он привык видеть на улицах Москвы, Берлина или Вены, и даже с тем угловатым агрегатом, что стоит перед домом: низкий, зализанный, изящных очертаний экипаж, похожий на неведомую сплющенную рыбину или ракету; широченные колёса, на блестящей радиаторной решётке красуется незнакомый значок. Ветровое стекло (машина закрытая, с жёстким металлическим верхом) очень сильно скошено назад и тоже выгнуто, и из-за него весело машет рукой молодой человек лет восемнадцати-двадцати.
Мысли, и без того несущиеся карьером, удвоили темп теперь Яша был близок к панике. Вот сейчас гость выйдет из машины, подойдёт и задаст вопрос а что ему отвечать? Продолжать стоять на крыльце и улыбаться с глупым видом? Выкручиваться, отделываться общими фразами, надеясь, что кривая как-нибудь да вывезет? Притвориться больным, попросить заехать в другой раз? Вариант недурён, но что изменится-то до этого самого другого раза?
Решение пришло вдруг, как вспышка магния на полке аппарата фотографа. Амнезия, потеря памяти! Если это сработало в 1929-м году, то почему бы не сработать и здесь, в 2022-м? Сослаться на неудачные последствия эксперимента, показать установку в подвале помнится, Давыдов упомянул, что никому о ней не рассказывал Хуже точно не будет, потому как хуже некуда а вот польза может и получиться, особенно, если под предлогом потери памяти попросить парня помочь «дяде Лёше» вспомнить хотя бы самые необходимые вещи?
Автомобиль мелодично рыкнул, подался задом, заруливая на площадку. Хлопнула, закрываясь, дверка, что-то тонко пискнуло в руке выбравшегося из машины молодого человека в короткой, до пояса, ярко-красной куртке. В руке он держал что-то вроде вещмешка, химически-яркого красного цвета.
Здрасьте, Дядь Лёш! Я тут возвращался из Твери дай, думаю, заверну к вам. Набирал, хотел предупредить, а вы всё не берёте
Он широко улыбнулся, что, впрочем, не скрыло тревожных ноток голоса.
Я уж переживать начал. У вас точно всё хорошо? Может, опять сердце?
Яша кивнул и посторонился, пропуская парня в дом.
Всё, поздно гадать. Теперь как получится.
IV
Чувствительный хлопок сзади по плечу, широкой, как лопата, ладонью в кожаной перчатке. «Приготовиться!» кричит пилот. То есть он должен это крикнуть, но за тарахтеньем мотора и воем воздуха, я ничего не слышу. Отстёгиваю ремни, переваливаюсь через бортик кабины и встаю в рост, хватаюсь за ближайшую стойку, поддерживающую верхнюю плоскость биплана. Марк тоже отстёгивается и изготавливается последовать за мной. Я отрицательно качаю головой рано, места на крыле мало, как и в тесной одноместной кабинке, где мы едва-едва поместились при взлёте. Стоять крайне неудобно согнувшись, уперев одну руку в борт, другой намертво вцепившись в расчалки, чтобы хоть как-то противостоять набегающему потоку. Взгляд на пилота, тот кивает, поднимает левую руку, сжимает и разжимает кулак «Пошёл!» и я, мысленно перекрестившись, отталкиваюсь ногами от крыла и головой вперёд лечу в семисотметровую пропасть, полную прозрачного осеннего воздуха.
Ни о каких «самораскрывающихся» парашютах, как и о вытяжных фалах, которые в больших самолётах пристёгивают перед прыжком карабином к тросику, протянутому под потолком кабины, тут речи нет. Старина У-2 (хотя, какой же старина? Всего два года, как в производстве, последний писк советского авиапрома!) лишён подобных излишеств. Нет и запасного парашюта только тяжеленный, громоздкий тюк импортного американского «Ирвинга» за спиной, да алюминиевая, крашеная в зелёный цвет скоба, которую сжимают мои пальцы.
«Двести двадцать один, двести двадцать два, двести двадцать три пошёл!» Рву на себя скобу. «Ирвинг» не подвёл девять десятков квадратных метров парашютного шёлка с хлопком разворачиваются над головой. Стропы подвесной системы чувствительно рвут за плечи, и я повисаю под куполом, болтая ногами, как это и полагается всякому новичку. Правее и выше виден неспешно удаляющийся биплан, от которого отделяется, летит вниз и через положенное время повисает на стропах ещё одна фигурка это Марк вслед за мной совершает третий в своей жизни прыжок.
У-2 тем временем разворачивается и заходит на посадку. На широком лугу, гордо именующемся лётным полем харьковского аэроклуба его ожидает следующая смена спецкурсантов. А я наслаждаюсь недолгими минутами беззвучно-плавного спуска, любуюсь кучерявящейся по краю поля рощицей, белые крестики планеров у дальнего конца ВВП и грузовичок-буксировщик, с которого к одному из «парителей» тянут трос. Ветерок сегодня слабый, но всё же парашют немного сносит и я, вспомнив полученные инструкции, принимаюсь за дело: осматриваю купол и стропы на предмет перекруток и перехлёстов (слава богу, всё в порядке!) после чего подтягиваю стропы с левой стороны, заставляя парашют скользить прочь от рощи. Приземление на кроны деревьев, пусть даже и такие жиденькие, и неизбежная прогулка в госпиталь совсем не то, чем я хотел бы завершить так хорошо начавшийся день.
