Последний был двумя годами младше своего брата. Жил там герцог, не принимая никакого участия в политических делах, но готовый начать войну, будь она объявлена. По всей вероятности, поэтому там имелось более чем на два года запасов всякого рода. Попросим теперь читателя мысленно перенестись в этот замок, так как сцена, которую мы собираемся теперь описать, происходила в один из последних июльских дней 1476 г. в зале этого замка, помещавшемся в rez-de-chaussèe[6]. Окна этого зала выходили в сад.
На стенах зала висели портреты предков дАрманьяка, потому что род его был древний и вел свое начало с первых времен французской монархии. По стенам между окнами висели каски и доспехи, которые в описываемый нами момент были освещены лучами заходящего солнца. Перед одним из окон, в большом кресле, расположилась герцогиня. К ее обычному меланхолическому выражению присоединялось утомление и страдание, что объяснялось состоянием беременности. В противоположном конце комнаты сидел герцог. Жизнь в замке была весьма однообразна, и покой, на который он обрек себя, томил его после той тревожной жизни, которую он вел прежде. Будущее представлялось ему в мрачном свете, а потому он весьма естественно погрузился в воспоминания о делах своих предков. В описываемый нами момент младший его сын ласкался к нему и играл с его кудрями, а старший занялся тяжелым мечом коннетабля и своими ручонками старался поднять его. Наступал час, в который отец ежедневно давал урок истории старшему сыну. Тогда, поставив младшего на пол, он приказал старшему оставить забавы с мечом. По окончании урока герцог сказал своим сыновьям: «Наш род, самый древний во Франции, пережил и худые, и хорошие времена, испытал и невзгоды и счастье. Я сделал все от меня зависевшее, чтобы поддержать честь моих предков; надеюсь, вы сделаете то же» В это время звук рога прервал слова герцога. Герцогиня задрожала. Она была испугана. Супруг старался ее успокоить, уверяя, что им нечего опасаться и что они не будут застигнуты врасплох. «Разве вы не слышите, что поднимают мост», сказал он в заключение. В это время вошел Амелен доктор и хранитель хартий в замке и сказал, что четыре всадника едут по направлению к замку. Герцог попросил Амелена побыть с герцогиней, сказав, что сам желает посмотреть, что это за всадники. Старший сын попросил взять его с собой, на что отец не только согласился, но и пожелал, чтобы и младший пошел вместе с ними. Перед уходом детей герцогиня осыпала их поцелуями. Когда же они удалились, она вздохнула, и слезы навернулись у нее на глаза. Амелен сказал ей: «Почему вы так печальны? По-видимому, вы встревожены, хотя и не получили никакого неприятного известия, а опасаться вам нечего». Герцогиня отвечала: «Нет, но мне кажется конечно, я ошибаюсь, что в последний раз поцеловала своих детей». Амелен старался ее успокоить, но напрасно. Убедившись наконец, что не может достичь желаемого результата, он удалился, а герцогиня, оставшись одна, погрузилась в свои размышления и просидела так до самой ночи. Оставим на время герцогиню и посмотрим, что в это время происходило в другой части замка. С высоты укреплений герцог смотрел на приближавшихся всадников. Когда они подъехали ближе, он узнал в одном из них герцога Пьера де Бурбона, приказал опустить подъемный мост и вышел к нему навстречу. Когда дАрманьяк узнал, что де Бурбон прислан королем, он воскликнул: «Значит, король объявляет мне войну!..»
Однако из дальнейшего разговора выяснилось, что Людовик XI зовет его к себе, а герцог де Бурбон уверял дАрманьяка в милостивом к нему расположении короля и требовал, чтобы дАрманьяк немедленно отправился с ним к королю в замок Плесси-ле-Тур. На это дАрманьяк возразил: «Но, конечно, Людовик не думает, что я это сделаю, не имея никаких гарантий. Какие же гарантии вам поручено представить мне? Вы об этом не сказали».
Тогда Боффиль де Жюж, один из спутников герцога де Бурбона, подал письмо короля, в котором Людовик сообщал дАрманьяку, что помирился с ним и отказывается от всякого намерения мстить. При этом Боффиль де Жюж поклялся в том, что король действует чистосердечно. Луи де Гравилль, другой спутник герцога де Бурбона, клятвенно подтвердил его слова. Жак дАрманьяк все еще колебался, а потому, обращаясь к герцогу де Бурбону, сказал: «Дайте мне клятву в том, что дети мои не осиротеют, если я отправлюсь с вами. Тогда я с вами поеду, полагаясь на слово короля». «Клянусь», сказал герцог де Бурбон. «Клянусь и я», повторили вслед за тем Боффиль де Жюж и де Гравилль. «Вы говорите, что сегодня же вечером я должен отправиться в путь», сказал дАрманьяк. «Сегодня же вечером, если вы на это согласны, отвечал герцог де Бурбон. Не забудьте, продолжал он, что король тяжело болен, что он ожидает вас, чтобы сообщить вам о своих намерениях и что промедление на несколько часов может быть пагубно». Тогда дАрманьяк согласился на немедленный отъезд и хотел идти к жене, чтобы проститься с ней, но, боясь расстроить ее личным свиданием, решил написать ей письмо, в котором извещал о своем отъезде. Он просил Амелена передать это письмо герцогине, но тогда только, когда они покинут замок. Вскоре после этого они выехали из замка. И Амелен некоторое время сопровождал их.
