Щеки краснели памятуя, что главная победа победа над самим собой. Пальцы разволновались, забегали, точно боялись, что один из них куда-то обязательно пропал. Глаза искали и не находили, где бы взгляду обрести покой. Шарф вцепился в шею. Тёплый, серый. Кусался, душил, зачем-то полез в нос. Она съёжилась, но так и не стала маленькой. Хотя бы слегка меньше. Неуклюже пихала в пасть сумке размякшие страницы, сумевшие удрать от корешка.
Кладбище. Следующая остановка
Бросилась к выходу. Наступила на остатки энтузиазма мрачных Функций. Толкнула веру джентльмена в его нужность этому миру. Обхватила дверь, рванула вправо. Поправила сумку и выбежала.
Никто не зашёл. Салон молча кушал холодный воздух. Не ел, именно кушал, ибо когда кормят, тогда кушаешь. Ветер гонял по полу раздавленное желание помогать. Водитель смотрел на дорогу воображая, что едет. Паренёк почесал бровь, ту, что больше нравится, поэтому там и татуировка, обнял рюкзак. Вроде бы, этот параграф он помнит, значит, можно переходить к следующему. Тело замерло, внимание рассеялось, наушники продолжили диктовать.
Функции переглянулись, решение не дало о себе знать. Обернулись на джентльмена. Тот обстоятельно рисовал на полу теменем мёртвого зонта. Подождали. Нет, он как будто никогда и не был с ними заодно. Обычный старикашка с хроническим безразличием. Никакой не вожак, совсем не предводитель. Да и куда ему вести, если он сидит и ничего не видит дальше своих крашеных усов? Так достоверно изображал незнакомство с Функциями, что дверь самостоятельно покинула кому и закрылась.
Этот забор давно не напоминал бетонное ограждение. Больше кардиограмму. Столбы тонули, вваливались, где-то отсутствовали. А ведь когда-то на них возлагали такие надежды. Ах, какие надежды возлагать не стоит, даже после венков. Жизнь, если и даёт гарантии, то исключительно по методу грязных бизнесменов: с мелкими-мелкими приписками и в интересах чьих-угодно, кроме надеющегося.
Наверное, мир сошёл с ума, подумала маленькая-большая девочка, пробегая с пакетом пурпурного винограда мимо этого забора.
Маленькая, потому что надежды ещё огромные. Большая, так как организм не оставил ей шанса быть со всеми на равных.
Она думала, что задержится тут ненадолго. Уместно ли задерживаться там, куда тебя всё равно вернут? Торопливо шла меж оградок. Прогоняла мысли об удачных и менее приятных фото. После могилки деда Зиновия, как ей и обещали, в фон сочной листвы втемяшилось сухое здание.
Чахлый домик из какого-то некрасивого, уверял привратник Кизыл, дерева ранее самым первым приветствовал всяк сюда входящих погоревать табличкой Администрация. Однако ни в чём люди так не постоянны, как в смерти, поэтому кладбище вынудили откусить ещё земельки. Вход уехал, позабыв домишко. Конечно, специально не брал. Мезальянс, понимать надо. Куда этому соломенному бараку до кованых ворот с манерно погнутой решёткой? Куда угодно подальше. Вот он и остался скучнеть на месте. Замер в развитии и заодно в претензиях к жизни. Уподобился всем здесь лежащим.
Спереди, едва ли не у дверей, похоронили деда Зиновия. Так сказать, на пробу. Никто не возмущался. По крайней мере, в слух. Большинство на то и большинство, чтобы подавляюще молчать. Далее, не успел привратник Кизыл и глазом моргнуть, как на бывшей предкладбищенской аллейке, по ней ещё некогда мамаши с колясками гуляли, понатыкали могилки. Всё хозяйство, само собой, контузили бетонным забором. Он ещё до жути неловко смотрелся с манерно-кованными воротами. Все замечали. Не все осмысливали. Многие и вовсе позабыли, что прежде здесь была аллея. Не для мёртвых. Для живых. Тех, что рожают живых и укладывают их в коляски, дабы сильно после эти живые не похоронили их раньше времени. А теперь вдоль шоссе явственно виднеется впалый забор. Больше его некому прятать. Ибо зелёную зону, нежно разделяющую обитель машин от последнего пристанища, съело кладбище. За это в честь него назвали остановку. Так случается: ты побеждаешь, неважно как, кого, зачем, и в твою честь что-то да называют. Хорошо, если остановку. Могут и целое кладбище.