Лётное поле набегает под ноги, мелькают полосы скошенной травы. Подтягиваюсь, как учили, на стропах, крепко сжимаю лодыжки и колени, сгибаю ноги и, коснувшись земли старательно, как на бесчисленных тренировках, падаю перекатом на бок. Теперь вскочить, и пока порыв ветра не наполнил купол и не поволок меня по земле, поймать нижнюю стропу и со всей дури подтянуть к себе, потом сгрести в охапку бледно-жёлтой, скользкой на ощупь ткани всё! Можно принять мужественную позу с ладонью, приложенной козырьком к кожаному лётному шлему, и наблюдать, как метрах в ста от меня изготавливается к приземлению Марк Гринберг.
Опять не вернёшься к отбою? спросил Марк. Смотри, в последний раз тебя прикрываю. Взял, понимаешь, манеру шляться по ночам
Не завидуйте так громко, юноша! я поднял палец. И вообще, мы не в коммуне, и отбоя тут нет.
Зато дверь на ночь запирают! не сдавался напарник. И вахтёрша внизу, Нинка чистый цербер, даром, что ещё молодая. С наганом!
Нинку пусть здешние, общежитейские боятся, а нам-то что? Стрелять, что ли, в меня будет, или к Антонычу стучать поедет?
К Антонычу она, конечно, не поедет. рассудительно ответил Марк. Но и дверь после одиннадцати вечера не откроет, ломись хоть до утра. Тебе охота на улице ночевать?
А кто тебе сказал, что я собираюсь ночевать на улице? ухмыльнулся я. Уж найду где, не сомневайся!
По вопросу непоколебимости вахтёрши Нины, действительно, вооружённой старым солдатским наганом в потёртой жёлтой кобуре, у меня имелось своё мнение, но делиться с Марком я им не стал. Воистину, шоколадка московской фабрики «Красный Октябрь» (бывшее товарищество «Эйнемъ») способна делать чудеса Впрочем, злоупотреблять однажды произведённым эффектом я не собирался надо полагать, мы здесь не в последний раз, и добрым отношением с такой важной персоной, как вахтёрша, лучше лишний раз не злоупотреблять. Тем более, что оконную раму в торце коридора второго этажа я ещё час назад подцепил лезвием финки и убедился, что открывается оно свободно, а из окна ничего не стоит дотянуться до железной пожарной лестницы. На второй этаж Нина поднимается редко, нечего ей там делать вот этим путём я и вернусь
В общежитии харьковского авиазавода мы ночевали всякий раз после занятий в аэроклубе и вполне успели там освоиться. Обычно нас привозили в аэроклуб часа в два пополудни; в кузов коммунарского грузовичка кроме спецкурсантов набивалось ещё много народу сотрудники коммуны и вольнонаёмные заводские, кому требовалось по своим делам в город. С утра «АМО» забирал нас прямо от дверей общаги, и тем, кто задерживался, приходилось добираться назад самим, а это без малого двадцать вёрст. Так что опаздывать в любом случае не стоило в противном случае рискуешь попасть в родную коммуну в лучшем случае, к обеду.
Но сейчас подобные соображения мало меня занимали. Я снял со спинки стула выглаженный выходной костюм (утюг пришлось выклянчивать у вахтёрши Нины, а потом греть в кухоньке, на чугунной угольной плите) и стал переодеваться. Натянул старательно вычищенные туфли, прикинул походя, что неплохо было бы договориться с кем-нибудь из постоянных обитателей общежития о том, чтобы держать «сменный гардероб» у них и не таскать каждый раз в Харьков и обратно в вещмешке, вызывая вполне законное недоумение спутников. А приличный, выходной костюм мне необходим светить лишний раз коммунарскую парадку там, куда я собирался сегодня вечером, пожалуй, не стоило. Ничего криминального, разумеется, но раз, другой так ведь можно и примелькаться. А оно мне, спрашивается, надо?
Ну вот, кажется и всё? Зеркала в двухместной, узкой, словно школьный пенал, комнатёнке, куда заселили нас с Марком, разумеется, не было, так что я просто покрутился на месте, пытаясь обозреть себя с кормы. Марк наблюдал за мной с иронической ухмылкой. Я улучил момент, когда он отвернётся, засунул за брючный ремень «браунинг» и вышел в коридор, плотно притворив за собой дверь.
Дело было в костюме, конечно в дорогом, заграничном костюме и такой же дорогой обуви. Во время второй нашей поездки в Харьков мы с Марком пошли после занятий в аэроклубе бродить по центральным улицам города и я тогда заприметил очень приличный магазин, торгующий готовым платьем. Кроме популярных здесь полувоенных френчей, однобортных курток и двубортных жилетов, я обнаружил на витрине и главное нововведение моды второй половины двадцатых годов мужской костюм-тройку "а-ля Принц Уэльский". Английская тонкая шерсть в мелкую полоску, безупречный крой, узкие, прямые брюки чуть ниже щиколотки э-э-э, да что там говорить! Цена по местным меркам была запредельной, но я без колебаний выложил за обновку остатки купюр, вырученных в своё время за николаевские десятки, прикупив вдобавок галстух (так тут говорят!), пару белоснежных сорочек из превосходной бумажной ткани, и три пары носок с нелепыми приспособлением в виде мини-подтяжек, застёгивающихся под коленом. Завершили гардероб элегантные бежево-коричневые туфли на модной резиновой подошве настоящие, из Америки! доверительным полушёпотом сообщил приказчик.