Между тем наступила ночь, и мягкий лунный свет освещал местность. Впереди всех шел пешком Амелен рядом с проводником, за ними ехал де Гравилль; дАрманьяк ехал между Боффилем де Жюжем и герцогом де Бурбоном. На одной лошади с дАрманьяком сидели его сыновья. Младшего отец посадил впереди себя, а старший сидел позади, держась за отца. В таком порядке они доехали до того места, где две дороги соединялись и в нескольких шагах от них был небольшой лес. Тут де Гравилль вдруг пронзительно свистнул.
«Что это?» спросил дАрманьяк, обернувшись, но в это мгновение Боффиль де Жюж и Пьер де Бурбон схватили его, а из лесу показались семь человек с обнаженными саблями и бросились к дАрманьяку. «Измена!» воскликнул последний и хотел схватиться за свой меч; но так как был стеснен в движениях сыновьями, не мог оказать сопротивления. «Жак дАрманьяк, герцог Немурский, именем короля я объявляю вас пленником!» сказал герцог де Бурбон. «Именем Бога, который меня слышит и будет нас судить, я объявляю вас изменником, клятвопреступником, а ваш поступок бессовестным», отвечал дАрманьяк.
Борьба была неравная: герцога обезоружили и связали, также связали и его сыновей. ДАрманьяка, впрочем, связали так, чтобы он мог управлять лошадью, но он заявил, что не сделает далее ни шагу. Так как он был отличным наездником, борьба могла бы продолжиться, но его враги прибегли к самому варварскому средству, чтобы заставить герцога повиноваться. Боффиль де Жюж нанес сильный удар в лицо Жану дАрманьяку, а де Гравилль его брату. Желая спасти своих сыновей от подобных страданий, дАрманьяк заявил, что не будет более сопротивляться. Затем вся группа быстро поскакала далее, ибо боялась погони из замка, и вскоре достигла гор, где ей уже нужно было опасаться преследования. Амелен, когда схватили Жака дАрманьяка, понял, что его заступничество не принесет никакой пользы, и побежал к замку, прежде чем похитители успели его задержать, надеясь вовремя прийти с достаточным числом людей, чтобы спасти герцога и его сыновей. Герцогиня же, когда узнала о случившемся, пришла в такое отчаяние, что в ту же ночь умерла. Ее супруга отвезли сначала в замок Пьер-ан-Сиз (в Лионе), а оттуда перевели в Бастилию, где он был заключен в железную клетку. Над ним был назначен суд. К сожалению, не существует более документов, относящихся к суду над дАрманьяком, но и тех немногих документов, касающихся этого дела, которые до нас дошли, достаточно, чтобы привести в ужас всякого.
В Бастилии дАрманьяк узнал о смерти своей жены и о том, что его владения конфискованы. Последнее повергало его детей в нищету. Горячая любовь к ним и опасения за них более, чем его собственные страдания, побудили его написать письмо королю, в котором он просил милости себе и своим детям, но Людовик был непреклонен. Судьям, которым было поручено дело дАрманьяка, приказали признать его виновным. Это были палачи, назначенные для того, чтобы во имя закона убить дАрманьяка. Он был присужден к смертной казни, и казнь эта сопровождалась ничем не оправданными жестокостями. Его посадили на лошадь, покрытую черной попоной. Во время шествия на казнь дАрманьяк постоянно просил, чтобы ему позволили проститься с детьми. Палач отвечал ему, что он их увидит. Когда герцог взошел на эшафот и ему намеревались связать руки, он оттолкнул исполнителя этого и воскликнул: «Детей моих, из сострадания, детей моих!» Палач сказал ему: «Посмотрите», и тогда он увидел, что их ведут в белых одеждах. На минуту они остановились перед эшафотом и протягивали к отцу руки. ДАрманьяк, увидев их, воскликнул: «Дети мои, о боже! Неужели они должны погибнуть вместе со мной!» и хотел к ним броситься, но его схватили, связали руки за спиной, завязали глаза и поставили на колени. В это время сыновей его поставили под эшафот и привязали к скамьям. ДАрманьяку отрубили голову, и кровь его капала через отверстия между досками на его детей. Когда вся кровь вытекла, их вытащили из-под эшафота полумертвыми, водили потом по улицам и, наконец, отвели обратно в Бастилию, где поместили в такие тюрьмы, в которых нельзя было ни встать, ни лечь. Эти тюрьмы имели форму корзины. В то время губернатором Бастилии был Филипп Юилье. Он два раза в неделю приказывал привязывать их к столбу и бичевать в своем присутствии, а в три месяца раз вырывать им по одному зубу. Хотя Жан дАрманьяк был более крепкого сложения и старше брата, но он не выдержал истязаний и скончался в умопомешательстве. Луи же дАрманьяк был освобожден в 1483 г., после смерти короля. При Людовике XII он был в Неаполе вице-королем и пал в сражении при Сериниоле. С ним прекратился род дАрманьяков, один из самых могущественных феодальных родов во Франции.
