В одноэтажном доме, как обычно, стояли тишина и въевшийся в деревянные стены запах пригорелой яичницы. Билли сварил крепкий кофе, прошелся по кухне, смел в тарелку рассыпанные по столу хлопья и плеснул туда молока. Держа в руке чашку, Билли глядел на утреннее марево. Июль выдался на редкость жарким, солнце лилось с неба горячей патокой, хоть ложку подставляй. Часы пробили девять.
За рулем джипа Билли немного оживился, помотав головой, стряхнул с себя сонливость, как собаки стряхивают воду. Он ехал вдоль зелено-желтых полей кукурузы, тянувшихся с юга на север штата. Повсюду виднелись деревянные лопасти фермерских мельниц и высокие крыши амбаров. Вдоль дороги, поднимая копытами пыль, неспешно брели коровы.
В контору он приехал последним. Робин встретила его неодобрительным взглядом и покачала головой.
Не езди быстрее, чем может летать твой ангел-хранитель! Билли попытался шуткой снять напряжение. Он запрыгнул на свой стул, будто скакуна оседлал, и ткнул пальцем в кнопку включения компьютера.
Робин нравилась ему, очень даже нравилась. Билли подумывал пригласить ее в бар, но у него всегда находились отговорки, чтобы этого не делать. Одни были нелепыми и смешными, другие жалкими и глупыми. Со временем Робин перестала с интересом смотреть в его сторону. Когда она вечером уходила из конторы, так и не дождавшись приглашения от Билли, он провожал ее долгим взглядом.
Едва Билли уселся за свой стол, как дверь в контору распахнулась от решительного пинка. Июльский зной наполнил комнату в считаные секунды. Старик Макартур стоял в дверях, глаза его блестели, и вся его фигура источала уверенность.
Чего уставились? Я не пива пришел выпить, загремел Макартур, не соизволив поздороваться.
Все оторопели. Но Билли встал со стула, подошел к старику и протянул ему руку.
Не слишком ли ты молод? Макартур прищурился, отвечая на рукопожатие. Дай-ка мне сюда кого поопытнее!
В любом возрасте можно быть профессионалом своего дела, неожиданно громко и четко проговорил Билли. Робин округлила глаза и одобрительно улыбнулась.
Ты мне нравишься, Макартур потащил Билли обратно к его рабочему столу. Мне нужен хороший юрист, чтобы составить бумаги.
Если вы о завещании
Громкий смех старика не дал Билли закончить.
Помереть я еще успею! А пока мы с тобой таких дел наворотим, что земля содрогнется! Макартур продолжал веселиться. Я хочу взять в аренду пару акров кукурузных полей, тех, что примыкают к моей земле. И мне нужны правильно составленные бумаги.
Вы крупнейший поставщик кукурузы во всем штате, удивился Билли. Зачем вам еще поля?
А ты не суй нос не в свое дело, отмахнулся старик.
Когда Макартур ушел, Робин поймала Билли за локоть. Он едва мог разобрать ее слова, пульс бил по ушам, отдавался в голове звоном огромного колокола.
Зачем ему все это? полюбопытствовала она. От нее пахло фиалками. Старик что-то затевает. Точно говорю тебе. Синие глаза Робин в упор смотрели на Билли, от чего тот краснел и немного задыхался. Да у него комбайн заводится быстрее, чем его дряхлый пикап, и амбар в три раза больше собственного дома!
Я съезжу к Макартуру, все узнаю и расскажу тебе, пообещал Билли и выскочил за дверь.
* * *
Утром Макартур и Билли собирали сено в амбаре. Вилы ритмично двигались вверх-вниз, вверх-вниз, разбрасывая шуршащие соломинки.
Мистер Макартур, вам грустно от того, что вашей жены нет рядом? Билли испугался собственного вопроса.
Я стараюсь не думать об этом. Макартур неожиданно сник, повесил вилы на стальной крюк и вытер загорелый морщинистый лоб. Я человек дела, всегда был таким. За все эти годы я ни разу не Макартур помрачнел и неопределенно помахал рукой в воздухе.
А мне грустно, что Робин не со мной. Билли прислонил вилы к стене и снял рукавицы.
На самом деле, дружище, у тебя никогда не было Робин. Только если в твоем воображении.