А ведь когда-то давно этот край трупов, на сегодняшний терпимый манер территория неактивных, потреблялся вместе с фамилией Александров. Не в наказание. Сам купец Александров, отваливший во имя Перестройки нехилые средства за хилую землю, настаивал: хочу, чтобы кладбище обзывалось Александровским. Шибко желал увековечиться, пока не изувечили, и иного пути не признавал.
Едва простой люд привык к тому, что теперь с ними рядышком Александровское кладбище, многие, честно сказать, даже радовались, мол, близко это всегда хорошо, неважно, что именно близко, первостепенно, идти недалеко, как купец-открыватель взорвался вместе со своей машиной. Кто-то ещё добавлял «зачем-то» зачем-то взорвался. Действительно, зачем? Наверняка в рай торопился, ибо всего наворованного грешная земля уже не выдерживала. А там да, ещё есть, куда складывать. Одного дальновидный бизнесмен не учёл: человеческая память на добро короче жизни домашней крысы. Его скоро забыли. Очень скоро. Ещё быстрее он вылетел из покрытой деменцией головы отца.
Вот так фанатеющий от алопеции лесок с крестами вместо грибов стал просто кладбищем. Никто не возражал. Никто не воспротивился. Благодарные клиенты молчали. Даже не большинством все, почерепно. О приставке Александровское, обязанной восславлять перестроечного купца, помнили только привратник Кизыл и она. Та, что однажды бежала сюда с пакетом пурпурного винограда, дабы задержаться на чуть-чуть, так, ради нарождения трудовой книжки. И осталась. Она страшно боялась, что останется до конца.
Зря плачешь, напутствовал Кизыл, когда слёзы вырывались из овальных глаз, чтобы кататься по багровым щекам. Места здесь хорошие. Тихие. Жениха тут, конечно, трудно найти
Трудно? всхлипывала, подавляя смущение: она не привыкла на людях плакать, говорить, быть. То есть, типа, возможно, но с препятствиями?
Возможно, привратник гонял сухие листья более сухой метлой. Вон сколько горемык, махал в сторону траурной вереницы, что захлебывалась воспоминаниями у гроба, выбирай не хочу.
Таких реально не хочу, позабыв, что её вообще-то застали врасплох, она взаправду начала присматриваться к скорбящим.
А что они не люди, что ли?! дивился Кизыл. Подумаешь, плачет. Может, он как муж хороший!
Пойду у жены его узнаю, фыркала, забегала на крыльцо, исчезала за той дверью, где важно блестит табличка Администрация.
Вот шайтан! восклицал привратник. Женат! провожал взглядом отрекомендованного ухажёра, взявшего под локоток хнычущую пассию.
О том, что брак не обязателен для таких нехитрых контактов, Кизыл не размышлял. Лично он бы себе не позволил хватать чужую женщину. Да и вообще ничего чужого не брал. Даже метлу эту купил сам. Будто подтверждая истину, крепче сжал черенок спрятанной в большую перчатку маленькой ладошкой. Вот поди ж ты, работящий человек, а рук своих стесняется. Ну точно застарелый коррупционер, что ужасно переживает из-за взяток. Парадокс, не иначе.
Подглядывала сквозь щёлку стойких жалюзи за тем, кого Кизыл нарёк горемыкой. И правда жених. В смысле, красивый. Не Кизыл, горемыка. Она давно его заметила. Да и как не заметить? Высокий, бледный, с чёрными, что его взор, блестящими волосами. На стройном стане тёмно-серый плащ, под мышкой алые до крови из глаз гвоздики. Принц какой-то. Простолюдины так себя не несут. Они себя тащат. С роддома на кладбище. А он парит, словно уверен, что земля хоть и пух, но старт.
Он ей сразу понравился. Ещё когда хоронил первую жену. Это случилось случилось ну жены три назад, не меньше. Словно подарок ей тогда сделал на её второй день трудоустройства. День был второй, а он стал первым. Ещё пакет пурпурного винограда в холодильнике лежал, довольствуясь статусом недоеденный, ибо кислый. Она вышла на солнышко, ножки размять, спинкой хрустнуть, ох, как ей надоело переписывать этих мёртвых! Мотала головой прикидывая, выдержит ли здесь целый квартал?! А тут он. Принц! Её принц.
