На-ка, соколик, отведай. А то что-то тебя сегодня не узнать.
Из кружки пахнуло чесноком, смородиновым листом и чем-то ещё, от чего у Родиона закололо под ушами, а из-под языка хлынули два фонтана слюны. Заглянул в кружку. В прозрачном, чуть розоватом рассоле плавали прожилки от помидоров, на дне дольки чеснока и горошины перца. Тимофей, звучно глотая, одолел свою кружку, стукнул ею о стойку, выдохнул, промакнул рукавом усы и бороду. Приложился и Родион. Жадно втягивая в себя прохладную, сладковато-солёную жидкость, он вдруг почувствовал, как с каждым глотком становятся легче его ноги и голова, как спина наполняется силой и твёрдостью, как перестаёт дрожать рука, сжимающая кружку. Допил и, продолжая стоять с кружкой в руке, прислушивался к оживающему своему телу. Как будто и не было вовсе вчерашних возлияний и сегодняшней головной боли, как будто неспешно, в среднем темпе, пробежал он только что, как в юности, любимую свою дистанцию на лыжах и стоял, восстанавливая дыхание и упиваясь наполняющей тело бодростью.
Ты глянь, глянь, Мотька, радовался Тимофей, показывая на него пальцем, ожил хлопчик-то! Огонь в глазах, что у Разбойника, жеребчика нашего! А вот мы его сейчас замест коня в санки запряжём, прокатимся с ветерком!
Родион потряс головой: не болит ли ещё? Нет, не болела. В лёгком недоумении вернул он кружку Матрёне.
Ну вы даёте, Матрёна Власовна! Это что ж за рассол? Это ж чудо какое-то!
Секреты местной кухни, ответила польщённая Матрёна, Я ж тебе ещё вчера сказала: ещё не то отведаешь.
А у нас тут кругом чудеса, вмешался Тимофей, начиная с самого воздуха, говорил же тебе. То показаться чего может, а то вдруг без видимой причины из болезного здоровым, как бык, становишься. Ну, пойдём инструмент получать. Ознакомлю тебя с фронтом работ.
Обед сегодня попозже будет. К пол-третьему подходите, крикнула вослед Матрёна.
Вышли на улицу. Тимофей вытащил из сарая снегоуборочную лопату-движок, вручил Родиону.
Начинай с заднего двора. Закончишь на парадный перейдёшь. Я сейчас по хозяйству управлюсь, после обеда тебе подсоблю. Снежку на весь день хватит, только поспевай. Вечером Мотька баньку нам сообразит.
Весь день, не чувствуя усталости, как заведённый лопатил Родион снег. К обеду снегопад прекратился, небо очистилось, придавил морозец. К сумеркам работа была закончена. После работы, помывшись в тесноватой, но добротной, по белому, русской бане с крутым паром и валянием в снегу, сидел он в тёплом предбаннике. Чистое, выданное Матрёной бельё ласкало приятно уставшее, сохнущее тело, потрескивали в печке дрова. Напротив, через небольшой столик, вальяжно развалился на маленьком старом диванчике Тимофей. Курили.
Ужинать пойдём в буфет, Родька? Али, может, тут посидим?
В буфет что-то не очень хочется, подустал. Да и борща матрёнина в обед хорошо отхватил, до сих пор не проголодался. Давай здесь перекусим, если можно.
А чё ж не можно то? Сей же час и сообразим.
Он накинул на исподнее ватник, сунул ноги в валенки, вышел. Через пять минут вернулся, держа в охапке газетный свёрток. На столе, на газете появился шматок сала, несколько солёных огурцов, полбуханки ржаного хлеба, бутыль с квасом и небольшой шкалик самогона. Достал из кармана две стопки, со стуком поставил на стол.
Ну вот, посидим рядком, поговорим ладком. После работы, да после баньки дело совершенно необходимое.
Тимофей крупными кусками нарезал хлеб и сало, наполнил стопки. Выпили, хрустнули огурцами.
С глазом-то что совершилось? спросил Тимофей.
Левый глаз у Родиона ещё в детстве был повреждён, чуть косил и был немного замутнён.
Это, пацанами ещё, боезаряды делали из карбида, в бутылках, взрывали в костре. Осколок стеклянный прилетел.
Бывает. Сам мальцом чего только не творил. Ну, не всякое увечье беда. Из иного можно и выгоду себе сотворить.
Это какую ж выгоду? В армию только что не взяли, вот и вся выгода.
Погодь ещё, какие твои годы. Ты ж ещё и полжизни не отмахал. Будет ещё выгода, уж поверь.