Старик опустился на дощатый пол. Половицы скрипнули. Из-под крыши амбара, громко хлопая крыльями, вылетело несколько голубей.
Мы с женой были вместе со старшей школы. Сколько лет прошло, черт возьми! Я даже не помню себя без нее, а теперь
Он замолчал, внимательно рассматривая мозоли на своих ладонях.
Что теперь?
Теперь я стар, а ты идиот, неожиданно заключил Макартур.
Почему это? ошарашенно спросил Билли.
Шел бы ты к своей Робин и не морочил мне голову, отрезал старик, встал и с усилием отворил тяжелую дверь амбара.
Они вышли под палящее солнце. Жара, державшаяся весь июль, в августе понемногу спадала, но ближе к полудню штат все еще превращался в Помпеи, щедро залитые лавой.
Мне бы хотелось знать, сэр, что вы думаете обо мне и Робин, продолжил Билли начатый в амбаре разговор.
Прямо сейчас, дружище, я думаю не о Робин, а о том, что мы с тобой сделаем. Ведь сегодня как раз тот самый день!
Вы не рассказываете мне, зачем вам столько земли.
Ладно, иди за мной и все узнаешь.
Они шли сквозь марево, раздвигая руками плотные налитые стебли, на верхушках которых царственно восседали кукурузные початки.
Я никогда не умел говорить правильные слова тем, кто мне дорог.
Широкая спина Макартура и его уверенная походка действовали на Билли как магнит.
Вы о своей жене?
Ну да. Старик задумался, напряжение на его лице исчезло, он смотрел на далекую линию горизонта. А знаешь, парень, у моей жены была забавная привычка: она зажмуривалась и спрашивала меня, какого цвета у нее глаза. «Карие», ворчал я, недовольный ее глупым вопросом. Но она смеялась и поправляла: «Не-е-е-т, запомни уже, вишневые». Я всегда был слишком занят: размечал землю, чинил комбайн, латал крышу амбара, говорил только о работе, делал только то, что мне велит кукуруза: вспахивал, сеял, собирал, подписывал контракты. И поэтому не заметил, как у моей неунывающей жены пролегли темные круги под глазами, как опустились уголки губ, как исхудало ее лицо. Она угасала и больше уже не смеялась так, как до болезни! Она никогда не спрашивала, люблю ли я ее, не требовала откровенности. А теперь меня мучает вопрос: знала ли она, понимала ли это без слов? Только вот сейчас я понял, что должен был говорить ей все, что чувствовал, разрази меня, непутевого старика, гром. Говорить, что она дорога мне и что в ее вишневых глазах отражается вся моя чертова жизнь. А я Макартур безнадежно махнул рукой. Я каждый раз запинался, как последний дурак, бормотал что-то невразумительное, стоял как пень и не мог выдавить из себя ни одного доброго словечка.
Так вы ни разу не признались ей в любви? удивился Билли, и ему показалось, что история его отношений с Робин в чем-то похожа на рассказ старика.
Проклятье, ни разу!
Макартур открыл дверь комбайна. Они влезли в раскаленную кабину, и кожаные сиденья тут же приварились к их спинам.
Что вы делаете, Макартур?
Сейчас увидишь! Терпение, дружище, старик хитро покосился на Билли. Я вот к чему веду. Когда она уходила, я пытался сказать ей о своей любви. На языке вертелось столько всего, но я не произнес ни единого слова, черт бы меня побрал. Я сжимал ее руку и силился, видит Бог, силился сказать. Начал было «Я Я» Блеял, как баран в стойле! Она лежала и все смотрела на меня, ждала. Да так и ушла ни с чем. И тогда я заплакал.
Билли молчал. Замолчал и Макартур. Он методично работал рычагом, смотрел только перед собой. Лопасти срезали початки с тугих стеблей, поглощали их, тасовали, подбрасывали и опрокидывали. Комбайн ехал как-то странно: сначала долго наискосок, затем в обратную сторону. Макартур выключал ножи и аккуратно продвигался вдоль посевных просек. Затем снова врубал механизм, и стебли ложилась плашмя. Они ездили большими кругами, потом вдоль и поперек.
Какого черта вы творите? Билли устал, его мутило после нескольких часов, проведенных в раскаленной кабине.