На самом деле горемыку звали Савелий, она выяснила, всё-таки испытательный срок в Администрации дали, а не где-нибудь. Да только принцу Савелий решительно не шло. От Савелия, она уверена, не может пахнуть ничем, кроме разогретого в микроволновке борща и замоченного в недельных майках тела. Да и само имя из ассоциаций выбирает исключительно образ ржавой солянки с почерневшим луком и дебелыми сосисками. Удовольствие перемещается в желудок, длительная стимуляция разума стекает в безлимитные слюни. Точно бульдогу показали еду. Или бульдогу показалось, что вон то еда.
Но она не бульдог, у неё и голова овальная. И нос овальный. Когда светло, он плохо дышит, чтобы потом в мрак полуовальный рот мог славно храпеть. Ещё она разбаловала желудок. От его капризов врач сказал питаться дробно. И она дробит. Сейчас дробит, а тогда ела всё подряд и когда захочется. Например, покупала себе пурпурный виноград. Поминая те времена, самостоятельно пришла к выводу, что всё познаётся в сравнении. Ныне смотрит на раскалённую сковороду с позавчерашней гречкой и думает, что тогда ещё и в шарф не нужно было кутаться. Конечно, о Принце тоже думает. Она теперь всегда о нём думает. Сегодня вот планировала воображать, как он станет истязаться ревностью, лишь поймает её смелый взгляд на чужом прокаченном торсе. Но не успела. Не дали. Испортили настроение.
Тот день, что был её вторым, виделся хмурым, тугим и приползшим из страха в раздражение. Наподобие старой прибранной пружины, которая всё норовит, отринув обстоятельства, наконец-то познать полный рост. Однако всё знают, что ни от её размеров, ни от скорости обретения свободы плохо никому не станет. Бояться нечего. Тупо ожидание напрягает. Завтра не обещало исключений, только если поднабрать в степени отвратительности. И ведь так и было бы, но это волшебное «вдруг». Вдруг она увидела Принца Савелия.
Ах, эти бабочки в животе! Кто бы знал, что эти поганые твари исцарапают кишечник до шрамов? И теперь нужно постоянно жевать, изображая нормальное пищеварение. Хотя всем известно: чувства переварить нельзя, а вот они тебя перемалывают всегда и с удовольствием.
Ох уж это дыхание в горле: не твоё, чужое, кажется, прекрасное, новое, вдохновляющее, пока оно не исчезнет, оставив песок, лезвия и тонзиллит. Чёртова молодость своими беззаботными порывами относит куда угодно, а надо, чтобы к врачу. Потому что это уже, извините, не сердцебиение. Там, в рёбрах отчего-то проснулся вулкан и отчаянно норовит извергнуться. Как его собратья, что дремлют около аэропортов и прогоняют сон аккурат к туристическому сезону.
Да, именно этого мне сейчас и не хватало, пеняла себе, прикладывая к пылающим щекам ледяные руки, разболеться, когда только устроилась.
Она надеялась скоротать лето без бабкиного огорода, где кроме бесконечной картошки только беспощадные слепни. Однако Дед Мороз плохо расслышал её мольбы «подальше от земли». Может, она тихо говорила?
Чем дольше она смотрела на тёмно-серый плащ и алые гвоздики, тем острее нуждалась в том, чтобы за неё начали дышать. Но желающие не находились, пришлось самой отрезать от кислорода куски и алчно заглатывать. Куски сопротивлялись, горло саднило, хотя о шарфах она знала тогда лишь из кино. И про те, что цвета гвоздик, и про тот, что теперь на шее, цвета её жизни.
А как-то раз она чуть не соприкоснулась с ним глазами. Да-да, было и такое. Её овальные почти поймали взгляд его чёрных. Очутилась неприкаянно рядом, сама не поняла, как вышло так сумасшедше близко. Он провожал свою третью жену. И не до остановки. В путь. Тот, что конечный. Но, возможно, маршрутки там тоже пустили. Брела в пристройку-убежище, возведённую для Кизыловского добра на нелепой опушке. Привратник упросил принести рукавицы. Эти, видишь ли, подло распустили швы. Угостил конфеткой. Будто вот без неё она бы непременно отказалась. Мол, извиняйте, ноги стирать без подкормки не про мою честь.
