Спасибо. Николаю Ульяновичу привет.
Да, кстати, Пал Григорьевич, Мыртов достал из кармана конверт и протянул Бессонову. Вам от него тоже привет.
Что это?
Не знаю, но майор Васильев считает, вам может быть интересно.
Бес автоматически распечатал конверт, и сердце остановилось На аккуратном листке он увидел каллиграфический бисерный почерк матери. Кровь ударила в лицо. Милые мамины глупости. Она волновалась, хорошо ли он кушает, не беспокоит ли язва и головные боли Странно, но о язве он забыл еще в зиндане, когда его кормили хуже, чем скотину. Если вообще кормили.
Удивило, мама ни разу не обратилась к нему по имени. Только «дорогой», «любимый», «милый сын».
И еще. Отсутствие адресов. О себе всего пару слов. Здоровы, скучаем, беспокоимся. Это она о себе с сестрой. Зная мамин характер и ее трепетное отношение к деталям, Бес понял: писано быстро, ему, но с учетом того, что письмо могло попасть в чужие руки.
И, главное, писано с воли. Как ни странно, больше почерка его убедил запах. Неуловимый, родной мамин запах и ее любимых духов «La Violette Pourpre». Чудо, как он мог сохраниться, ведь письмо наверняка прошло не одни руки. Бессонов с благодарностью подумал о всех тех людях, которые наверняка рисковали жизнью, но добыли и доставили ему эту дорогую весточку.
Что еще понял Бессонов, что для НКВД он Оболенский. Или нет? Ну, взял письмо, думал ему, а оказалось нет. Не похоже, что этим письмом Васильев хотел его скомпрометировать. Зачем? Он и так со всеми потрохами их. И снова Бес поймал себя на мысли, что не «мы», а «я» и «они» При желании могли расстрелять за первую вылазку Не расстреляли, не закрыли, более того, спасли
Эти мысли вихрем пролетели в голове.
Как?! он повернулся к Мыртову.
Извините, не уполномочен.
На этом и расстались.
Что случилось? Хренов оглянулся на Мыртова. На тебе лица нет.
Все в порядке, Алексей Михайлович.
Бессонов спрятал письмо в карман и оглянулся на командира полка. Тот в это время о чем-то горячо спорил с пилотом. Работающий на холостых мотор доносил только обрывки: «приказ» «трибунал» «не могу» и, наконец, «вали как на мертвого, я приказал»
Взлетели. Даже Бес в кромешной темноте ориентировался с трудом. По тому, как пилот нашел новое место дислокации и посадил самолет, чувствовалось, что работал настоящий профессионал. Он повернулся к пассажиру и спросил:
Похоже, нас не ждали. Что дальше?
Сейчас, Бессонов сбросил лямки парашюта и спрыгнул на землю.
Сейчас не получится Пятнадцать минут, крикнул пилот и провел ребром ладони себе по горлу.
«Должен же кто-то отреагировать, думал Бес, вглядываясь в кромешную темень. Кажется, огонек»
Вдруг из темноты послышался сонный окрик:
Стой, кто идет! Пароль!
Свои. Я Бес.
Здравия желаю, товарищ командир. Положим, это не пароль, но стрелять не буду. Что надо?
«Как повезло, что на посту стоял кто-то из полковых», подумал Бессонов. Поэтому ответил без лукавства:
Где можно увидеть Александру Васильевну?
Шурку? Она спит давно Вон видите огонек? Там их блиндаж. Вы за ней, что ли?
За ней за ней, повторил Бессонов и поспешил в указанном направлении. На ходу стал придумывать, что сказать
Зашел в блиндаж. На столе коптит лампадка из гильзы. Четверо нар На них не очень одетые и по причине жары не очень укрытые четыре женщины. Он старался не смотреть и, скорее, не узнал, а почувствовал, где она. Подошел, взял осторожно за руку. Она вздрогнула и открыла глаза.
Ты?!
Я, Саша, я
Она обвила руками его шею и осыпала лицо горячими поцелуями.
Как? Откуда? зашептала она.
Я на минутку. Пролетом
Женщины проснулись, прикрылись простынями и с нескрываемым любопытством уставились на Шурку и ее гостя.
Выйдем, смущенно предложил Бессонов.
Я сейчас, ответила девушка, хватая юбку и гимнастерку.
Да мы и не слушаем Больно надо, вслед выходящим разочарованно пробубнили соседки.
Меня прикомандировали на завод. Летчиком-испытателем. Полетели со мной
Лицо Шурки застыло, улыбка погасла.
Не гони лошадей, Пал Григорьевич, вдруг очень официально ответила она. Как ты себе это представляешь? Если в темноте не видишь, у меня на лацканах петлицы. И, главное, в каком качестве?
Жены, неожиданно для себя самого выпалил Бессонов.
Пэпэже? уже холодно поинтересовалась она.
Что это?
Походно-полевая жена, разъяснила для непонятливых Александра.
Зачем вы ты так? Я имею честь предложить вам тебе руку и сердце.
Он замолчал. Молчала и она. Он всматривался в ее лицо и пытался угадать ее мысли.
Ты даже не сказал, любишь ли
Зачем слова? Для меня воздух пропал, солнце погасло, когда вы ты уехала. Люблю больше жизни и прошу быть моей женой.
Умеешь ты, Паша, выбирать время Знай, люб ты мне. Пойду за тобой, куда скажешь, но только после победы. Не сердись, не могу я строить свое персональное счастье, когда столько горя вокруг. Слышу, мотор тарахтит, ждут тебя, пойдем, любимый, провожу.
У самолета она еще раз поцеловала Беса и, как заклятье, проговорила:
Только попробуй мне погибнуть!
Оно стоило того? прокричал летчик, пока Бес мостился на свое место.
Стоило, брат, стоило И знай, я твой должник.
Утро Бес встречал на заводском аэродроме, где с небольшими перерывами провел три месяца.
* * *
Первое, что поразило в Саратове, это масштабы завода. Огромные, просто циклопические цеха. Несмотря на следы недавних бомбардировок и раннее утро, жизнь там кипела. Сновали люди, дымили трубы, где-то ухал молот, визжали металлорежущие станки, летели искры сварки и, о чудо, из огромных ворот группа рабочих выкатывала блестящий, свежевыкрашенный «Як».
Засмотревшись на самолет, Бессонов обратил внимание на рабочих. Почему такие мелкие? Господи, да это же дети! Точнее, подростки. И даже из кабины торчала голова пацана лет шестнадцати. Звонким, но уже ломающимся голосом он командовал маленьким отрядом тяни-толкаев. И это была не игра, а работа.
Что еще поразило Беса, так это обилие платков среди рабочих. Такое впечатление, что он попал на ткацкое предприятие. Независимо от пола и возраста у всех на плече противогазная сумка.
Извини, товарищ Бессонов, но мне надо доложить о выполнении задания
Только сейчас Бес вспомнил о пилоте, который тактично мялся у хвоста самолета и ждал, пока тот обратит на него внимание. Наконец рассмотрел. Русоволосый, коренастый крепыш лет тридцати был одет в коричневую летную куртку, синие бриджи и блестящие хромовые сапоги, голенища которых по особому шику смяты в гармошку.