Этим мы и окончим рассказ о Бастилии в правление Людовика XI, полагая, что вышеизложенное дает понятие о том, что такое была Бастилия при этом короле.
Бастилия в правление Карла VIII (14831498), Людовика XII (14981515) и Франциска I (15151547)
При Карле VIII во время его похода на Италию и при более мягком правлении Людовика XII, прозванного отцом народа, заключения в Бастилию прекратились, но при Франциске I возобновились. Хотя Людовик XI был мстителен и жесток, все-таки он руководствовался государственной целью, а при Франциске I было царство фавориток; они-то и были виновницами заключений в Бастилию при этом короле.
Бастилия при Генрихе II (15471559)
При Генрихе II Бастилию еще более укрепили, и к 1559 г. все работы были окончены. С того времени, за исключением некоторых изменений внутри, она оставалась в таком же виде до самого своего падения. Что же касается того, какой характер имело правление Генриха II относительно заключения в Бастилию, в этом отношении можно сказать, что при нем в Бастилию заключали главным образом за религиозные убеждения, а именно преследовали гугенотов. Для примера приведем дело члена парламента Дюбурга. Так как при этом, да и вообще в дальнейшем нашем рассказе неоднократно придется упоминать о парижском парламенте и образе его действий, считаем не лишним предварительно рассказать о том, каковы были французские парламенты, об их функционировании и устройстве. Мы ограничимся собственно историей парижского парламента, так как другие французские парламенты, основанные позже, были все устроены по образцу парижского. При этом мы коснемся только самого существенного.
О парижском парламенте
В первое время, то есть при германских королях, парламентом называлось всякое политическое собрание, в том числе и Марсово поле или mallum; впоследствии же парламентом именовался королевский двор. Он состоял из главных вассалов герцогства Франции, из прелатов и главных королевских сановников. Таков был парламент при Филиппе Августе (11801223) и при Людовике Святом (12261270). Собирался он два раза в год, а именно: в Троицын день и в День Всех Святых (1 ноября), и в его ведении находились дела политические, финансовые и судебные. Постановления же этого древнего парламента назывались olim.
Преобразование парламента при Филиппе IV (12851314)
Филипп IV дал парламенту совершенно новое устройство: дела политические он передал в ведение Государственного совета, называемого тогда Большим советом (Grand conseil или Conseil étroit); дела финансовые Счетной палате (Chambre des comptes), а дела судебные оставил в ведении парламента. Таким образом, он преобразовал его в настоящее судилище. Дела, поступавшие в парламент, разделялись между тремя палатами или камерами, из которых состояло это учреждение. Дела, прямо подлежавшие рассмотрению парламента, поступали в так называемую палату Прошений (chambre des requêtes); дела же по апелляциям на низшие суды сначала поступали в Следственную палату (chambre des enquêtes), производившую по ним предварительное расследование и затем передававшую их для окончательного решения в Большую или Тяжебную палату (grande chambre или chambre des plaidoiries), которая впоследствии, а именно после того, как Людовик XII велел вызолотить ее потолок, стала называться Позолоченною палатою (chambre dorée).
Таково было вначале распределение дел между парламентскими палатами.
Легисты
Выше уже было сказано, что двор короля, состоявший прежде исключительно из баронов и прелатов, назывался парламентом. Эти бароны и прелаты были по праву рождения членами парламента и два раза в год являлись на заседания для разбора дел. Преобразования Филиппа IV не лишали их этого права, но в этом отношении мало-помалу произошла важная перемена. Уже в XIII в. в парламенте большим влиянием стали пользоваться легисты, то есть люди, знакомые с римским правом, изучение которого стало тогда распространяться во Франции.
Короли, видя в этом поддержку своей власти, поощряли этот процесс, и легисты, называемые также юристами, юрисконсультами, а также рыцарями закона (chevaliers es lois), вскоре сделались советниками королей. Уже при Людовике Святом они имели большое влияние на законодательство.
Сначала, однако, положение их в парламенте было весьма унизительное. Они должны были садиться на самую нижнюю ступень скамьи, чтобы дать возможность высшим феодальным сеньорам, садившимся на верхние ступени той же скамьи, совещаться с ними, не сходя с места. Специальное изучение римского права распространялось все более и более; процессы, решавшиеся на основании этого права, становились все запутаннее и запутаннее, причем во время производства тяжбы очень часто прибегали к выражениям, совершенно непонятным для феодальных сеньоров. Последние, чувствуя свою беспомощность, стали удаляться из парламента, а вместе с этим усиливалось влияние легистов, этих людей науки, и кончилось тем, что они одни стали заседать в парламенте. Особенным влиянием они пользовались при Филиппе IV. Он даже учредил в Париже особую палату Прошений, предназначенную для разбора дел на основании писаного, то есть римского права, которого придерживались в Лангедоке[7].