Тимофей встал, подкинул в печку дров.
Подкочегарим малость. Мотька ещё пойдёт, как на кухне закончит. Я вот гляжу на тебя, Родька, сказал он, возвращаясь к столу, больно плечами статен. Занимался чем?
А то.
И чем же?
Шахматами.
А серьёзно?
С каких же это пор ты, Тимоха, серьёзным стал? Тебя о чём ни спросишь, всё шутишь да темнишь.
Я темню? Тимофей поднял брови, Да что ты Родя! Шутить люблю, это верно. Весёлым уродился. А темнить, когда ж я темнил? Что ты? Всё как на духу говорю. Если ты про бабу, что в темноте к тебе приходила, так откуда ж я знаю. Кроме Мотьки и подумать не на кого. Она, сам видал, на кухне что творит. Та ещё ведьма. Так и тут, поди, глаз тебе затуманила, красавицей обернулась, Тимоха хохотнул, и добавил уже серьёзно: Нету здесь других баб, Родя, и не было никогда. Истинно говорю.
Ладно, проехали, Родион махнул рукой, Плавал я. Кандидата в мастера защитил в семнадцать лет, по подводному плаванию на средние дистанции. На всесоюзных выступал. А так ещё лыжи, велосипед. И шахматы люблю, тут ты зря не поверил. Сам-то не играешь?
В шахматы как-то не-е, скучно больно. У нас тут всё больше картишки да домино. А то, что плаваешь, это хорошо. В жизни может очень пригодится. Да, чуть не забыл, Иваныч тут тебе зарплату оставил, велел передать, как закончишь.
Он протянул руку к висящему на крючке ватнику, пошарил в кармане, положил на стол три мятые одинаковые купюры. Родион взял одну в руки, удивлённо вгляделся, разглаживая. В тусклом свете лампочки, на небольшой тёмно- красной купюре с надписью: Десять рублей высвечивался профиль вождя мирового пролетариата.
Это что такое? недоумённо спросил Родион.
Как что? Деньги, нешто не видишь? Три червонца тебе обломилось, славно сегодня поработал.
Так их уж лет семь, как отменили.
Ну, не знаю. Где, может, и отменили, а у нас только такие в обороте, других не водится.
У вас что, тут советской власти нету вовсе?
Как же нету? А Иваныч чем тебе не власть? Самая что ни наесть советская. Натуральный, по понятию, коммуняка, идейный. Только одичал малость за время службы в столь отдалённых местах. И деньги у тебя в руках нешто царские? А вообще, скажу я тебе, вся власть здесь это он, другой у нас нету. Он тут и батька, и хозяин, и царь. Милиция сюда не захаживает, равно и ревизоры. Живи, наслаждайся.
А сам-то он у себя сейчас? спросил Родион, разглядывая червонцы.
Не-е. Умотал куда-то спозаранку. Выгнал снегоход свой, солярки в бак плюхнул и улетел.
А далеко ли уехал? И надолго?
А пёс его знает. Разве ж он докладывает. Может на метеостанцию сквозанул, а может по своим околоткам. У него тут заимки на сотню вёрст окрест, самострелы да ловушки на зверя, кормушки лосиные. Бывает по-всякому. То и дня не проходит вертается, а то и на неделю пропадёт. А то в своей каморе целый день, запершись, просидит, как сыч. А ты, если про деньги, то напрасно тревожишься. Ты знаешь, сколько таких красненьких ты к осени заработаешь? Он богатенький и не жмот. А домой засобираешься, подойдёшь до него, он тебе на доллары, поменяет, а если хошь, то и на золото. Это для него не закавыка. Говорю ж тебе большой начальник. Настоящий начальник. Государь!
Тимофей сжал кулак, потряс им в воздухе, стукнул по столу.
Если что сказал, то так оно и будет. Слову своему хозяин и большой души человек. А фамилия у его знаешь какая? Пуп, произнёс, округлив глаза и, сделав сдавленный смехом длинный выдох, захохотал, Да-да, так и есть, Пуп! Хохол, откуда-то с под Полтавы родом, а сюда попал с Тамбовщины, как и я, как и весь народ в Красных Ёлках. Ну-ка, давай-ка по маленькой, да по сальцу врежем!
Тимофей налил в стопки, выпили, аппетитно закусили мороженным чесночным салом, запили квасом. Родион, жуя, соображал, о чём спросить дальше. Чем больше Тимоха отвечал на его вопросы, тем больше у него возникало новых.
Как же он по стольку дней на работе не бывает? Он же начальник станции. Кто ж движением поездов руководит? А если, к примеру, происшествие чрезвычайное? Кто ответит?