Молчавший все это время Макартур наконец заговорил. Его лицо сияло, глаза задорно блестели, как в тот день, когда он появился в конторе.
Терпение, дружище, скоро закончим. Я уже говорил, что так и не признался ей: «Я люблю тебя», с расстановкой, отделяя слова друг от друга, добавил старик.
Ничего не понимающий Билли озадаченно смотрел на него.
Кукурузу считают одной из самых древних культур в мире, и любовь такая же древняя, как мир. Так вот мне, черт возьми, надо просто закончить фразу, нарисовать в кукурузе эти слова
Он повел комбайн полукругом, затем наискось и, наконец, по прямой. Осталась последняя буква. Она была такой же огромной, как и остальные, так что написать ее заняло у них добрых полчаса.
Господи, Макартур, зачем вам столько земли понадобилось? Такие гигантские буквы! Зачем?!
Знаешь, дружище, моя жена всегда была подслеповата. Вдруг ей с неба будет плохо видно?
Билли выскочил из кабины. Он бежал через размашистые буквы, вырезанные в самом сердце золотых полей. Бежал через «я» и через «люблю тебя». Он был уверен, что жена Макартура смотрит на них сверху, близоруко прищурив свои вишневые глаза, и заливисто смеется.
Это был тот самый день.
Билли добежал до своей машины, завел ее и помчался по пыльной дороге. В окнах дома Робин горел свет. Билли взбежал на крыльцо. На веранде стояли горшки с фиалками. Он дотронулся до розовых лепестков, вдохнул их запах.
«Вот дьявол, я же без цветов», подумал Билли и уже было развернулся, чтобы сбежать.
Но тут Робин открыла дверь.
Рождественская охота
Здесь выбирает не голова,
здесь выбирает сердце.
Аркадий и Борис Стругацкие
Свеин твердо знал, что Рождество в городе, куда этим летом он переехал с родителями, вот-вот наступит. Сквозь слезы, наполняющие глаза до краев и спускающиеся ручейками по щекам, за всей этой теплой соленой влагой, Свеин видел мерцающие точки праздничных огней. Яркие желтые лампочки, их так много, что и не сосчитать. Они растянуты между двухэтажными цветными домиками, которые ждут солнца бóльшую часть года. Дома из сказки, с зелеными наличниками на окнах, красными геранями за темными стеклами, острыми крышами, с уютными кофейнями и ароматными пекарнями на первых этажах. Дома, в каждом из которых есть печь, жаркая, с раскаленным нутром, спрятанным до поры за резной дверцей. На подоконниках, как маяк, всегда горит приглушенный абажуром свет лампы. Словно те, кто живет внутри, боятся утонуть в тоскливой мгле, исчезнуть без следа на границе земли и низко висящего неба.
Пряничный городок, затерянный далеко на севере. Городок, пропахший ледяным морем, продрогший от дыхания пронизывающего ветра, укрытый легким одеялом снега. Весь год он слышит лишь нескончаемую мелодию воды и шепот уходящего за горизонт темного леса. Он отчаянно пытается добавить красок в ледяное безмолвие, рассмеяться в лицо снегу, но тот все идет и идет равнодушно, безостановочно, неумолимо.
Лишь раз в год, в такой день, как сегодня, в канун Рождества, город просыпается. В ожидании праздника он взволнованно слушает нежный перезвон гирлянд, скрип саней, шелест ангельских крыльев на еловых ветвях. Подсвечники развешаны на дверях, расставлены на мощеных мостовых и скамейках, на которых никогда никто не сидит. Город превращается в зажженную свечу, приметную, кажется, с самого неба. И хотя до вечера еще далеко, все знают: когда наступит тьма, зажигать свет будет уже поздно. Стоит один раз пустить тьму на порог, и она уже не уйдет.
* * *
Свеин взял со стола пустую красную, украшенную белыми оленями, жестяную коробку из-под рождественского печенья. Он вытер рукавом слезы, открыл крышку и положил в нее сложенный пополам листок с желанием. Залез под кровать и засунул коробку далеко в угол, чтобы никто не потревожил ее до следующего Рождества. Сегодня он тоже зажег в доме свечи. Не дожидаясь, пока вернется мать, нарядил маленькую, с него ростом, ель, насадил на макушку многогранную колючую звезду из горного хрусталя. Она отражала весь свет, который могла найти, собирала его, преломляла, перемешивала и расплескивала во все стороны. Бесчисленные радужные искры рассыпались по книжному шкафу, пестрому лоскутному одеялу, креслу с небрежно накинутым на спинку шерстяным пледом, по висящим вдоль стен картинам без рам со строгими северными пейзажами, по остывшей кладке печи, которую раньше всегда разжигал отец.