Схватила искомую пару, случайно полюбовалась лопатой: новая, полотном блестит, точно хвалится. Смотрите-ка на меня! Вашим глазам такого блеска не положено! Едва вышла из пристройки, ну, может, парочку шагов сделать сумела, а тут Принц! Бредёт, горюнится, жжёт алыми гвоздиками тускнеющий лес. И ведь к ней бредёт. Ну не к ней, чего там, в её сторону. Это тоже считается! А ноги, те, что и без прикорма работали, вдруг отказали. Стоят себе, точно суземье их за пятки прихватило. И правда прихватило! Взялась за сердце. Пыталась вдохнуть не случилось. Зажмурилась, иных идей голова не родила. Шаги. Она слышит шаги! Уши зажмуривать пока не научилась. Открыла овальные глаза мальчик. Подросток. Чего ему? Замер перед ней, пялится, на ресницах слëзы. Растерялась. Рука сама полезла в блевотно-жëлтый карман, достала конфету, протянула. Тут ноги внезапно ожили. Едва она успела сообразить, как те снесли её в лес.
Привет, как дела! привратник Кизыл помахал спрятанной в большую перчатку маленькой рукой.
Иностранец, чего с него взять?! Так и не привык, что делами не приветствуют, делами интересуются. И пусть прожил здесь более, чем приятно. Каждый знает, здесь нужно не жить, здесь нужно родиться. Жить нужно не здесь.
Привет-привет, сказала, будто бы не лишь вот её отрыгнули раздумья.
Тряхнула сумкой, оттянула холодный, но тёплый шарф. Хаотичные воспоминания туманили голову, точно она смиренный блендер, в который сбрасывают всё, от чего холодильник давно воротит. Придавила ступеньку, будто её вина в том, что ненадолго пролилось десятилетиями. Замок скрипнул, терпеть вторжения холодного ключа давно скатилось из области долга в край безысходности. Туда, где напрочь отсутствует инициатива, принятие и любые другие маркеры живой психики. Кинула на морщинистый стол его ровесницу-сумку. Себя бросила рядом. И не так борзо. Всё-таки есть разница в метании ядра и драмы.
Нет, с самооценкой всё в порядке. Она проверяла. Сегодня тоже. Такая, как прежде. Похожа на грецкий орех твёрдая и неприступная, а то, что вся в шрамах, это задумано так. Типа. Типа верьте мне. Принимайте. И пусть раскололо по самое некуда. Точно по некуда, треск был, люди слышали. Всего лишь плюс сто к уродству. А вы всё ещё замечаете уродство? Вы несовременный. Вы кто-то, чья суть оканчивается на «ист». Придумайте сами. Красота же не главное. Главное, ядро цело. Даже, когда номинально. Люди слышали.
Со спины который год решающегося на шпагат стула махом сняла жилетку. Тёплую. На календаре же зима. Синюю. Не поэтому. Просто такую выдали. К жилетке приложили наказ: носить с глубокой осени по мелкую весну. Далее сдать под отчёт собственной персоне и у ней же забрать жилетку жёлтую. Блевотно-жёлтую. Холодную, но тёплую.
Кастрированный ватник цвета героиновых вен прильнул к широкой и мокрой спине. Если бы приснопамятный третий глаз располагался на шее, то всякий раз через дыру видел бы прошлое. То самое, в котором неуклюжие пальцы тупыми ножницами отпарывали бирку со стыдным размером. На грудном кармане топорщился бейдж.
Зачем? не унималась она. Кому? Кому надо знать моё имя?
Ему, например, подсказывали откуда-то из грёз.
Ему-то на хрен? хамила из реальности, морщась от воображаемой картины, где она в блевотно-жёлтой жилетке радостно бежит к хроническому вдовцу Савелию. Он, конечно, только для неё принц. Но тут, какое совпадение, она и для себя хуже обеих жилеток. Побитый орех с уцелевшим ядром. Ведь специально уцелел. Всё ещё надеется обрести того, кто полюбит.
А грецкие орехи вообще кто-то любит? Наверняка. Мир всегда полнился любодеями. Чем дальше, тем жирнее реестр девиаций. Значит, и на неё купец найдётся? Без сомнений! Тот, что берёт кредит на другой кредит. Когда товар не важен, важно взять кредит. У Принца как с этим дела обстояли? На что он своих мрущих супружниц отправлял в подземное путешествие?