А где ж ты их видел тут, поезда-то, окромя того, на коем сам приехал? Считай, тебе повезло.
Вот так станция! Стало быть, и поезда здесь не ходят?
Ну не то, чтобы совсем. Один то точно ходит, когда надо. А так, на кой они здесь? Ну сам подумай, кто ж сюда поедет? Станция тупиковая. Раньше тут лагерей тьма тьмущая была, система Краслаг называлась, слыхал, может? Вот арестантов сюда и возили. А теперь кому тут что надо? Все на юг едут, а тут, как ни крути, север.
А как же я домой-то поеду? На чём?
Тю-ю! Нашёл о чём думать! Тебе раньше осени возвращаться не свет. Тебя там друзья твои ждут с деньгами, а у тебя их нет, и нескоро ещё будут. А летом тут самая работа. Разживёшься хорошенько, чтоб не только на долги, но и на женитьбу хватило, и поплывёшь домой белым лебедем. На чём? Ну, я ж тебе говорил: один-то поезд ходит. А тебе сколько ж их надо-то?
И как же часто он ходит? Расписание у него есть?
Как начальник закажет, так и приходит, минута в минуту. Да ты поживи сперва, отдохни от суеты, глядишь, и домой не захочется. Я вот, например, уж лет тридцать, как здесь. Ни разу ещё никуда не хотелось.
Jedem das Seine, невесело сумничал Родион.
Чаво, чаво? не понял Тимофей, Ругаешься что ли?
Да что ты, Тимоха. Немецких философов цитирую. Это о том, что ты к такой жизни привычный, лучшей ты, видать, и не знавал. А я человек городской. Мне без цивилизации тяжко придётся. Интернет то у вас есть?
Тимоха нахмурил брови.
Это дизель что ли? А то как? Лампочка у тебя над головой от чего горит?
И то правда, грустно улыбнулся Родион, глядя на лампочку.
Тимофей вытащил из кармана ватника пачку Беломорканала, положил на стол. Закурили.
Сам-то как сюда попал? Тоже этим поездом приехал? спросил после недолгого молчания Родион.
Не-е, совсем другим путём. Это долгая история. Беглый я, Тимофей сделал паузу, словно вспоминая что-то, затянулся, выпустил облако.
С тех самых лагерей системы Краслаг что ли? спросил Родион.
Да нет, оттуда мало кто бегал, и недалёко. Я с Красных Ёлок. Там раньше спецпоселение было. Родителей в тридцатом раскулачили, выслали из России сюда, на бережок, лес валить. Мне тогда пятнадцать лет было. Отец с маманей в первые же годы померли. Ох, и хлебнул я тогда. Сначала землянка, потом барак, с шестнадцати лет на лесоповале. В сорок четвёртом на фронт стали брать. Подумал я тогда: всю жизнь каторга безо всякой вины, а теперь в награду под пули бросят. Не-е, родимые, хрен вы угадали. Да и дал дёру в начале лета, пока тайга грела да кормила. Таких, как я, особо не искали, с собаками по следу не шли. Если б вышел на посёлок какой, там бы наверняка прибрали, обратно вернули. Но я не вышел. Две недели блудил по тайге, как волкам на обед не угодил, не знаю. Летом-то и у них есть, что пожрать. Истощал совсем, распух весь от комара и гнуса, свалился. Тут меня Иваныч и подобрал. С тех пор и служу ему верой и правдой. После войны беглых спецпоселенцев амнистировали, а после и вовсе всем вольную дали. Только мне идти некуда было. Здесь мой дом, другого нет. Здесь моя воля.
Помолчали немного, задумались, каждый о своём. Откуда-то издалека донёсся волчий вой. Залаял во дворе Волчок.
Ишь, разгулялись, ети их в душу, проворчал Тимофей, В стаи сбиваются. Ночь тихая, лунявая, то, что им надо.
Много их здесь?
Хватает. Скольких собак сожрали на моём веку. Но во двор редко заходят, рядом шастают. Отстреливаем, когда доведётся. Мотька, и та нескольких шлёпнула.
А как Матрёна тут оказалась, не поведаешь?
Да, почитай, так же, как и я. Она тоже с Тамбовщины, с соседнего села. Их ещё до нас на Илеть пригнали. А сюда она ещё задолго до меня попала. Совсем девчонкой малой была, сирота. Иваныч её у другого спецпосёлка подобрал, Пронино называлось. Теперь его нет уже, вымерли, поразъехались. Одни пеньки остались.