Свеина клонило в сон. За окном, как обычно, неторопливо падал снег. Редкие прохожие несли свечи, миски с рождественским ужином, бумажные пакеты, из которых торчал еловый лапник. Но вдруг люди стали оборачиваться, ускорять шаг, женщина с ребенком на руках постучала в дверь дома напротив и попросила впустить ее. Издалека послышалось пение. Тонкие детские голоса выводили стройную мелодию:
Без конца и края снег идет,
Фрау Холле[1] на охоту нас ведет,
За лесом тьма за горизонт падёт,
И солнце новое для нас взойдет
Прислушиваясь к пению, Свеин сжал кулаки. Он почувствовал, как тело наполняется предвкушением чего-то особенного. Песня затягивала его.
Услышав эту песню,
Беги из дома прочь!
Что может быть чудесней
В рождественскую ночь
Свеин внезапно ощутил себя свободным и счастливым. Процессия приближалась, снег хрустел под десятками ног. Первой шла женщина: большие темные очки, собранные в строгий пучок волосы, черное пальто, легкие туфли на каблуках. «Настоящая училка», подумал Свеин. Он распахнул окно. В тот же миг женщина повернула голову и внимательно посмотрела на него. Свеин похолодел от страха. Песня не прекращалась, мелодия становилась быстрее, заманчивее.
И выйдет лес из берегов,
И почернеет небо,
Охотник отыскать готов
Тебя, где бы ты ни был
Свеин схватил отцовскую кофту, набросил ее на плечи. В ней он казался совсем маленьким, рукава болтались у колен. Распахнув настежь дверь и задохнувшись от холодного воздуха, Свеин выбежал на улицу. В конце процессии шла маленькая девочка в теплом домашнем халате и тапочках на босу ногу.
Вы куда идете? спросил Свеин, с каждым словом выпуская изо рта облачка пара.
Охотиться, ответила девочка в перерыве между куплетами.
На кого? не понял Свеин.
Друг на друга. И девочка снова запела, звонко и голосисто.
«Шутит, точно шутит», подумал Свеин.
Не переставая петь, процессия бодро шагала по улицам. Люди задергивали шторы, в окна высовывались дети, но родители хватали их, извивающихся, и тащили обратно в дом. Хлопали ставни, прохожие опускали глаза, пытаясь проскользнуть мимо. В город пришел вечер.
Расталкивая детей, Свеин протиснулся вперед. Теперь он шел рядом с высокой женщиной в черном пальто. Она была прекрасна.
Куда мы идем? осторожно поинтересовался он.
Тебе уже ответили на этот вопрос. Женщина даже не повернула к нему головы.
Свеин смутился.
Сегодня ты загадал желание, продолжала она.
Откуда вы знаете? испугался Свеин.
Ты должен заслужить свое желание.
Она не ответила на его вопрос и будто говорила сама с собой, глядя на чернеющий лес, в сторону которого они направлялись.
Как вас зовут? спросил он.
Фрау Холле, ты же знаешь, Свеин.
Она повернула к нему лицо, прикрытое темными очками и поднятым воротником. Ее кожа была белее снега. Свеин вздрогнул.
Дети подошли к лесу; между деревьями сгустилась непроглядная тьма. Тучи закрыли последние осколки синего неба, стало еще холоднее. Многие дети совсем замерзли, пара малышей оглядывалась назад и плакала. Песня прекратилась.
Покореженные, кривые деревья чернели впереди. Свеин присмотрелся. На стволах и на голых ветвях висели отвратительные маски. То ли звериные, то ли уродливые человечьи: лохматые, с клыками, вывернутыми наизнанку губами, одноглазые, с когтями, растущими оттуда, где подразумевалось быть лицу. Козлиные рога торчали в разные стороны, уши из кожи, разодранные и обвислые, трепетали на ветру.