И что ж, так тридцать лет в таком составе и жили?
Ну, что ты. За тридцать лет разные люди были, кто куда подевались. Рассказывать ночи не хватит. А мы вот по сей день живём, службу тащим. Но много народу никогда не было, начальник этого не любит.
Что ж сам-то к Матрёне не подъезжал? с улыбкой спросил Родион.
Ну, это вопрос личного карахтера, насупился Тимофей, посторонним входу нема.
Да я чё, я ж просто спросил, Родион улыбнулся, Не хочешь, не отвечай.
Так Было кой чего, помолчав, продолжил Тимофей, Давно ещё. Да видно не пара мы, не сошлись карахтерами. А тебе вот и карты в руки, добавил, вновь повеселев.
Не-е, дружище, не могу. Года у нас разные. И весовые категории. Да и невеста меня дома ждёт, ты ж знаешь. Ворон тогда, за столом, всю мою подноготную вывернул.
Невеста это хорошо. А что ж тогда на ту ночную бабу запал? лукаво улыбаясь, спросил Тимофей, Ту, что привиделась-то? Нешто я не видел, с каким интересом ты про неё обспрашивал. Враз про невесту забыл.
Это ты ошибаешься. А что спрашивал, так как же не спросить. Загадочно ведь.
Тимофей усмехнулся, подошёл к печке, подкинул пару поленьев.
А вот, кстати, про ворона рассказал бы, Тимоха, что за птица такая.
А что про него рассказывать. Птица, да и птица. Только умная шибко, да болтать умеет. На меня, когда я в бегах погибал, он Иваныча навёл. Да и потом ещё не раз из тайги выводил. С ним не пропадёшь. Но много о нём я не знаю, сам бы хотел. Он почти завсегда с Иванычем. Или улетает куда по своим вороньим делам. С нами не якшается.
Удивляет не то, что он болтает, а то, что он болтает. Для птичьей болтовни в ней слишком много смысла. И другое. Ты когда-нибудь видел, Тимофей, чтобы птица так пила? Ну, известны случаи, петухи винных ягод наклюются, потом буянят. Но он же самогонку хлещет, как сапожник, стаканами. И даже не крякнет. И хоть бы хрен ему ни в одном глазу.
Это да, согласился Тимофей, Не могу возражать. Тут Иваныча рука чувствуется. Знать, это он его таким штукам обучил. Ты знаешь, по скольку они живут, вороны-то? Я слыхал, вроде как по триста лет и более. За такое время и зайца можно научить спички зажигать. Но зайцы мало живут, а ему уж, поди, сто лет в обед.
Родион криво усмехнулся, мотнул головой.
Железная у тебя, брат, логика. Дивлюсь я, как легко, без напряг, находишь ты объяснения для вещей, собственно, необъяснимых. Голову не греешь.
Всё правильно. На кой её греть. Она у меня одна. И ты не грей, Родька, мой тебе совет. Проще жить будет, легче. Давай-ка лучше ещё по половинке, чтобы на посошок осталось. А то Мотька скоро погонит.
Ещё раз приложились, доели хлеб и сало, допили квас.
А что за метеостанция здесь, Тимофей, про которую ты упоминал? Далеко она?
Вёрст семь будет на закат, махнул рукой в направлении запада, В хорошую погоду её отсель видать. Там вышка такая есть, с шестом выдвижным, на ней всякие ветромеры болтаются. Вот её видать. Погоду выведывает для Иваныча, ему это надо. Без погоды ему никак. Тут ведь такие бураны бывают, коль далеко в тайге застигнут, загинешь без следа, верное дело.
Много ль там народу работает?
Да откуда ж там народ. Один там и есть, бобыль какой-то. Он там работает, там и живёт всегда. Иваныч его снабжает. Мотается туда зимой на своей танкетке, летом на коне.
Весёлый, видать, дядька, если всё время один там живёт, без смены.
А нам какая нужда до него? Главное дело нам весело. С тобой вот и выпить, и поговорить. Не заметишь, как и вечер прошёл. А то всё с Мотькой в дурака да в домино.
Да уж, у нас-то весело, вздохнул Родион.
Из-за двери раздался скрип шагов по снегу. Постучались громко.
Мужики! крикнула Матрёна, Давай, выметайся! Совесть имейте. Бражничать и в избе можно.
Сию минуту, Мотя, одеваемся! крикнул Тимофей, разливая по шкаликам последний самогон. И уже тише: Э-эх, чтоб тебя грохнуло, так хорошо сидели. Ну, давай, Родька, на посошок, да спать пойдём.